Пока Геодезист подбирался к солнцу Эсилио, Агата мечтала о том, чтобы дни перестали утекать с такой быстротой, отнимая у нее драгоценное время для работы.
Прошло четыре года, прежде чем она смогла привести основные положения теории поля к форме, которая была понятна ей самой – своеобразному разложению свойств фундаментальных частиц на набор простых диаграмм. Когда фотон перемещался между двумя точками, первая диаграмма в таком наборе изображала это явление в виде процесса, происходящего без каких-либо особых событий. В то время как на второй диаграмме фотон, отдающий энергию светородному полю, порождал пару возмущений с положительной и отрицательной активностью источника, которые, преодолев некоторое расстояние, рекомбинировали, превращаясь в копию исходного фотона.
В каком-то смысле это напоминало старый двухщелевой эксперимент, с помощью которого Джорджо, учитель Ялды, убедил людей в том, что свет – это волна: свет не мог проходить только сквозь одну из щелей, поскольку образуемую им на экране картину из темных и светлых полос можно было объяснить, лишь суммируя вклад траекторий света, включающих как первую, так и вторую щель. С той разницей, что в варианте Агаты множество «траекторий» включало в себя не только траектории какого-то определенного вида, но их всевозможные метаморфозы.
Поначалу ей было даже страшно себе это представить: одиночный фотон не мог превратиться в пару светородов – каждый из которых обладал лишь одной третью фотонной массы – поскольку вне зависимости от скоростей образующихся светородов такой процесс не мог удовлетворять законам сохранения энергии и импульса. Но в конечном счете она поняла, что каждая из диаграмм по отдельности была своего рода выдумкой, отражавшей лишь узкий срез истинной хронологии событий, а персонажи, которые появлялись и исчезали, не упоминаясь при этом ни в начале, ни в конце каждого эпизода, были не более чем полетом фантазии и жили совсем по иным законам, нежели постоянные участники этого действа. Каждая часть была необходимым кусочком целого, но лишь собранные вместе они являли собой реальную картину мира.
В рамках каждого процесса существовало бесчисленное множество вариаций, но увеличение сложности диаграммы компенсировалось уменьшением ее вклада, благодаря чему их общая сумма оставалась конечной. Ко всему прочему сам вакуум в этой модели был не более чем суммой всевозможных диаграмм, ни в начале, ни в конце которых не было ни одной частицы, а его энергия была обусловлена исключительно возмущениями, которые появлялись и исчезали сами по себе, без какой-либо связи со стабильными явлениями.
Агата с удовлетворением обнаружила, что как минимум в плоском пространстве эти диаграммы описывают вакуум, который сравнительно легко поддается описанию. Но если энергия вакуума искривляла пространство, то плоское пространство было физически невозможным – а если кривизна пространства влияла на энергию вакуума, то обе величины могли находиться в гармонии лишь в какой-то неуловимой неподвижной точке, недостижимой при помощи ее методов.
Зайдя так далеко, Агата жаждала довести дело до конца. Ей хотелось вернуться на Бесподобную, имея при себе полное решение – связь энергии вакуума с кривизной пространства и топологией космоса, что, в свою очередь, дало бы окончательный ответ на вопрос, был ли энтропийный градиент, создавший условия для существования жизни, примером невообразимо маловероятного везения, или всего-навсего неизбежным следствием, вытекавшим из нескольких простых принципов.
Когда она подняла глаза и отвела взгляд от письменного стола, грядущая посадка Геодезиста на планету предстала перед ней во всем своем трепетном великолепии, готовая, наконец, исполнить предназначение, возложенное на их миссию. Но вновь опустив взгляд на свои незавершенные расчеты, она подумала: великолепно, да – но пусть этот момент подождет.
Собравшись вместе с остальными членами экипажа вокруг консоли Тарквинии, Агата сравнивала два изображения на экране. На одном был серый диск, испещренный едва заметными красными и коричневыми точками, слабо, но равномерно освещенный, с низким разрешением и заметной зернистостью картинки, связанной с тем, что фотодетекторы работали на пределе своей чувствительности. Второе представляло собой диск того же размера, на две трети погруженный в непроглядную ночную темноту; на его освещенной части в форме полумесяца открывался фантастически живописный пейзаж серых зубчатых гор, красных, покрытых пылью, равнин и извилистых коричневых долин – настолько четкий, что к нему можно было прикоснуться.
Эсилио в свете звездного скопления их прародителей и Эсилио в свете собственного солнца. Эсилио, каким бы они его увидели собственными глазами, и Эсилио, запечатленный на обращенную во времени камеру. Эсилио, каким он был несколько курантов тому назад – и Эсилио, каким он станет несколько курантов спустя.
– Хорошая новость в том, что температура, кажется, вполне сносная, – сообщила Тарквиния. – Выше, чем та, к которой мы привыкли, но ненамного.
Агата удивилась. – Как тебе удалось ее измерить?
– Я воспользовалась распределением плотности атмосферы. Более горячая атмосфера имеет большую протяженность.
– А этим результатам можно верить? – Агата не видела проблем в идее как таковой, но подозревала, что подобный метод сопряжен с разного рода неопределенностями.
– Точно не могу сказать, – призналась Тарквиния. – Мне еще ни разу не доводилось наблюдать планету.
– Если этот мир обогнул весь космос, – сказал Рамиро, – то у него должно было иметься достаточно времени, чтобы стать горячее, разве нет?
– Нет растений, нет пожаров, – заметил Азелио. – Если на планете нет источников света, согревать ее будут только медленные геохимические реакции.
– А. – Рамиро обратился к Агате. – Температура ведь не меняется, если повернуть время вспять, так?
– Как таковая – нет, – с осторожностью ответила Агата. – Представь, что все частицы газа в контейнере поменяли направление своего движения на противоположное – никакой разницы не будет.
– Но если «температура как таковая» не меняется, то как быть с ее последствиями? – не унимался Рамиро. – Будет ли тепло по-прежнему передаваться от горячего тела к холодному?
– Зависит от того, что конкретно ты имеешь в виду. – Агата не пыталась отвертеться, но самой большой ошибкой, которую она только могла совершить – это сделать безапелляционное заявление, не учитывающее нюансов проблемы. – На Эсилио мы должны увидеть примеры того, как два теплых тела изначально имеют одну и ту же температру, но затем тепло начинает перетекать от одного к другому – в результате чего первое охлаждается, а второе становится горячее.
Рамиро нетерпеливо зарокотал. – Это же очевидно – до тех пор, пока наша роль ограничивается простым наблюдением, мы можем ожидать, что на наших глазах привычные явления будут происходить задом наперед. Но что, если мы прикоснемся к чему-нибудь на поверхности – какому-нибудь камню, который холоднее наших рук…?
– Почему ты ждешь простого ответа – правила, которое будет выполняться во всех случаях? – сказала в ответ Агата. – Раньше мы предсказывали направление теплопередачи, исходя из того, что энтропия возрастает вдоль одной из осей времени – тот же самый принцип будет справедлив и для Эсилио, большую часть его истории и с точки зрения его собственного будущего. Но эти две стрелы времени направлены в противоположные стороны, так что правила с каждой из сторон прямо противоречат друг другу. Эти правила никогда не были всеобщими законами, и именно здесь мы, наконец-то, вынуждены признать это как факт.
– Но разве скалы Эсилио не могли бы передать нам часть своего тепла, даже имея более низкую температуру? – предположил Азелио. – С нашей точки зрения их энтропия уменьшается, в то время как наша возрастает. Так что в итоге обе стороны играют по привычным для них правилам.
– Этот вариант не исключается, – согласилась Агата. – Но нельзя рассчитывать на то, что нам удастся все настолько аккуратно разложить по полочкам. Пока мы все еще держим дистанцию, можно говорить о двух сторонах и их правилах…, но в своей основе материя – это просто материя, она никому не присягает на верность. С точки зрения настоящих законов физики все направления в пространстве и времени равноправны, и именно таким законам подчиняются все до единого фотоны и светороды, которых ничуть не заботит ни так называемая энтропия, ни тем более вопрос о том, какую сторону им следует занять в случае столкновения термодинамических стрел.
– Допустим, мы оставим на Эсилио что-нибудь из нашего снаряжения – например, небольшую подзорную трубу. Мы ожидаем, что с нашей точки зрения по прошествии эонов пыль будет разъедать трубу, пока она, наконец, окончательно не развалится на части и не превратится в песок. Наша подзорная труба, наши правила – вроде бы все честно, не так ли? Но если этот песок остается на Эсилио, то каково будет его происхождение с точки зрения самой планеты? Скорее всего, он образуется из разрушившегося эсилианского камня – что для нас выглядело бы как эрозия наоборот. А в эсилианском времени из остатков этого камня рано или поздно самопроизвольно возникнет подзорная труба, которая будет лежать на земле до тех пор, пока мы не прилетим и не заберем ее с собой. Так что если мы возьмем материю, из которой состоит подзорная труба, и проследим ее историю достаточно далеко в обоих направлениях, нам станет ясно, что она не подчиняется ни тем, ни другим правилам.
– Все это очень занимательно, – возразил Рамиро, – но ты так и не ответила, получил бы я ожог, прикоснувшись к холодному камню.
– Никто ничего не будет трогать, пока мы не проведем достаточно экспериментов, чтобы выяснить, что безопасно, а что – нет, – вмешалась Тарквиния.
Рамиро сдался и направился прочь, бормоча о бесполезности теоретиков.
Азелио поймал на себе взгляд Агаты. От твоего рассказа о подзорной трубе мне было не по себе, – сказал он, – но кое-что беспокоит меня еще сильнее.
– И что же?
– Повтори свою рассказ с самого начала, – сказал он, – поменяв местами Эсилио и Геодезист. Если вместо подзорной трубы речь пойдет о каком-нибудь предмете с Эсилио, это будет означать, что мы уже везем его с собой. У нас на борту изначально должен находиться либо он сам, либо нечто, из чего он возникнет. Потому что с точки зрения временной стрелы Эсилио мы уже посетили планету и почти наверняка захватили что-нибудь с собой во время отлета.
– Черное солнце дожидается твоего внимания, – объявила Тарквиния, появившись в дверном проеме.
Агата ошарашенно подняла на нее глаза. – Уже?
– Либо сейчас, либо придется ждать, пока мы не соберемся обратно.
– Разумеется. – Агата замешкалась. – Пока мы не сменим орбиту, телескоп в моем распоряжении?
– В полном, – ответила Тарквиния. – Но если ты его сломаешь, то можешь заняться шлифовкой новых линз.
– А из чего я их сделаю?
– Вторая часть твоего наказания будет состоять в поиске подходящих материалов на Эсилио.
Агата могла бы сделать всю работу, не выходя из своей каюты, но это казалось ей эгоистичным – эксперимент принадлежал им всем, и ей хотелось, чтобы каждый из членов экипажа мог без стеснения постоять у нее над душой, пока она сама занималась делом. Поэтому она перебралась в переднюю каюту и пристегнулась там к своей кушетке.
Тарквиния обучила ее работе с программным обеспечением телескопа, но, запустив его на собственной консоли и приступив к передаче команд через свой корсет, Агата все равно ощутила волнение, будто делала что-то не вполне законное. С момента остановки двигателей Геодезист приближался к солнцу Эсилио по гиперболической траектории, оставляя позади звезды из скопления их родной планеты. Но после того, как они обогнули солнце, чтобы приблизиться к скорости самого Эсилио, ей, наконец-то, представилась возможность сравнить обе разновидности звезд, найдя наилучшее применение темной массе, расположенной на переднем плане.
С помощью навигационной системы Агата наметила ожидаемую траекторию черного диска на фоне изображения неба в обычном свете. Затем она выбрала две дюжины точек в шлейфах различных звезд, которые непременно должны были пройти позади Солнца, и измерила их текущее положение с максимальной точностью, которую только позволяли ее приборы. Мысль о том, что изображения этих шлейфов могли искажаться под действием гравитации, была не такой уж шокирующей – если эта сила могла изогнуть траекторию планеты в эллипс, то почему бы ей не отклонить луч света? Поражала сама возможность отличить искривление светового луча под действием некой силы от ситуации, в которой свет просто следовал вдоль наиболее прямой исторической линии в пространстве, которое было искривлено само по себе.
Азелио пристегнулся к стоящей рядом с ней кушетке. – Что, если твои наблюдения всего лишь измерят величину оптического эффекта, созданного атмосферой солнца? – спросил он, пытаясь проверить ее на прочность.
– Мне придется это учесть в окончательных расчетах, – признала Агата. – Но при определенных условиях гравитационные эффекты должны проявиться со всей однозначностью, даже когда луч свет находится вдали от наиболее плотных слоев атмосферы.
– Серьезно? Но ты ведь всегда говорила о том, что свет звезд «едва касается диска», – возразил Азелио.
Да, так и было. – Она пыталась подчеркнуть тот факт, что отсутствие яркого свечения со стороны обращенного во времени солнца позволит ей проследить за звездами вплоть до того момента, когда они скроются за его диском. – Но в прохождении света вблизи поверхности солнца нет ничего особенного – эффект не увеличится резким скачком. Важно не расстояние от поверхности солнца, а расстояние до его центра.
Азелио наклонил голову в знак согласия с ее ответом. Но настроен он был все еще скептически. – И эти измерения помогут тебе выяснить форму космоса?
– Нет – они необходимы, но еще не достаточны. Если я опровергну теорию Лилы, то вряд ли смогу выяснить форму чего бы то ни было вообще. Все мои расчеты, связывающие энергию с кривизной пространства, исходят из предположения, что Лила права.
Ее слова поставили Азелио в тупик. – А почему ты не смогла адаптировать свою работу к теории Витторио?
– Если результаты подтвердят теорию Витторио, – сказал Агата, – мне останется только принять ее как факт – но я не представляю, как в таком случае вписать ее в контекст современной физики. В теории Лилы гравитация согласуется с идеей о том, что явления в нашем мире не меняются при повороте наблюдателя в четырехмерном пространстве. Если гравитация не обладает таким свойством, это станет самым шокирующим открытием с того момента, как Ялда покинула гору Бесподобная.
– Значит, именно на такой шок тебе и стоит надеяться, – пошутил Азелио. – Тогда ты станешь такой же знаменитой, как сама Ялда.
– А еще мне придется выбросить на свалку половину труда всей моей жизни и все начать с нуля.
– Разве не эту цену приходится платить за каждую научную революцию?
– Теория Лилы и есть революция! – возразила Агата. – Она не настолько заметна, как теории Ялды или Карлы, потому что ее так сложно проверить. И эта революция сбросит со счетов не мою работу, а труды Витторио – но при жизни он так и не узнал, что его элегантные идеи не лишены изъяна, так что и повода для беспокойства у него не было.
– Я не поверю, что пространство искривлено, пока не увижу этого собственными глазами, – поклялся Азелио. Обычно он не уделял такого внимания заявлением Агаты из области чистой теории, но c этим неминуемым эмпирическим покушением на собственную интуицию он, по-видимому, смириться не мог.
Агата указала на экран. – Очень скоро ты узнаешь ответ.
– Нет, я просто увижу, что свет движется по изогнутой траектории. Что предсказывает и теория Витторио.
Агата зажужжала в ответ на его упрямство. – Изогнутой под другим углом – а для некоторых цветов так и вовсе в противоположную сторону.
– Вот скажи честно, разве тебе не кажется, что ты пытаешься сделать слишком далеко идущие выводы при таких скудных данных? Даже если искривление луча в точности совпадет с твоим прогнозом, неужели у этого не может быть другого объяснения? Возможно, необходимость соблюдения принципов вращательной физики в случае гравитации требует, чтобы лучи света отклонялись на определенный угол. Но ведь это ограничение может оказаться следствием едва заметного изменения в законе Витторио, разве нет? Мы всегда знали, что сила тяготения искривляет траектории движущихся тел. Почему бы просто не доработать эту идею – вместо того, чтобы делать поспешные выводы об искривлении самого пространства?
Агата не знала, что ответить. С точки зрения повседневного опыта попытка сделать столь громкий вывод из такого слабого эффекта, наверное, и правда выглядела амбициозной затеей.
Она ненадолго задумалась. – Я объясню тебе, почему буду верить в то, что пространство искривлено, пока не получу неоспоримое доказательство обратного.
– Я слушаю. – Может быть, Азелио и нельзя было переубедить, но из любопытства ему все равно хотелось понять ее точку зрения.
– Если движение под действием гравитации не вызвано какой-либо силой, а объясняется кривизной пространства, оно будет подчиняться крайне простому закону: историческая линия любого объекта, находящегося в состоянии свободного падения, совпадает с кратчайшим маршрутом между двумя точками 4-пространства. В плоском пространстве это прямая линия. А в искривленном пространстве вокруг звезды – нет.
– Само по себе это довольно просто, – допустил Азелио. – Только достигается ценой усложнения геометрии.
– Но ведь дело не только в простоте! – настойчиво возразила Агата. – Этот принцип идеально сочетается со всеми нашими знаниями о движении.
– И каким же образом?
– Когда свет перемещается из одного места в другое, – ответила она, – нам нужно просуммировать вклад, который дает каждая из траекторий, соединяющих начальную и конечную точки. Траектории, на которые свет затрачивает примерно одинаковое время, складываются друг с другом, так как волны в общем и целом сохраняют синхронность, и их пики приходятся на одни и те же моменты времени. Если же время движения отличается, то максимумы и минимумы очень скоро накладываются друг на друга, и такие траектории взаимно компенсируют друг друга.
– Представь некую математическую яму, которая тянется через весь ландшафт всевозможных траекторий, высота которого определяется соответствующей длиной пути. Кратчайший путь становится самой нижней точкой – дном ямы. Если этот путь слегка изменить, его длина останется почти такой же, так как дно ямы горизонтально. Но если вместо этого мы попадем на стенку ямы, то траектория не просто станет длиннее – она пройдет через точку с гораздо большим наклоном, а значит, любое изменение только сильнее скажется на длине пути – лишив волны синхронизации.
Набросав схематичный рисунок у себя на груди, Агата дала своему корсету команду отобразить его на экране консоли.
Азелио нахмурился, но затем что-то вспомнил. – Мы пользовались этим принципом на занятиях по оптике – чтобы вывести закон отражения, можно рассмотреть угол падения, при котором все световые волны достигают конечной точки в одной фазе.
– Именно! А теперь примени ту же логику к свету звезд, который движется вблизи солнца Эсилио. Допустим, что лучи света действительно искривляются. Если пространство плоское, то свет не будет двигаться по кратчайшей траектории, так как в плоском пространстве такая траектория всегда будет прямой линией. Его траектория попадет на стенки ямы, где малейшие отклонения приводят к изменению длины и нарушают синхронизацию световых волн. Это можно обойти: мы можем постулировать существование некоего механизма, который меняет фазу ровно так, чтобы отдать предпочтение искривленной траектории – но такое решение все усложняет, так как помимо объяснения поведения света оно также должно объяснить еще и силу, которая действует на движущуюся по орбите планету.
– Но если 4-пространство искривлено, все встает на свои места. Волны света и волны светородов ведут себя одинаково – если они движутся по кратчайшему пути в 4-пространстве, то в конечной точке их фазы будут совпадать. Этого достаточно, чтобы изогнуть траекторию луча, и достаточно, чтобы заставить планету летать по замкнутой орбите.
– Задумавшись над ее словами, Азелио не нашел повода для возражений. – Эта идея гораздо разумнее, чем мне казалось, – признал он.
Агата была в восторге. – Так что ты решил?
– Теперь мой прогноз таков: свет вообще не будет изгибаться, – заявил Азелио. – Я понимаю, почему ты считаешь, что необходимость учитывать искривление траекторий света и материи в плоском пространстве привело бы к чрезмерному усложнению. Так что самым простым решением будет оставить пространство плоским, но при этом сделать так, чтобы свет не испытывал на себе влияние гравитации.
Агата чуть было не пустилась в объяснения о том, как именно это предположение нарушило бы закон сохранения энергии, но вовремя сдержалась; она достигла состояния, в котором для экономии усилий стоило предоставить результатам говорить за себя. – Ты готов поставить на это пару караваев? – предложила она.
Азелио сделал вид, будто слова Агаты повергли его в шок. – На кону форма целого космоса…, а ты хочешь обманом заполучить мой паек?
– И кто же тебя обманывает? Можешь сам проверить все данные. Можешь попросить Рамиро, чтобы он провел ревизию ПО.
Азелио подумал над ее предложением. – Если свет движется по прямой, ты платишь мне; если подтвердится прогноз Лилы, я плачу тебе. Все остальное – включая теорию Витторио – ничья.
– По рукам.
– Значит, два каравая, – подтвердил Азелио. – Ты в деле.
– Нужно за чем-нибудь понаблюдать, пока ты дожидаешься подходящего расположения звезд? – спросил у Агаты Рамиро. – Я дежурю всю ночь – так что мне будет несложно.
– Нет, ничего такого, – ответила она.
– Тогда почему бы тебе не отдохнуть?
Агата оторвалась от своей консоли. – Пока все это не закончится, я все равно не смогу расслабиться.
Рамиро потянул плечи и развернулся к ней лицом. – Когда ты проснешься, звездные шлейфы никуда не денутся. А мы будет двигаться по той же самой орбите – неважно, будешь ли ты сидеть здесь и переживать или спать крепким сном в своей постели.
– Это так.
– Но…?
– С какой стати мне ждать шесть лет, пока мне не представится такой шанс, а потом проспать половину отведенного времени? – сказала она в ответ.
Рамиро зажужжал. – Твоя правда.
– Я дежурила перед залами, где проводилось голосование, – вспомнила Агата. – Смотрела, как приходят и уходят люди, как растет доля проголосовавших.
– Значит, если ты к чему-то относишься на полном серьезе, то стараешься выложиться на полную? – спросил он.
– Да. А разве это так необычно? – Агата пыталась оценить его настроение и в итоге решила рискнуть. – Разве не этим занимаетесь вы с Тарквинией? Извлекаете максимум пользы из своей дружбы? – С тех самых пор, как Азелио поделился с ней своими подозрениями насчет того, как парочка проводила свое время, Агату мучило любопытство, но при всем при этом ей не хватало смелости, чтобы попросить самих участников этого действа поделиться с ней своими впечатлениями.
Вопрос, судя по всему, не вызвал у Рамиро ни раздражения, ни чувства неловкости. – В каком-то смысле, – ответил он. – Если бы сейчас я находился на Бесподобной, то, наоборот, переживал бы из-за того, что трачу свое инстинктивное желание растить детей на всякие пустяки. А здесь я могу возразить самому себе, что шансов стать отцом у меня все равно нет, так что я ничего не теряю.
– Все, кроме постников, согласны с тем, что заводить детей, не прибегая к делению, – разумное решение, – заметила Агата, – так почему бы не совершенствовать этот процесс и дальше, взяв от него именно те качества, которым нам нужны?
– Почему бы и нет? – согласился Рамиро. – В качестве абстрактного предложения эта идея выглядит такой же разумной, как отделять разные части растения друг от друга вместо того, чтобы вслепую употреблять его в пищу целиком. Зачем глотать ядовитые корни, если на самом деле нам по вкусу только стебли?
– Но почему только как абстрактное предложение? – не унималась Агата.
Рамиро помедлил. – Проблема в том, что даже если тело не может собрать разрозненные части воедино, оно никогда не забывает, как именно они были соединены.
– Ты о чем?
– От него мое желание иметь детей обостряется, как никогда, – сказал он. – Оно снова и снова воскрешает в моей памяти боль, которая могла бы угаснуть со временем, напоминая, что мне никогда не удастся ее утолить.
Пока они находились в свободном падении, Геодеист можно было развернуть в любом направлении, и Тарквиния решила расположить иллюминатор напротив периферийного кольца, окружавшего полусферу звездных шлейфов их родного скопления. На время своего дежурства Агата оставила Рамиро в покое и, не обращая внимания на часы в своей консоли, просто смотрела в иллюминатор и дожидалась первых признаков того, что между ней и обычными звездами пролетело нечто твердое и невидимое.
Несмотря на свет в каюте, через несколько махов ее глаза стали замечать тусклый серый диск на фоне более насыщенной черноты темной полусферы. Из-за того, что солнце Эсилио рассеивало обычный свет, Агата могла бы проследить за его движением в телескоп, даже не переключаясь на камеру обратного времени, но она была готова поддерживать неуловимость этого образа, который появлялся и исчезал вслед за тем, как ее концентрация давала осечку, или Рамиро, шевельнувшись в своей страховочной привязи, отвлекал ее внимание к обстановке корабля, отражавшейся в зеркальной поверхности.
Когда в ободе звездной чаши появилась выщерблина, вся двусмысленность испарилась. Агата ощутила, как по ее коже от возбуждения побежали мурашки, но вместе с тем – где-то в глубине своего сознания – бурлящее чувство ломки. Когда Геодезист менял скорость, звездные шлейфы становились то длиннее, то короче, но ту же самую предсказуемую деформацию она видела и во время разворота Бесподобной – в конечном счете это мало чем отличалось от отражения неба в кривом зеркале. На этот раз все было иначе: прямо на нее глазах ортогональная звезда покидала свою полусферу и пересекала границу, закрывая своим диском звезды прародителей.
Закрытая часть неба росла, постепенно все четче и точнее являя Агате ту самую форму, которую до этого она пыталась разглядеть, щуря глаза и строя догадки. Она смаковала приближавшуюся отсрочку – выбранные ею ориентиры располагались на приличном расстоянии от основной толщи кольца, поэтому до начала измерений оставалось еще около склянки.
– Интересно, как это будут называть поселенцы – день в году, когда солнце начинает свое движение по звездному небу, – произнес Рамиро.
К ним присоединились Азелио и Тарквиния, и вчетвером они позавтракали, наблюдая, как черный диск становится целым. Затем Агата повернулась к своей консоли и вывела на экран видеосигнал с телескопа.
Агата координировала работу ПО, отслеживавшего выбранные ею небесные ориентиры. Некоторые из них представляли собой переходы между субъективными оттенками звездного шлейфа – точку, где красный цвет сменялся оранжевым, было несложно найти на глаз, хотя никаких резких скачков в спектре звезды на самом деле не наблюдалось. Другие находились в точках пересечения пары шлейфов и не столько играли роль неподвижных маячков, сколько давали ей повод ожидать в этом месте нетривиальное, но при этом информативное расхождение цветов. В точке наложения цвета двух шлейфов никогда не совпадали, поэтому два луча, которые изначально двигались параллельно друг другу, должны были искривляться с разной силой в зависимости от их скорости, в результате чего на стороне наблюдателя в точке пересечения шлейфов возникали оттенки, немного отличавшиеся от исходных.
Агата не рассчитывала на то, что характерное искривление пространства выпрыгнет на нее прямо с экрана; разниц между двумя теории должна была составить всего несколько угловых высверков. Ей оставалось лишь убедиться, что программное обеспечение верно ухватило характерные особенности изображения, и внимательно следить за происходящим, чтобы исключить возможные ошибки, пока черный диск надвигался на зону обзора.
Она не отводила глаз от видеопотока телескопа, пока последняя опорная точка не скрылась за солнечным диском. Затем она вывела на экран результаты анализа – график, с помощью которого реальные измерения можно было сопоставить с предсказанными результатами.
– Азелио? – позвала она.
– Да?
– Попрощайся со своим обедом; я буду есть за двоих.
Азелио подобрался к консоли, чтобы взглянуть на результаты; вскоре за ним последовали Рамиро и Тарквиния. Разброс погрешностей вокруг измерений сплетался в узор, который довольно точно повторял прогноз Лилы – и полностью исключал теорию Витторио.
– Пространство искривлено! – с восхищением воскликнула Тарквиния. До этого момента она не придерживалась какого-то конкретного мнения по поводу теории Лилы, но теперь несусветная странность этой идеи, которую, наконец-то, удалось проверить на практике, по-видимому, доставила ей удовольствие.
– Очень слабо, – неохотно согласился Азелио. – Эффект едва поддается измерению.
– Сейчас эффект может казаться крошечным и малопонятным, – заметила Тарквиния, – но я гарантирую, что через пару поколений им так или иначе будет пользоваться каждый астроном.
Рамиро сжал плечо Агаты. – Поздравляю.
– Прогноз сделала Лила, а не я, – возразила она.
– И однако же я не вижу, чтобы Лила проводила здесь какие-то измерения.
– Когда я рассказала ей, что буду этим заниматься, – вспомнила Агата, она ответила: «Если результаты будут расходиться с моими уравнениями, нам останется только посочувствовать несчастному космосу – потому что эта теория, верна она или нет, самая элегантная из двух известных нам».
– Значит, ты доказала, что космос прекрасен, – заключил Азелио. – Но определить его форму ты все равно не можешь.
– Красота в том, что космос поддается пониманию, – заявила Агата. – Даже если его форма остается неизвестной.
– Неизвестной тебе, – провокационно заметил Рамиро.
– Да. – Агата нахмурилась. – Но зачем проводить различия? Разве сам ты, во время всех этих долгих дежурств, работал над уравнениями Лилы?
– Ха! Хотел бы я быть настолько умным.
– Тогда кто…?
– Если система передачи на Бесподобной была пущена в ход, примерно через год после нашего отлета, – рассудил Рамиро, – то к этому моменту в распоряжении Лилы и ее студентов будет целый год, чтобы обдумать результаты, которые мы им сообщим по возвращении. Кто знает, как далеко они сумеют продвинуться с этими знаниями?
– Меня это не беспокоит, – твердо заявила Агата. – Я получила преимущество, которого нет ни у кого на Бесподобной – на каждый их год приходится три моих. Если к моему возвращению они сумеют вывести из моих результатов какие-нибудь замечательные следствия, я получу двойную выгоду – во-первых, увижу, как моя работа преобразится в трудах других людей, а во-вторых, мне не придется этого ждать, слоняясь без дела.
Идея как таковая была довольно занятной; возможно, она и правда смогла бы жить в соответствии с этим принципом. Но вне зависимости от того, оставалось ли последнее слово за ее конкурентами, Агате не терпелось вернуться к своим вычислениям – доказательство, что все ее усилия до этого момента не прошли даром, придало ей новых сил.
– Убедитесь, что все в ваших каютах надежно закреплено на своих местах, – предупредила Тарквиния. – На какое-то время мне нужно будет как следует разогнать двигатели; прежде, чем переходить на орбиту вокруг планеты, нам потребуется прилично сбросить скорость.
– Верно, – сказала Агата. – Форме космоса придется подождать; сначала нужно было разобраться с пустяковой проблемой в лице Эсилио.