Месяц: Февраль 2017

Когда Тамара проснулась на лужайке, пшеничный свет уже угасал. Она смахнула с себя солому и лепестки, а затем какое-то время лежала неподвижно, наслаждаясь ощущением, которое доставлял контакт почвы с ее кожей. Будучи ко фермера, она была избалована, – решила Тамара; она не представляла, как кто-то мог спать в жилых каютах, где условия были близки к невесомости. Работа в обсерватории никогда не вызывала у нее каких-либо трудностей, к тому же она часто проводила целый день рядом с осью ракеты, однако необходимость каждую ночь приковывать себя к постели, заворачиваясь в брезент, и пытаться охладить свое тело в стерильном песке искусственного ложа, казалась ей самым неприглядным рецептом бессонницы, какой только можно было себе вообразить.

Она поднялась на ноги и огляделась. Тамаро стоял неподалеку; ее отец уже встал, но она него не видела.

– Доброе утро, – сказал Тамаро. Он выглядел отрешенным, и его приветствие прозвучало как простая формальность.

– Доброе утро, – Тамара лениво потянулась и повернулась лицом к потолку. Над ними просыпался мох; в коридорах представители того же вида светились непрерывно, но здесь они научились считаться с пшеницей. – Давно ты встал?

– Пару махов назад, – ответил он.

– О. – Она очнулась в полусне гораздо раньше и подумала, что ощущает его отсутствие – по тому, как легко поддалась коса, когда она задела ее рукой – но открывать глаза, чтобы удостовериться, она не стала. – Мне надо идти, – сказала она. У нее не было срочных дел, но подобное отстраненное поведение Тамаро обычно означало, что он надеется на ее скорый уход, чтобы съесть свой ранний завтрак. Скорее всего, именно этим прямо сейчас занимался ее отец.

– Могу я сначала с тобой поговорить? – спросил он.

– Конечно. – Тамара подошла к нему.

– Я слышал о Массиме, – сказал он.

– Да, жаль, что так вышло.

– Ты об этом не упоминала.

Тамара отрывисто прожужжала. – Все не настолько плохо. Если бы она осталась, я была бы только рада, но на саму миссию ее уход не повлияет.

– Наверное, она решила, что риск себя не оправдывает, – сказал Тамаро.

– Ну что ж, это было ее право. – Тамара почувствовала раздражение. Он что, правда думал, что может сравнивать ее с Массимой? – Учитывая, что ей все равно предстояло сыграть роль простого наблюдателя, я не виню ее в том, что она выставила для себя настолько низкую планку.

– Неужели мне придется умолять, чтобы отговорить тебя от полета? – спросил он. В его голосе прозвучала обида. – Ты когда-нибудь задумывалась, каково будет мне, если с тобой что-нибудь случится?

Тамара протянула руку и ободряюще сжала его плечо. – Конечно думала. Но я буду осторожна, обещаю. – Она попыталась мысленно вернуться к словам Ады, которые помогли ей убедить своего ко. – Мы родились слишком поздно, чтобы разделить восторг, окружавший запуск ракеты, и в то же время слишком рано, чтобы застичь ее возвращение. Если я откажусь от такой возможности, то в чем смысл моей жизни? Просто ждать своего часа, пока не родятся дети?

– Я когда-нибудь принуждал тебя к рождению детей?

– Я не это имела в виду.

– Я всегда был рад твоей работе! – воскликнул он. – И пока ты не занимаешься ничем опасным, ты не услышишь от меня ни одной жалобы.

Тамара с трудом сохраняла терпение. – Ты меня не слушаешь. Мне нужно именно это. Отчасти дело в возможности помочь химикам с решением топливной проблемы – что само по себе уже немало. Но полет на Моските – это работа, которая мне идеально подходит – с учетом моих навыков, моего темперамента, моих интересов. Если бы мне пришлось провести всю свою жизнь, издалека наблюдая, как мимо нас пролетают такие вот глыбы, я бы использовала свои возможности по максимуму. Но сейчас мне представился шанс показать все, на что я способна.

– И ради этого ты готова рискнуть нашими детьми? – холодно спросил Тамаро.

– О… – Тамара уже начала злиться; она и не думала, что он прибегнет к настолько дешевой уловке. – Если я погибну там, ты быстро найдешь себе славную пару в лице одной из вдов. Я знаю, что большинство из них продали свои нормы, но моя-то останется за тобой, правда? Ты станешь самым что ни на есть завидным супругом.

– По-твоему, это шутка? – Тамаро был в ярости.

– А разве я шучу? Это чистая правда: ты сможешь стать отцом и после моей смерти. Так что хватит из-за этого дуться, как будто ты рискуешь больше меня.

Тамаро попятился от нее; он был заметно возмущен. – Я не собираюсь становиться отцом чужим детям, – произнес он. – Плоть нашей матери – это плоть наших детей; на сколько бы ты ее ни одалживала, тебе самой она не принадлежит. И в первую очередь, ты обязана ее беречь, а не подвергать опасности.

Тамара насмешливо прожужжала. – Ты в каком веке живешь? Тоже мне клоун, глаза б на тебя не глядели! – Она прошла мимо него, вышла на тропинку и направилась прочь с полянки, отчасти ожидая, что он пойдет следом за ней и станет ее уговаривать, но каждый раз, когда она бросала задний взгляд в его сторону, Тамаро продолжал неподвижно стоять на том самом месте, где она его оставила.

Когда он скрылся из вида за изгибом тропинки, Тамара ощутила странный, головокружительный трепет. Неужели она собиралась его бросить? Во всяком случае на ферму она не вернется до тех пор, пока он сам не разыщет ее и не принесет извинения. Она могла бы переночевать в кабинете по соседству с обсерваторией – в постели без гравитации, но это она переживет.

По дороге посреди дремлющих цветков пшеницы ее стали донимать угрызения совести. Она хотела, чтобы Тамаро понял, как для нее важен Москит, но не хотела силой принуждать его к согласию. Если он боялся потерять свой шанс на отцовство, угроза бегства должна была встревожить его даже сильнее Тамариной смерти: ведь именно ее, а не его дети унаследуют семейную норму. Какой участи она была готова его подвергнуть? Выбору между смертью в одиночестве и… чем? Сокрытием детей, которые родятся у него от какой-нибудь вдовы? Кражей для них зерна со своих собственных полей, пока его, наконец, не разоблачат ревизоры? Ему нужно было повзрослеть и смириться с ее правом на автономию, однако ее безжалостность имела свои пределы. Она по-прежнему его любила, по-прежнему хотела, чтобы он растил их детей. Она и представить себе не могла причину думать иначе – и не важно, что именно они сгоряча наговорили друг другу.

Тамара подумала о том, чтобы вернуться и попытаться незамедлительно наладить с ним отношения, но затем собрала волю в кулак. Боль от нависшей над ними ссоры будет преследовать их обоих весь день, но у нее не было иного выхода, кроме как дать Тамаро испытать эти мучения. Может быть их отцу удастся его образумить. Как бы часто Эрминио ни становился на сторону Тамаро, он знал, насколько упрямой может быть его дочь. Если бы он подслушал их утренний разговор, то какой совет он мог дать своему сыну, кроме как проявить смирение?

Подойдя к выходу с фермы, она, не сбавляя хода, ухватилась за ручку двери. Слегка повернувшись, ручка намертво встала; Тамара врезалась прямо в дверь, зажав вытянутую руку между куском пассивита и движущимся вперед туловищем.

Она выругалась и сделала шаг назад; дождавшись, пока боль в руке не утихнет, она снова взялась за ручку. После четвертой попытки она поняла: ручку не заклинило. Дверь была заперта.

Последний раз ключ она видела еще ребенком. Отец показал ей место, где хранил его в одном из погребков – в качестве инструмента против фантастических опасностей, который больше были похожи на истории, взятые из саг – неистовствующих древесников, сбежавших из леса, чтобы захватить Бесподобную, или яростной толпы, которая, обезумев от голода, направлялась к ним, чтобы обобрать все зерна с полей.

Была вероятность – правда, очень маленькая, – что Тамаро обогнал ее по другой дороге. Но в таком случае ему пришлось бы срезать путь через поля, а сделать этого без единого звука он бы не смог.

Значит, либо он запер дверь еще до того, как она встала этим утром, раньше, чем они успели обмолвиться хоть одним словом, либо Эрминио на самом деле подслушивал их разговор – и не будучи даже отдаленно готовым отстаивать ее позицию перед Тамаро, решил, что проблему можно решить, силой удерживая ее на ферме.

– Сволочи надменные! – Тамара надеялась, что хотя бы один из них прячется достаточно близко, чтобы услышать ее слова.

Несмотря на всю свою ярость, Тамару осенило, что один повод для радости и облегчения у нее все-таки есть: хорошо, что они попытались выкинуть этот номер сейчас, а не в день запуска. Если бы они застали ее врасплох в критический момент, то продержать ее взаперти в течение нескольких склянок было б не так уж и трудно. Когда она бы не явилась на место запуска, у Ады и Иво не осталось бы иного выбора, кроме как лететь без нее, а ее юродивая семейка добилась бы ровно того, чего хотела. Но судя по всему, они просто не могли так долго лишать себя удовольствия, которое бы получили от ее наказания.

Тамаро шел к ней по тропинке.

– Где ключ? – строго спросила она.

– Его забрал наш отец. – Он кивнул в сторону двери, намекая на то, что Эрминио находился снаружи, вне ее досягаемости.

– И что теперь?

– Я давал тебе один шанс за другим, – сказал он. – Но ты бы все равно не стала меня слушать. – В голосе Тамаро не было злости; его слова звучали монотонно и отстраненно.

– И что, по-твоему, будет дальше? – спросила она. – Ты знаешь, сколько людей ожидают моего появления на собраниях за одни только ближайшие три дня? Кто-нибудь из моих друзей и коллег придет меня разыскивать – будь уверен.

– Они не станут тебя искать, когда до них дойдет радостная новость.

Тамара пристально посмотрела на своего ко. Если Эрминио сейчас рассказывал людям, что у нее случились роды, то дело уже касалось не только их семьи. Она не могла просто уйти, простив своих надзирателей и пообещав хранить молчание, если сам факт, что она по-прежнему жива, выставит их лжецами.

– Я сжег весь твой холин, – сказал ей Тамаро. – Ты знаешь, что я бы никогда не стал заставлять тебя силой, но что будет дальше – решать тебе.

Она вгляделась в его лицо, пытаясь найти хоть какой-то намек на сомнение – если не в правомерности его целей, то хотя бы в шансах на успех. Однако мужчина, которого она любила столько, сколько себя помнила, по всей видимости, был убежден в том, что у этой ситуации есть всего два исхода.

Либо она позволит ему совершить инициацию и станет матерью его детей – утешившись осознанием того, что Тамаро будет им обетован.

Либо будет оставаться здесь, без холина, пока ее не предаст собственное тело. Она родит детей в одиночестве, и достигнет лишь того, что обманом лишит и своего тюремщика, и своих детей той самой связи, которая дала бы им возможность жить в благоденствии.

Я нарезаю хлеб, как вдруг Эд просовывает голову на кухню и говорит: «Ты знаешь, что такое мост Эйнштейна-Подольского-Розена?»

– Ой-ой, – мимоходом замечаю я, засовывая ломтики в тостер.

А вот и нет, – говорит Эд – человек, свет от величайших ошибок которого не достигнет Земли в течение ближайшей пары миллионов лет. Что за денек тогда выдался.

– Ну ладно. Да, я знаю. Где он находится, куда ведет и как нам от него избавиться наверняка, чтобы не подвергнуть Вселенную опасности?

– Иди и сам посмотри.

– Я спущусь, когда приготовлю омлет, – отвечаю я, взбивая еще раз яичную смесь и выливая ее на скороводку. Эд уходит.

Через десять минут я спускаюсь в подвал, держа в одной руке вилку, а в другой – еду. Эд стоит рядом с какой-то штукой, похожей на красный пластмассовый хула-хуп среднего размера. Он установлен внутри нескольких больших металлических колец, позволяющих ему вращаться в произвольной плоскости. По периметру на расстоянии вытянутой руки – чуть больше метра – он окружен черно-желтой лентой.

– Это он и есть?

– Да, – отвечает Эд. Меня так и тянет спросить, где вся остальная машина, но зная его, можно сделать вывод, что она, скорее всего, находится в Пало-Алто или втиснута в маленькую карманную Вселенную, существующую параллельно нашей.

– И куда он ведет?

– Ну, пока что он, к сожалению, не ведет никуда. Ему нужно приемное устройство, которое я еще не сделал. Это вроде первого телефона – он бесполезен, пока не изобретен второй. Но я могу соединить его с самим собой в будущем. Если быть точным, то разница во времени – десять секунд.

– Хм. Круто. А ограждение зачем?

Эд включает устройство и поверхность обруча становится черной, как смоль. – По сути он действует, как лазейка, ведущая на десять секунд в будущее. Движение в обратную сторону невозможно – в противном случае следствие будет предшествовать причине, и известная нам Вселенная прекратит свое существование, что, в свою очередь, может привести к катастрофическим последствиям. Короче говоря, с этой стороны червоточина всегда выглядит абсолютно черной, потому что ни один фотон не может пробиться к нам с противоположной стороны, смекаешь? Ограждение нужно на тот случай, если ты решишь засунуть внутрь палец. Вернуться назад нельзя. На это неспособны даже электромагнитные силы, которые удерживают вместе молекулы твердого тела. Если ты засунешь внутрь палец, а потом вынешь его обратно, то останешься без пальца. Если поторопишься, то через десять секунд, когда твой отрубленный палец вылетит с противоположной стороны, сможешь поймать его в ведро со льдом.

– А если прыгнуть сквозь обруч очень быстро? – спрашиваю я, откусывая кусочек тоста.

Кровоток в половине твоих вен и артерий будет мгновенно остановлен, твое тело может оказаться деформированным, или лишиться конечности, или выйти из портала с ошибками транскрипции а-ля «В ловушке времени», так что даже если ты уцелеешь, на тебе живого места не останется. Но еще хуже то, что нервные импульсы и синаптическая передача сигналов в твоем мозге моментально остановятся, как только твоя голова преодолеет горловину червоточины. Я не эксперт в области мозга…

Что правда, то правда, – думаю я с набитым ртом.

– … но я думаю, что это, вполне вероятно, тебя убьет.

– Знать это – настоящее утешение. Ну, то есть большее утешение, чем не знать, что это может тебя убить, – недвусмысленно замечаю я.

– Ой, да ладно. Я ведь уже говорил, что моей вины там не было. В палладии, который мне продали эти гаитяне, были примеси. И вообще. Мы это уже обсуждали. Следи за теннисным мячиком, – говорит Эд, бросая мячик в портал. Он залетает в черноту кольца и исчезает.

Мы обходим устройство и становимся с противоположной стороны. – На другой стороне кольца мы можем наблюдать все, что происходило на его дальней стороне десять секунд назад. Звук, будучи продольной волной давления, проходит портал с трудом, но со светом никаких трудностей, похоже, нет, – говорит Эд, в то время как Эд с другой стороны что-то говорит Сэму с другой стороны, берет в руки теннисный мячик и бросает его в портал. Я его ловлю. Ощущение из ряда вон. Все равно что поймать мячик, который вылетел из экрана телевизора.

– Прикольно, – говорю я. – А где это можно применить?

– Ну, есть одна идейка. Ничто не способно пройти сквозь портал с обратной стороны, так? Включая гравитоны. Гравитация не действует через червоточину. Это не так очевидно, когда кольцо расположено вертикально, но… – с помощью пульта управления Эд поворачивает кольцо, располагая его параллельно полу – таким образом, чтобы червоточина была направлена вниз. – Так это будет проще увидеть. Можно провести такую аналогию: представь, что вся Земля излучает белый свет, а это кольцо – единственная тень. То есть, как видишь, над червоточиной расположена небольшая конусообразная область, которая находится в тени силы тяготения. Это зона невесомости. – Для демонстрации он берет длинными щипцами теннисный мячик и осторожно помещает его над серединой кольца. Мячик остается висеть в воздухе и медленно вращается. – Как видишь, мы можем сооружать огромные комнаты, полностью лишенные веса, просто располагая под ними большие кольцевые червоточины. Более того, по мере приближения к краям сила тяготения плавно возрастает. И правда прикольно.

– А еще это крайне опасно.

– Ты так про все говоришь, – возражает Эд. – У меня была еще одна крутая идея. Собственно говоря, именно поэтому я и решил создать червоточину. Представь, что у тебя есть двадцать таких колец; ты располагаешь их в виде цилинда, а потом кладешь его на бок. Что в итоге получается?

–Эм… портал, ведущий на двести секунд в будущее?

Эд сердито смотрит на меня. – Нет… На самом деле разницу во времени я мог бы сделать какой угодно. Отгадывай дальше.

– Да ладно, чувак, я же не телепат. Покадровая фотосъемка? Способ временного хранения очень длинных предметов в очень компактном пространстве? А! Устанавливаешь таймер на несколько месяцев, и твои дети не смогут открыть рождественские подарки раньше времени!

– Нет! Подумай! Засовываешь кое-что внутрь цилиндра из червоточин, включаешь их на долю секунды, а потом снова выключаешь… и что в итоге получается?

– …Самая до нелепости высокотехнологичная в мире хлеборезка?

Эд расплывается в улыбке безнадежного сумасшедшего.

Наша общая подруга Джен навещает коллектив Эда/Сэма в загородной гиковской «берлоге» Эда. Мы угощаем ее горячим шоколадом и печеньем. В Джен гиковости больше, чем в большинстве девушек – не настолько много, чтобы написать собственную операционную систему, но уж всяко достаточно, чтобы по достоинству оценить усилия того, кто напишет. В данный момент мы пытаемся убедить ее в том, что второсортный чатбот, с которым она разговаривает последние полчаса, вопреки всем фактам обладает разумом.

– В конце концов, это всего лишь Amiga 500, – говорит она.

– Любая машина Тьюринга способна эмулировать любую другую машину Тьюринга, – поясняет Эд. – Даже если при этом в секунду ей придется совершать 10⁸ операций вместо 10¹⁷. Если ты нам не веришь, ничего страшного. Только не вини нас потом, если выпустишь его в интернет, и в итоге мы все окажемся подключенными к –

В этот момент где-то в доме раздается громкий вой сирены. Эд моментально бросает свой напиток и выбегает из комнаты. Мы идем следом к дивану, на котором он быстро устраивается перед телевизором, держа в руках контроллер Xbox. На экране, судя по всему, проигрывается заранее отрендеренный ролик. Гигантский робот взлетает на двух огненных столбах, возносясь к облакам.

– Что это? – спрашивает Джен.

– Одна их этих всепроникающих игр в реальности в реальном же времени, – отвечаю я. – Ты помнишь Majestic? Игру, действие которой якобы происходило в реальном мире – ты получаешь сообщения от НИПов на свой мобильный телефон, по электронной почте, по факсу – и все это имеет отношение к какому-то таинственному заговору. Каждый месяц у тебя новое приключение. Большинству игроков она показалась чуть более линейной, чем следовало бы, однако приятную и жутковатую атмосферу испытали все, кто в ней участвовал. По крайней мере, в моем случае так и было. Эта чем-то похожа, только играют в нее на Xbox. Эд и еще целая куча других подписчиков в реальном времени становятся участниками инопланетного вторжения на Землю. В любое время дня и ночи одного из них могут призвать на помощь для защиты нашей планеты.

К этому моменту робот Эда уже покинул земную атмосферу, и экран переключился к виду от первого лица изнутри кабины пилота. Видны разные показания приборов, шкалы и оптические прицелы, а еще оружие невообразимой разрушительной силы. Впереди радар фиксирует волну инопланетных захватчиков, которые по дуге стремительно направляются к Земле.

Я жестом предлагаю Джен сесть. – Эд должен остановить всех захватчиков, не дав им добраться до Земли. Идея не нова, но затягивает будь здоров.

Предварительный облет границ волны дает примерную оценку количества врагов и привлекает к себе небольшую часть огня. Эд сбивает пару беспилотников, затем, описав дугу, входит в пике позади всей волны и начинает крушить все и вся своими скорострельными пулеметами. На экране расцветают миниатюрные взрывы.

– Пейзаж немного скучноват.

– Собственно говоря, космос – это по большей части пустота с небольшой примесью водорода.

– И звука нет.

– Это называется реализм, – говорит Эд, взрывая два более крупных беспилотника точно нацеленными ракетами. Позади него нависает громада Земли – плотность чисел указывает на то, что с этой волной расправляться придется дольше обычного.

– Реализм? В игре про инопланетян и гигантских роботов?

– Ну, что тут скажешь – их целью было полное погружение и, можешь мне поверить, это работает… – отвечает Эд, ловко маневрируя и уклоняясь от вражеского огня на какие-то несколько метров.

– А можно мне попробовать? Выглядит забавно.

– Ааээ, нет, – отвечаю я. – У него там очки, игровые рекорды и все такое. Очень важно, чтобы в этом раунде победа осталась за Эдом. – Эд кивает, но продолжает смотреть на экран. Согласно альтиметру, он находится всего лишь в ста пятидесяти километрах над западной Европой и быстро снижается. Ландшафт под ним постепенно обретает четкость.

– Ты справишься? – спрашивает Джен. На экране осталось еще четыре беспилотника, каждый из из которых несет груз смертоносной взрывчатки и нацелен на крупный европейский город. Эд непоколебим. Он занимает положение непосредственно между беспилотниками и инициирует электромагнитный импульс. Четыре беспилотника взрываются в унисон. Одним движением робот выходит из пике и возвращается на базу, а Эд откладывает контроллер и откидывается на спинку кресла, заметно расслабившись.

– Ты победил!

– Агась, – говорит Эд, потирая глаз. – Хотя был на волоске. – Он сильно вспотел. Его руки слегка дрожат.

– Ладно, мне пора, – говорит Джен, сверяясь со своими часами. – Спасибо за печеньки.

– Без проблем, – отвечает Эд, пока я провожаю ее до двери. Она направляется домой, и мы машем ей в окно.

– Здорово ты мне помог, Сэм, – говорит Эд. – Быстро соображаешь.

– Спасибо. Но когда-нибудь нам придется ей рассказать, – говорю я. – Она ведь не дура, и очень расстроится, если обо всем узнает сама. Ты в порядке? Прилечь не надо? Противник тебе почти не уступал.

– Я в норме, – отвечает Эд, постепенно приходя в себя. – Но мне кажется, что на этот раз до нулевой отметки им оставалось не больше минуты. Так близко они еще никогда не подбирались. – Он поднимает на меня взгляд и вздыхает. – Я и правда мог бы воспользоваться той громадной базой подписчиков, о которой ты упоминал.

Наверху слышится приглушенный рев приземляющегося робота.

– Пресвятой дух Ньютона! – раздается вопль Эда из подвала. Его голос выражает крайнее изумление с нотками страха.

Хорошего это никогда не сулит.

Эд, по всей видимости, сваян аккурат по образу и подобию сумасшедшего ученого из комиксов – на прошлой неделе он, к примеру, наделил разумом Amiga 500 (хотя заметили мы это не сразу; думает эта штука чертовски медленно). Если что-то начинает его беспокоить, пусть даже самую малость – значит, пора переезждать на другую землеподобную планету.

– В чем дело, Эд? – кричу я в ответ, потому что в данный момент занят сражением с боссом, и прерывать меня нельзя.

– Ты помнишь, как я в прошлом году обнаружил второй слой реальности прямо под нашим?

Мой разум лихорадочно собирается с мыслями. Я смутно припоминаю нечто подобное. Из чистого любопытства Эд удаленно взял под контроль Релятивистский коллайдер тяжелых ионов. В общем, долго рассказывать. – Ага… но ты ведь говорил, что это однообразное и пустое пространство, разве нет?

– Так я и думал, но оказалось, что я ошибался. Тебе стоит спуститься и самому посмотреть.

Одолве придется подождать. Я ставлю игру на паузу и спускаюсь в подвал.

– Так что ты там нашел?

– Сообщения, – отвечает Эд. – Сообщения, закодированные прямо в ткани самой реальности. В этом нет ни малейшего сомнения. Это все равно что колебательная картина в… в общем, детали не важны. Важно то, что это сообщение, конечно же, написано на каком-то языке; а у меня был достаточно длинный фрагмент, чтобы сделать перевод.

– Я только что закончил его читать. Посмотри сюда: похоже на фрагмент программной документации. – Эд передает мне пачку бумаги. Я ее пролистываю.

На первой странице приведена таблица с настроечными параметрами. Некоторые названия выглядят знакомыми, хотя таких чисел я, строго говоря, не припоминаю.

– Эти параметры, – предвидев мой вопрос, говорит Эд, – представляют собой фундаментальные физические константы. Скорость света. Постоянная Планка. Гравитационная постоянная. Плюс еще несколько констант, о которых ты бы никогда и не узнал. И еще несколько, о которых не знал даже я.

Далее приводится список инструкций для изменения параметров. Короткие однострочные команды, за которыми следуют длинные пассажи каких-то непостижимых векторных уравнений. В общей сложности около сорока страниц.

– Инструкции проработаны до мельчайших подробностей. Для того, чтобы изменить значения констант, нужно по сути получить доступ к этому самому второму уровню реальности и определенным образом его скорректировать. Для этого потребуется довольно внушительное оборудование. И говоря «внушительное», я имею в виду внушительное – если я правильно понял этот текст, то думаю, речь идет о чем-то вроде пяти белых карликов в розетте Клемперера…

– Извини, говоря “белые карлики”, ты имеешь в виду звезды?

– Да, и это только для того, чтобы получить доступ. Для фактического изменения параметров – если бы тебе, например, захотелось в тысячу раз увеличить скорость света – в общем, прояви фантазию. Человечество никогда не зайдет настолько далеко, даже за миллион лет. Но ты только подумай, что это означает. Наша Вселенная: 1) имеет открытый исходный текст и 2) допускает модификацию со стороны пользователя.

– Хочешь сказать, что… Бог пользуется Линуксом?

– Читай дальше.

Я пролистываю еще несколько страниц. – Тут сказано, что настройки уже менялись. И комментарии есть.

– Несколько раз и несколькими разными людьми, да. Комментарии, которые ты видишь, были написаны теми, кто внес изменения. Никаких дат там нет – ведь мы измеряем время в соответствии с вибрациями атома цезия и теоретически частоту этих вибраций можно подстраивать по своему желанию. Но взгляни на последний комментарий: «Надеюсь, что следующая волна изменений, которую наша раса произведет в этих настройках, приведет к тому, что из пепла нашей собственной погибшей Вселенной родится совершенно новый мир». Готов поспорить, что последнее изменение произошло примерно за одну квадриллионную долю секунды до Большого Взрыва.

На мгновение я глубоко задумываюсь. – По взвешенном размышлении я рекомендую нам воздержаться от изменения этих настроек.

– Как всем нам известно, система безопасности на подавляющем большинстве подключенных к интернету компьютеров в лучшем случае полна зияющих дыр, а в худшем просто отсутствует…

В обычных условиях вступительную речь насчет своего свежезавершенного проекта из области программного обеспечения Эд бы произнес в течение того непродолжительного периода времени, когда загружался его компьютер. К сожалению, недавно мы обзавелись компьютером, который – причины этого пока что лучше оставить без внимания – полностью загружается еще до того, как вы успеваете убрать руку с кнопки питания, что в каком-то смысле портит все впечатление.

– У меня были на этот счет смутные подозрения, – говоря я Эду. Мы стоим перед Блюзом – такое имя мы решили дать новой машине. Это совершенно новая модель, экстракласс. Компьютер с такими характеристиками вы не увидите в течение ближайших двадцати лет (И даже не спрашивайте).

– Поэтому я без особых сложностей смог обеспечить своему последнему проекту, представляющему собой компьютерного червя, доступ примерно к ста миллионам различных ПК.

– Червя? Какого еще червя?

– Да успокойся, ничего опасного в нем нет. К тому же он почти сразу же самоуничтожается и не оставляет на компьютере никаких вредоносных следов.

– Тогда зачем ты распространил такую кучу копий?

– Забавы ради. Это ведь в моем духе. Однажды я посмотрел Матрицу, у меня родилась эта безумная идея, и пошло-поехало.

Эду часто приходят в голову безумные идеи. В этом нет ничего необычного; многим из нас безумные идеи приходят в голову как минимум раз в день – благодаря этому мир движется вперед. Единственная проблема заключается в том, что Эд: а) одержим научной фантастикой, поэтому если уж у него родилась какая-то безумная идея, то она будет по-настоящему БЕЗУМНОЙ, и б) обладает чуть ли не сверхъестественными навыками в области инженерного дела, технологий и программирования, благодаря чему довольно неплохо умеет претворять свои безумные идеи в жизнь.

Я пытаюсь научить его держать свои затеи под контролем, чтобы избежать, выражаясь его словами, этого самого «пошло-поехало», но почти каждый раз мое собственное любопытство берет надо мной верх. Ну в самом деле, кто бы отказался построить гигантского робота и с его помощью дать отпор армии мародерствующих инопланетян? Я ведь уже об этом рассказывал? Кажется, рассказывал.

– И какое же безумие творит этот червь?

– О том, что делает червь…, рассказывать нельзя никому…

– Да ладно.

– Вот еще.

Я сажусь. Я нервничаю, но не напуган; ведь Эд хоть и безумен, но все-таки не убийца. К тому же он обычно не допускает ошибок. Ну, разве что изредка. Хотя был же тот –

– Ты готов? – Эд протягивает руки к стоящей впереди клавиатуре и что-то печатает в командной строке. – Я одновременно активирую копии червя по всему миру.

– Больно будет?

Эд размышляет над вопросом дольше, чем должен бы, по моим представлениям. – Нет, – заключает он.

Мммммммм.

Программа запускается. На экран выводится сообщение.

Внимание всем пользователям.
В данный момент производится запланированная приостановка обслуживания.
Ваш текущий сеанс будет завершен на одну минуту,
после чего новый сеанс будет запущен автоматически.
В процессе ваши данные будут сохранены.
Всего доброго.

5

4

3

2

1

 

*завершение сеанса*

Экран заполняется черно-белым шумом. – А это… – начинаю говорить я, обращаясь к Эду.

Но затем шум заполняет ВСЕ МОЕ ЗРЕНИЕ. Я поворачиваю голову, но куда бы ни посмотрел, меня окружает все тот же шум, как будто зрительный нерв дал сбой. Вскоре шум сменяет полная чернота. Приятный женский голос шепчет мне в ухо: «Ваш сеанс завершен. Просим вас дождаться повторного подключения через шестьдесят секунд. Спасибо».

Внезапно ощущение на моей коже меняется. Я больше не сижу в офисном кресле – больше похоже на то, что я вертикально плаваю в теплой воде. От шока я делаю несколько резких движений, и мои кулаки ударяются о какую-то твердую вогнутую поверхность. Ой. Я открываю глаза. Я нахожусь в какой-то трубе, стеклянном цилиндре, заполненном густой зеленой жидкостью и освещенном снизу. К моему рту подходит какая-то трубка, которая снабжает меня кислородом. Снаружи цилиндра я вижу двух ученых, одетых в белые халаты и с планшентами в руках. Они делат заметки. Я протягиваю к ним руки и касаюсь холодного стекла. Ученые равнодушно смотрят на меня. Я смотрю налево и направо, но комната погружена в темноту. Сверху цилиндр закрыт – выбраться из него нельзя.

Эд, что еще за сеанс ты мне только что завершил?

Моргание. Вспышка. Я снова в кресле. Снова перед компьютером. Снова в реальном мире.

Эд стоит позади меня. – Ну как, понравилось? – спрашивает он.

– Что это БЫЛО? – запинаясь, говорю я, не будучи до конца уверенным в том, что проснулся.

– Данные, закодированные в шуме. Я обнаружил, что сенсорный ответ человека можно запрограммировать на расстоянии, используя определенные псевдогипнотические –

Я поднимаю палец. – Эд, ты опять выдумываешь слова.

– Извини. Это немного напоминает гипноз. Гипнотическое внушение. Оно идет в обход глаз и непосредственно влияет на мозг. Я мог бы реализовать любой сценарий по своему желанию.

– Но это же помешательство! И ты только что сотворил это с сотней миллионов людей разом?

– Ну, скорее c десятью миллионами…

– И всех их ты обманом заставил поверить в то, что они… что они были мозгами в колбах? Что они живут в виртуальной реальности?

– Никакого обмана. В течение тех самых шестидесяти секунд именно этим они и были.

Немая сцена.

---

Название главы – отсылка к высказыванию Тимоти Лири, американского психолога, занимавшегося популяризацией ЛСД в середине XX века – прим. пер.

Последнюю неделю – или около того – мой сосед Эд провел за работой над новым проектом. Он никогда не следовал классическому распорядку в режиме «не выходить даже для того, чтобы поесть или поспать», потому что в отличие от всех этих киношных ученых Эд не идиот. Впрочем, дверь в подвал (где и находится наша мастерская) он держал на замке и не хотел рассказывать мне, чем именно занимается. Подобное с ним уже бывало. Обычно результаты такой деятельности, несмотря на их полнейшую, абсолютную бесполезность, дают отличные темы для разговора, хотя и оказываются временами взрывоопасными, а в одном достопамятном случае – даже разумными, поэтому этим утром, когда он объявил, что дело сделано, и попросил меня спуститься в подвал, чтобы показать то, что у него получилось, я разрывался в нерешительности, не зная чего ожидать.

В подвале я не увидел ничего нового за исключением дюймового клавишного переключателя, который находился посреди пустой мастерской. Красный и черный провод, припаянные снизу к его контактам, тянулись от стола в темный угол лаборатории. Эд сидел в кресле у рабочего стола, положив одну руку на переключатель и держа в другой секундомер. Спускаясь по ступенькам, я увидел, как он нажимает переключатель и одновременно запускает секундомер. Досчитав до пяти, он выключил устройство, а затем посмотрел на меня.

– И что, это все? – спросил я, усаживаясь в кресло напротив.

– Да, – открыто говорит он, широко улыбаясь. Наступает пауза. Я был наполовину готов ему поверить. Эд принадлежит тому типу людей, имея дело с которыми учишься ничего не принимать на веру. Но он покачал головой и добавил: «Нет, этот переключатель соединен с одним из сетевых портов Джаза». Он кивнул в сторону Джаза, невероятно древнего персонального компьютера Acorn, который стоит в углу нашего подвала последние четыре-пять лет. – Как тебе известно, другой сетевой порт Джаза подключен непосредственно к университетской компьютерной сети. В эту сеть входит множество других компьютеров, среди которых, помимо прочего, есть пара суперкопьютеров Cray, обслуживающих Лабораторию теоретической физики…

Все это мне уже известно, а тот факт, что я об этом знаю, известен и самому Эду. Именна такая речь, вплоть до слов «Лаборатория теоретической физики», предваряет большую часть его проектов.

– Так вот, эти суперкомпьютеры, как тебе, скорее всего, не известно (если, конечно, ты, в отличие от меня, не получаешь поминутные обновления о состоянии экспериментов, которые в данный момент проводятся в Центре теоретической физики), даже сейчас, пока я говорю, заняты симуляцией и обработкой данных, полученных в ходе прорывного эксперимента в области физики, известной как квантовое туннелирование. В общем, недавно я понял, что квантовое туннелирование не так уж сильно отличается от такого явления, как телепортация…

Я поднимаю руку. – Дай-ка угадаю. Ты записла на Джаз какую-то программу. Замыкание переключателя служит сигналом, по которому эта программа передается на суперкомпьютеры, после чего в принудительном порядке берет эксперимент под свой контроль.

– Ты все хорошо усвоил. Да, она останавливает эксперимент, который выполняется в данный момент, после чего запускает собственную последовательность команд. Когда я снова размыкаю переключатель, программа прекращает работу и все возвращается в норму.

Я одобрительно киваю. Давным-давно я дал Эду понять, что причинять вред дорогостоящему лабораторному оборудованию, которое принадлежит другим людям – дело не слишком добропорядочное. – Так что именно делает твоя программа?

Эд туманно разводит руками. – Телепортирует разные вещи. Это немного сложновато.

– Я видел, что ты уже замыкал переключатель.

Эд моргает и сверяется с секундомером. – Это было минуту и тридцать одну секунду тому назад. Почему бы нам не выйти наружу? Результаты проявятся не раньше, чем через несколько минут.

– Результаты будут видны прямо на улице?

– Сам увидишь. Или нет.

Звучит загадочно. Эд берет с собой секундомер, и мы направляемся ко входной двери. Он запирает дверь, и мы выходим на пригородную улицу. Машин не видно, только несколько людей занимаются своими делами. День просто замечательный, сияет Солнце, и уже почти полдень.

– Ты ведь не собираешься взорвать весь мир, правда? – спрашиваю я Эда. Вопрос отнюдь не глупый. С Армагеддоном Эд флиртует едва ли не каждый месяц. Все это довольно сильно напрягает.

– Нет, нененене. Ничего такого. Кое-что гораздо более эффектное.

– ЦТФ вон там, – говорю я, указывая на темное здание на линии горизонта. Я по-прежнему наполовину ожидаю какого-нибудь взрыва.

Эд пожимает плечами. Наступает долгое молчание, которое длится, пока мы ждем под одним из деревьев, стоящих вдоль улицы. Я сижу на тротуаре и наслаждаюсь солнечным светом. Эд пристально изучает свой секундомер. Ожидание продолжается по меньшей мере пять минут. Ничего не происходит. Я сообщаю об этом Эду.

– Это случится, это случится, – говорит Эд. – Какая у нас нынче скорость света?

–Эм… двести девяносто девять миллионов семьсот девяносто две тысячи четыреста пятьдесят восемь метров в секунду по определению, – говорю я по памяти. Я гик. Вы это знаете.

– А радиус земной орбиты?

– Чуть меньше ста пятидесяти миллионов километров. – Нахмурившись, я смотрю вверх, и у меня в голове начинают крутиться шестеренки. Эд ведет отсчет по секундомеру.

– Восемь минут пятнадцать, восемь минут шестнадцать, восемь минут семнадцать–

Солнце исчезает.

Ни единого звука или нисходящего сигнала «пиииуу», сопровождающего остановку электрогенераторов – мир просто мгновенно погружается в полную темноту. Все до единой птицы перестают петь. Я слышу, как вдалеке бибикают машины, с визгом тормозящие посреди дороги. Над головой видны звезды. Мои глаза не привыкли к темноте – я ничего не вижу, особенно самого Эда, хотя и слышу, как он раскатисто смеется рядом со мной на манер безумного гения, которым он всегда и был.

– Ну вот и верь после этого слухам о Деннице¹ – это самая смешная фраза, которую мне удается выдать за такое короткое время.

Через пять секунд Солнце вернулось, как и обещал Эд. Вернувшись в дом, мы выполняем традиционный постэкспериментальный ритуал – достаем попкорн и смотрим по телевизору новостные сводки о произошедшем. Эд со всей своей предусмотрительностью уже вставил пустую видеокассету. В этот раз пресса выглядит особенно взбудораженной, и лично я ее не виню.

– Ты собираешься рассказать им, кто это сделал?

– Вряд ли, – отвечает Эд. – Видишь ли, если бы я рассказал, то получил бы тонны славы, но вместе с тем меня бы, скорее всего, где-нибудь заперли. Если же я все сохраню в секрете, то у меня тут есть идея классного розыгрыша на Рождество 2012-го…

---

Вы, не забыли, как я рассказывал про вторжение инопланетян?

Так вот, они взорвали нашего робота! Мы были ПРОСТО вне себя.

Когда мы узнали о начале вторжения, Эд сварганил из клавиатуры и мыши пульт управления и как можно быстрее запустил робота. Американские ВВС, понятное дело, уже прибыли на место конфликта и вели неравную борьбу с силами врага, поэтому по прибытии нас встретили восторженными приветствиями. Пилоты стали собираться позади Эда и защищали его, пока он выкашивал сотни вражеских истребителей. Ракеты, скорострельные пулеметы, взрывы, воздушные схватки – в общем, салют вышел мощный. И все мы думали, что Эд отлично справляется, по сути управляя роботом прямо с компьютера, который стоял у него в спальне.

Но их все-таки было слишком много. По оценкам новостных агентств в близлежащем воздушном пространство находилось по меньшей мере 2000 вражеских беспилотников, и каждый минуту на долю робота приходилось по несколько сотен ударов. Постепенно урон накапливался. Рано или поздно изнашивается даже самая крепкая броня. Начали отказывать жизненно важные системы. Эд отважно сражался, запуская все имеющиеся у него самонаводящиеся ракеты прежде, чем был уничтожен последний коммуникационный модуль. После этого машина замерла, осела и взорвалась. Ну, дурдом же. Это вроде как была наша последняя надежда.

Пять минут спустя Эд отвечает на звонок. – Это какой-то чувак из Америки, – говорит он. Эд называет имя, и я ищу его в интернете. Оказывается, он занимает первое место в мире по игре в Mechwarrior. Во мне неожиданно просыпается интерес. Я подслушиваю их разговор.

Он говорит, что Эд, по его мнению, был не так уж плох, но в следующий раз он хочет попробовать сам. Есть возражения?

Бип. Уведомление о входящем вызове. Я отхожу, чтобы проверить почту, а Эд тем временем продолжает отвечать на звонки. Я получил письма от дюжины профессиональных геймеров, который просят дать им шанс поиграть. На экране появилась сотня всплывающих окон программы-мессенджера. Все они смотрели новости. И все они хотят помочь в борьбе с пришельцами.

– Это снова Минобороны, – говорит Эд, неся с собой телефон. – Они понимают, что это их единственная надежда, поэтому им очень нужны чертежы робота. Они видели сегодняшнюю битву. Они согласны с тем, что идея вполне рабочая; нам просто нужно больше роботов. Они предлагают поставить производство на поток. Единственная проблема состоит в том, что ни у одного из их пилотов нет опыта управления гигантскими роботами. Так что пилотов нам придется искать самим.

И вот я думаю: Обалдеть, это ведь все взаправду. Тысячи геймеров объединяют усилия и направляют свои общие умения ради выживания человечества в реальной битве против мародерствующих пришельцев с другой планеты. Только Ты Можешь Спасти Человечество. Это же заветная мечта любого геймера. Отмщение их так называемой «растраченной юности».

– А T3 они нам дадут? – спрашиваю я.

– OC-192¹, – отвечает Эд.

В ответ я улыбаюсь, как идиот.

---

… так что в итоге мы – ну, то есть мы с Эдом – сказали: «да ну на фиг эти детекторы влажности» и вместо них построили гигантского робота. Собрали мы его из разного барахла, которое валялось в технологической мастерской. Старые конденсаторы, кинескопы и прочая дребедень. Получилась не просто машина, а настоящий монстр. В высоту он был, наверное, метров пятнадцать. Он умел бегать, прыгать и мог безо всякого вреда для себя упасть с высоты трехсот метров или встретить грудью крылатую ракету. Мог работать без подзарядки до 1000 часов – не то, что эти неженки с внешним питанием; к тому же всеми функциями робота можно было управлять удаленно. Насчет вооружения… что ж, к вашим услугам были два скорострельных пулемета, базуки, скорострельный бронебойный гранатомет, тактические ядерные ракеты… полный комплект рождественских подарков для всей семьи. Ах да, магнитофизики одолжили нам свой рельсотрон, что было очень мило с их стороны.

Так вот, мы отвезли его в Минобороны и сказали: «Эй, смотрите, что у нас есть!», а потом попытались его им продать. Но они ответили: «ага, нам и своего хватает», – хоть мы и знали, что на самом ничего подобного у них нет – и покупать отказались. В общем, сбыть робота с рук у нас не вышло. Университет потребовал освободить автостоянку, так что нам пришлось поставить его у Эда в гараже. Нас это тогда сильно взбесило, особенно самого Эда.

Вторжение инопланетян началось позже в тот же день. И я нисколько не шучу. Вот каковы шансы? Мы собрали гигантское оружие массового уничтожения в ТОТ САМЫЙ момент, когда на Землю заявилась огромная армия пришельцев. И ведь уже второй раз за год!

Многие пилоты на своем горьком опыте понимают, что все «традиционные средства вооружения» против их «щитов» совершенно бесполезны, потому что эти самые щиты «просто усиливают себя за счет поглощения энергии» (да-да, именно так). Неудивительно, что пару часов спустя люди из Минобороны уже стучат Эду в дверь и говорят: «Здрасте, а нельзя ли одолжить эту вашу замечательную летающую   непобедимую военную робомашину?» А Эд им и отвечает: «У вас же своя есть, вот ей и пользуйтесь», и мы рассмеялись им прямо в лицо, потому что так им и надо.

Меня не покидала мысль, что  что с нашей стороны было несправедливо обрекать человечество на смерть только ради того, чтобы свести счеты с этими «черными костюмчиками». И вот тогда Эд оборачивается ко мне и заверяет: «Все нормально. Я уже несколько месяцев тренировался в Mechwarrior». И это правда. Он как одержимый играл в эту игру еще до того, как мы начали строить робота. Я не следил за ним так уж внимательно, но знаю, что со временем играть он стал просто до неприличия круто. И когда я вижу испытанные им же клавиатуру и мышь, то понимаю, что эта неделя может выдаться довольно-таки интересной.

Сильвано приготовил объявление для своих друзей. – Я решил баллотироваться в Совет.

Карло эта новость застала врасплох. Когда он сообразил, что из вежливости следовало бы сказать в ответ что-нибудь приободряющее, то уже понял, что поздно спохватился, и теперь его слова прозвучат неискренне.

– А нам от этого какая польза? – пошутила Карла.

– А, это будет зависеть от того, какую помощь вы окажете моей кампании. Сильвано протянул руку и схватил своего сына Флавио, который уплыл в сторону от опорных веревок и уже начал беспомощно барахтаться в воздухе. В их новом жилище сила тяготения была слабее, чем в предыдущем, но Карло понимал, почему Сильвано так хотел оттуда съехать.

– Я буду нахваливать тебя шесть дней в череду, если ты сможешь избавить мой факультет от излишнего давления в вопросах распределения солярита.

– Хмм. – Сильвано не был готов давать поспешные обещания, хотя бы даже и в шутку. – Посмотрим сначала, что найдет Москит. Если выяснится, что двигатели могут работать на ортогональной материи, в твоем распоряжении будет столько солярита, сколько пожелаешь.

– Какова цель твоей кампании? – спросил Карло.

– Расширение ферм, – ответил Сильвано.

– Расширение? – Карло был озадачен. – Думаешь, тебе удастся найти инженера-строителя, который рискнет втиснуть в нашу ракету еще один уровень полей?

– Нет, нет! Все согласны с тем, что это наш потолок; нам придется поискать другие варианты. – Флавио заёрзал, пытаясь вырваться из отцовской хватки; ему хотелось вернуться на веревку к своей ко. Сильвано выпустил его, позволив Флавио неуклюже удалиться, цепляясь за веревки.

– Например…? – не унималась Карла.

– Что может обнаружить Москит, посетив Объект? – сказал Сильвано. – Либо Объект будет состоять из какого-нибудь крайне реакционного вещества, которое мы сможем использовать в качестве компонента нового топлива, либо окажется самым обыкновенным камнем.

Карло обменялся взглядами с Карлой. Она не могла согласиться с тем, что этот перечень исчерпывал все возможные варианты, но была готова временно закрыть на это глаза.

– В первом случае, – продолжил Сильвано, – мы займемся полной перестройкой двигателей для использования новой реакции, что, вероятно, позволит нам отвести часть дозирующих камер под сельскохозяйственные нужды. Но гораздо более перспективным будет второй вариант: топливная проблема, конечно, останется нерешенной, зато места у нас определенно станет больше.

Карла первой поняла, что он имеет в виду, и невольно защебетала в знак восхищения. – Ты хочешь сделать из Объекта ферму?

– А почему бы и нет? – спросил в ответ Сильвано. – Мы должны быть готовы по максимуму использовать находки Москита. Если Объект окажется обычным камнем, то ничто не помешает нам вклиниться в него, устроить внутри помещения, привести его во вращение –

– Но если это обычный камень, то Москит не сможет его остановить, – ответил Карло. Идея о возможном захвате Объекта целиком и полностью исходила из предположения, что он состоит из вещества, так же бурно реагирующего с пассивитом, как и те крупинки, которые в былые времена воспламеняли склоны Бесподобной.

– Верно, – согласился Сильвано. – Нам нужно поторопиться с отправкой второй экспедиции, которая будет располагать достаточным количеством горючего, чтобы добиться поставленной цели с помощью обычного двигателя. Но только подумай, что это будет означать: в перспективе мы могли бы запросто учетверить наш урожай.

Карло ничего не ответил. Он не мог заявить, что подобный план невозможен. Однако рабочая сила, осуществившая подобную метаморфозу в отношении самой Бесподобной – имея в своем распоряжении такие преимущества, как воздух и сила тяготения, а также располагая ресурсами целой планеты – намного превосходила теперешнее население ракеты.

– Никто не смог бы обвинить тебя в том, что ты мыслишь недостаточно масштабно, – сказала Карла.

– Нам нужно нечто подобное, – сказал в ответ Сильвано. – Наш собственный большой проект, направленный на общую цель, которой можно будет достичь еще при нашей жизни.

– Наш собственный проект? – голос Карлы сохранил свой дружелюбный тон, хотя скрывать свое раздражение она даже не пыталась. – То есть теперь мы все так и будем делить на две категории? На то, что нужно нам, и то, что нужно им?

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Сильвано, потеряв терпение от ее оскорбительной тирады. – Даже если бы мы все обладали навыками, необходимыми для работы над каким-нибудь гениальным планом по спасению наших предков, ни у одного из нас нет ни малейшего шанса дожить до его воплощения. Возможно, ты находишь удовлетворение в размышлениях о глубоких причинах, вызывающих появление патины на зеркалах – и возможно, что однажды, через век или два, это принесет свои плоды – но большинство из нас может сохранять рассудок, лишь занимая себя мыслями о том, что они могут сделать для своих детей и внуков. Для поколений, которым мы способны… по-настоящему сопереживать. – Прозвучало это так, будто уже собирался упомянуть об отношении, более близком, нежели простое сопереживание, но затем вовремя вспомнил, что его собеседнице не доведется обнимать собственных внуков.

– Просто будь осторожнее со своими обещаниями, – предупредил его Карло. – Всем этим планам Объект вынесет собственный вердикт, и расхваливая возможное учетверение урожая в будущем, ты рискуешь столкнуться с разочарованными избирателями.

Сильвано был озадачен. – Я же тебе говорил: весь смысл моей кандидатуры сводится к тому, чтобы люди в любом случае остались в выигрыше. Если мы не сможем использовать Объект под фермы, то решение топливной проблемы наверняка немало поспособствует поднятию морального духа – но вне зависимости от того, что обнаружит Москит, мы должны быть готовы выделить дополнительное пространство под аграрные нужды.

– Ракетное топливо или просто камень – ты выигрываешь в любом случае? – Карле эта ситуация показалась довольно забавной. – Я уже представляю себе плакаты.

Когда они покинули жилую каюту, Карло обернулся к ней. – Думаешь, у нас есть шанс устроить на Объекте фермы?

– Все возможно, – сказала она. – Правда, если мы будем всецело полагаться на эту штуку, а она на деле окажется такой же инертной, как пассивит, то наша проблема с горючим не только останется без решения, а еще и вырастет вдвое.

– Вот-вот. – Когда будучи еще ребенком, Карло узнал, что для возвращения домой потребуется количество топлива, намного превосходящее запасы Бесподобной, он был очень зол на своих предков – и вот теперь то же самое задумал совершить Сильвано. – Ты хочешь баллотироваться в Совет, исходя из принципа «Мы против экспансии»? «Люди, забудьте об увеличении урожая! Нет смысла привыкать к целой горе из еды, если мы не в состоянии затормозить гору из камня»

Карла иронично прожужжала. – Может, и нет. Хотя на полном серьезе винить Сильвано я тоже не могу. Он не хочет, чтобы его сыну пришлось поступать так же, как ему самому. – Когда Карло ничего не ответил, она бросила на него мимолетный взгляд. – Твое решение дало бы лучший выход, но многим из нас сложнее в него поверить. Всем мы знаем, что летающую гору можно превратить в ферму, но мысль о том, что женщины способны приносить двойню, не прибегая к голодовкам, больше похожа на что-то в духе превращения людей в полевок.

– Западных кустарниковых полевок, если быть точным, – ответил Карло. – Это у них рождается по два детеныша. Правда, им это не очень-то помогает, потому что у них нет самцов, так что при размножении количество особей все равно удваивается. Насколько нам известно, ни одна животная популяция не оставалась стабильной в отсутствие хищников, голода и болезней.

– Не сдавайся, – сказала Карла, протягивая руку и кладя ее ему на плечо. – Это всего лишь история жизни за последние несколько эонов. Едва ли ее можно считать физическим законом.

Карла как раз тянулась к своему тайнику с земляными орехами, которые были припрятаны за учебниками, когда услышала, как кто-то по веревкам приближается к входу в класс. В смущении она быстро закрыла шкаф. Ей следовало бы быть достаточно сильной, чтобы справиться со своим голодом, не прибегая к этим глупым играм.

В дверях появилась Патриция. – У вас есть немного времени, Карла? Мне нужно вас кое о чем спросить.

– Конечно. – Внутренности Карлы, обманом лишенные обещанной им воображаемой пищи, корчились и съеживались, но несмотря на это, она продолжала говорить ровным голосом и с невозмутимым выражением лица.

Патриция добралась до входа в комнату. – Я знаю, что своими словами насчет патины поставила себя в глупое положение, – начала она.

– Это не так, – настойчиво возразила Карла. – Я попросила высказать безумные идеи, и ты оказалась достаточно смелой, чтобы такую идею предложить. Тот факт, что она не выдержала критики, не делает тебя глупой.

– В общем, у меня родилась еще одна безумная идея, – призналась Патриция. – Но на этот раз мне бы хотелось знать, не выслушаете ли вы меня с глазу на глаз?

– Без проблем.

– Надеюсь, я не трачу ваше время понапрасну, – сказала Патриция. – Иногда мне так трудно сосредоточиться, что я начинаю делать глупые ошибки. То, что мне следовало бы знать, просто… куда-то прячется.

Ей было больно слышать мучение, которое звучало в последней фразе, но Карла не имела понятия, что может с этим поделать. Она была не в том положении, чтобы советовать бедной девушке повременить с голодовкой еще год или два – чтобы в обмен на риск столкнуться с более тяжким испытанием в будущем, получить небольшую прибавку к своей юной энергии и ясности ума именно тогда, когда она по-настоящему в них нуждалась.

– Мы все совершаем ошибки, – сказала она. – Расскажи мне о своей идее, я буду рада тебя выслушать.

– Первая часть – это по сути просто элементарная механика, – сбивчивым голосом начала Патриция. Но прежде, чем идти дальше, мне хотелось проконсультироваться у вас.

Карла из всех сил постаралась скрыть свою досаду. В течение всего урока ее мысли были заняты земляными орехами, но если она могла сдерживать свой аппетит целую склянку, то вполне сможет побыть вежливой еще несколько махов.

– Продолжай, – сказала она.

– Предположим, что неподвижная частица испытывает соударение с другой частицей, примерно втрое тяжелее нее, – сказала Патриция. – Я думаю, что их векторы энергии-импульса до и после столкновения будут выглядеть примерно так:

– По-моему, все верно, – ответила Карла. Первая диаграмма показывала историю соударения, в то время как на второй та же самая четверка векторов располагалась таким образом, чтобы геометрические правила, которым они подчинялись, были очевидны с первого взгляда. – Ты ведь просто используешь правило треугольника, так? Сумма двух векторов энергии-импульса должна сохраняться, а их длины по отдельности совпадают с массами соответствующих частиц, которые остаются постоянными. Отсюда следует, что векторы образуют треугольник, форма которого не меняется в результате соударения, а третья сторона – суммарная величина энергии-импульса – остается постоянной.

Патриция, казалось, почувствовала облегчение, хотя до уверенности ей все еще было далеко. – И все варианты подобного соударения можно получить за счет вращения этого треугольника вокруг его третьей стороны?

– Да.

– Это также даст нам нецентральные соударения? Нужно просто повернуть треугольник вокруг оси…? – она изобразила несколько схематичных примеров, показав, что происходит с импульсами частиц при скользящем ударе, в результате которого они смещаются в разные стороны от исходной оси соударения, вовлекая в процесс дополнительное пространственное измерение.

– Все это верно, – заверила ее Карла, позволив ноткам нетерпения просочиться в свой голос. К чему бы ни вела Патриция, в основах она разобралась, можно было двигаться дальше.

– Исходя из тех же предположений, – сказала Патриция, – я рассчитала конечную энергию тяжелой частицы, для нескольких различных значений начальной энергии. Раскрыв карман, она извлекла лист бумаги и развернула его.

Теперь Карла была в нерешительности. Хотя она наверняка строила подобный график – для какого-то давно забытого упражнения, когда сама изучала механику – его изображение все же минуло стадию «очевидно с первого взгляда». – В данном случае угол показывает, как сильно тяжелая частица отклоняется от оси после соударения? – спросила она.

– Да, – ответила Патриция. – Величина угла зависит от деталей соударения – будет ли оно центральным или нет, – но я просто хочу разобраться в исходе всего процесса, в допустимых комбинациях углов и энергий, согласующихся с законами сохранения. Самое удивительное в этих кривых – то, как максимальный угол отклонения всегда остается одним и тем же! Если легкая частица изначально находится в состоянии покоя, угол, на который может отклониться тяжелая частица, ограничен некоторым максимумом, величина которого зависит только от соотношения масс – энергия соударения на него не влияет.

– Хмм. – Карло не припоминала, чтобы когда-либо слышала о подобном результате, и не видела никакой простой геометрической причины, которая могла бы объяснить этот факт, поэтому произвела собственные алгебраические выкладки у себя на груди. Утверждение Патриции оказалось абсолютно верным: максимальный угол отклонения не зависел от энергии частиц.

Теперь любопытство Карлы поумерило ее нетерпение. Неужели Патриция пыталась спасти свою теорию помутнения, добавляя второй светород, в три раза тяжелее первого?

– Кривые точно такой же формы я могу провести через точки, которые мы получили в эксперименте с рассеянием света, – сказала Патриция. Она выудила второй график.

– Отношение масс для всех четырех кривых одинаково и примерно равно трем десятым, – объяснила Патриция. – Это можно определить сразу же, зная максимальный угол рассеяния! После этого остается определить единственный параметр – масштаб по вертикальной оси.

Карла протянула руку и взяла у нее листок с графиком. При правильном выборе всего лишь двух чисел модель Патриции жестко фиксировала каждую из точек. Подобные закономерности не возникали по воле случая. Эти кривые указывали на то, что свет, рассеиваемый светородами, вел себя в точности, как частица, втрое превышавшая по массе те частицы, с которыми сталкивалась.

Вот только… на этом графике была изображена не энергия частицы, а частота волны. В действительности величина, отложенная по вертикальной оси, представляла собой результат последующего отклонения света, проходящего через призму, которое с помощью калибровочных данных призмы относительно световой гребенки переводилось в длины волн и частоты. Так когда же в дело вступала энергия? Энергия, содержащаяся в световой волне, зависела от ее яркости – величины, которую они даже не пытались измерять.

– Расскажи мне, – попросила ее Карла, – что, по-твоему, здесь происходит?

– Это ведь наверняка указывает на существование некой частицы, движущейся со скоростью света? – нерешительно произнесла Патриция. – Не запертой между волновыми фронтами, как было бы в случае со светородом, а именно движущейся вместе с самим светом.

– И светороды, которые мы высвободили с поверхности зеркалита, рассеивали эти частицы?

– Да.

– И что дальше? – возмущенно спросила Карла. – Свет, который подталкивал эту таинственную частицу, решает двигаться вслед за ней? Используя законы механики, можно выяснить, как отдельная частица будет двигаться после соударения …, и световая волна обеспечивает это движение, подстраивая свою собственную скорость, свою собственную частоту, чтобы не нарушить исходное соотношение? Мы предполагаем, что свет подталкивает эту частицу – или же сама частица как по волшебству тянет свет за собой?

Патриция поморщилась. Карла не заметила, насколько саркастичным стал ее голос. – Извини, – сказала она. – Я не хотела относиться к этому свысока. Просто я сбита с толку. Я не знаю, как придать происходящему смысл.

Патриция подняла глаза и встретилась с ней взглядом; они обе знали, что именно так сильно затрудняет их разговор. – Я пыталась воспользоваться этим результатом, чтобы придумать объяснение эксперимента с помутнением, – сказала она. – Предположим, что по какой-то причине световые волны всегда сопровождаются этими частицами – давайте назовем их светочастицами, просто чтобы у них было какое-то название.

Карла сумела сдержать насмешливое жужжание. Термин «светочастица» применялся учениками философа по имени Меконио, жившего в девятом веке; именно он впервые – и без каких-либо доказательств – предположил, что свет состоит из «светоносных корпускул». Джорджо поставил на этой концепции крест, благодаря своему двухщелевому эксперименту, а Ялда и Нерео впоследствии возвели на ее могиле целую гору волновой теории. Патриция, конечно, не была виновата в неудачах Меконио, однако термин нес в себе слишком тяжелое наследие.

– Давай назовем их «фотонами», – предложила Карла. – То же значение, только корень другой.

– Если источники света называются светородами, разве не должен тот же самый корень использоваться и в имени частицы, сопровождающей свет?

– Люди могут их спутать, – сказала Карла. – Поверь мне, так будет понятнее.

Патриция безразлично кивнула. – Правило состоит в том, что фотон движется со скоростью светового импульса, – продолжила она. – Но для того, чтобы правило выполнялось, созданию света с определенной частотой должно соответствовать создание фотонов с определенной энергией. То есть если некий процесс генерирует свет определенной частоты, количество используемой при этом энергии должно подчиняться любопытному ограничению: можно создать один фотон, или два, или три,… но выбор всегда ограничен целыми числами. Нельзя создать половину фотона.

– Постой! – вмешалась Карла. – А как быть с энергией самой световой волны? Как она соотносится с энергией этих частиц?

Патриция пророкотала извиняющимся тоном. – Я не уверена. Можем ли мы временно предположить, что эта энергия очень мала? Что большая часть энергии света в действительности принадлежит фотонам?

– Это твоя теория, – сказала Карла. – Продолжай.

Патриция обеспокоенно подвинулась вдоль веревки. – Предположим, что все энергетические ямы, в которых находятся светороды зеркалита, имеют определенную глубину. Помимо прочего, светороды будут обладать небольшим количеством тепловой энергии, которая позволит им оторваться от дна ямы, но если она варьируется не слишком сильно, то светороду все равно потребуется накопить определенное количество энергии, чтобы выбраться из ямы в вакуум – оставив после себя помутневшую поверхность.

– В первом приближении звучит вполне разумно, – согласилась Карла. Согласно теории Нерео, светороды должны были сами выбраться из своих ям эоны тому назад – по мере того, как их тепловые колебания порождали свет и все большее количество кинетической энергии, – но поскольку еще никому не удалось решить проблему стабильности, едва ли было честным рассчитывать на то, что Патриция сможет с ней справиться.

– Когда свет фиксированной частоты сталкивается с зеркалитом, – сказала Патриция, – светороды совершают колебания во времени вместе с падающим светом и в результате начинают генерировать собственный свет. Но генерация света означает создание фотонов. Предположим, что светород создает один фотон; это увеличит его кинетическую энергию на определенную величину, но ее может оказаться недостаточно, чтобы выбраться из ямы. Может хватить двух или трех, но предположим, что достаточно четырех фотонов. Это означает, что как только светород порождает четыре фотона, он покидает энергетическую яму, и зеркалит мутнеет.

Теперь Карла понимала смысл ее слов. – Но если свет, падающий на зеркалит, имеет более низкую частоту, то энергия соответствующих фотонов будет ниже, и при определенном пороговом значении количество необходимых фотонов внезапно возрастет до пяти. Это и есть та самая точка перехода, которую мы видим в рисунке помутнения: с одной стороны границы разрыв покрывается четырьмя фотонами, c другой – для того же требуется пять.

– Да, – согласилась Патриция. – Вся чепуха, которую я выдумала до этого – о том, что светороды, находящиеся в потенциальных ямах, испытывают соударения с «блуждающими светородами», которые подталкивает световой импульс… больше не нужна! Числа четыре и пять в соотношении частот – это всего-навсего количество фотонов, которые светородам нужно создать, чтобы выбраться из энергетической ямы.

Череду назад Карла бы сказала, что новая версия теории вдвое абсурднее старой. Если силу удара по веревке, а следовательно, и величину создаваемых в ней волн можно было варьировать по собственному желанию, то почему волны в световом поле должны так сильно от них отличаться – почему их должны обременять все эти странные ограничения и поправки? Если же вы были готовы считать частоту света суррогатом энергии, которой обладала частица, движущаяся с той же самой скоростью, график Патриции, соединивший точки рассеяния, воплощал гипотетический «фотон» в реальность, доказывая, что он ведет себя в точности так, как ожидается в случае соударения двух частиц.

– Прежде, чем мы примемся восхвалять гений Меконио, – сказала Карла, – можешь ли ты предложить какой-нибудь способ для проверки этой идеи?

– Мне не удалось придумать совершенно новый эксперимент, – призналась Патриция. – Однако в первоначальном эксперименте присутствует величина, которую мы пока не измеряли.

– Продолжай.

– Время, необходимое для формирования каждого из рядов помутнения.

Карла понимала, какую пользу может принести более детальный эксперимент такого рода. – Если для создания каждого фотона требуется определенное время, то дополнительное время, необходимое для достижения заданной плотности помутнения в каждом из последующих рядов должно быть одинаковым. Правда, нам потребуется увеличить время экспонирования и получить еще один ряд для частот настолько малых, что для образования помутнения потребуется шесть фотонов.

– Может оказаться, что время, необходимое на создание одного фотона, меняется в зависимости от частоты. Что если свет, приводящий в действие этот процесс, должен совершить определенное число колебаний?

– Вроде поворота рукоятки у этих тесторазделочных машин? То есть речь идет о количестве оборотов, а не времени, затраченном на вращение. – Карла не имела понятия, какую рукоятку надо повернуть, чтобы получился фотон, поэтому не было и какого-то очевидного способа, который позволил бы сделать выбор между двумя критериями. – Период фиолетового света всего в полтора раза больше, чем у красного; мы можем устроить достаточно продолжительное экспонирование, чтобы проверить оба варианта и выяснить, будет ли один из них соответствовать результатам эксперимента.

Патриция восхищенно защебетала. – Значит, мы действительно займемся проверкой этой теории?

– Конечно, – ответила Карла. – Разве не в этом наша цель?

Когда Патриция ушла, Карла достала из буфера орехи и совершила свой ритуал. Наслаждаясь их запахом, она поняла, что слишком поторопила дискуссию, не обсудив многие из важных проблем.

Откуда светород мог «знать», как долго он подвергался воздействию света? Вне зависимости от того, считал ли он колебания света или просто фиксировал течение времени, какая физическая величина могла сыграть роль таймера? Не энергия светорода – в противном случае плотность помутнения менялась бы плавно, без каких-либо скачков. Успех теории Патриции был основан на аксиоме, согласно которой нельзя было создать полфотона, но если только весь процесс каким-то образом не отслеживался – если его в каком-то смысле нельзя было завершить наполовину – то почему на создание одной из этих частиц должно затрачиваться какое-то определенное время?

Кривые рассеяния радовали глаз. Как и соотношение между энергией и частотой. Но теория в целом по-прежнему не имела смысла.

Карла отложила орехи, задумавшись, как она будет убежать Ассунто – сомневавшегося даже в существовании частиц материи – выдать ей в шесть раз больше солярита, чем в прошлый раз, чтобы она смогла заняться поисками частиц света.