Доктор Эдриан Эшмор – долговязый, рыжеволосый и – в данный момент –незадачливый человек. Что вполне понятно. Он яростно перебирает пальцами шариковую ручку и старается не встречаться взглядом с детективом Хэддоном, когда тот входит в комнату для допросов.
– Мы нашли Анну Пул, – сообщает Хэддон, устраиваясь перед ним. – Два дня тому назад.
Эшмор в удивлении поднимает брови. – Что ж, рад это слышать. Почти вовремя. Где она оказалась?
– Внутри угольного пласта, на расстоянии двадцати одного километра от вашей лаборатории.
Наступает долгое молчание.
– …А насколько глубоко? – наконец, спрашивает Эшмор.
– Около двухсот метров, – отвечает Хэддон.
Снова пауза.
– О чем вы думаете? – интересуется Хэддон.
– Вы знаете, о чем я думаю, иначе не задавали бы этот вопрос.
– Какие-то неполадки с оборудованием, – делает предположение Хэддон.
Эшмор качает головой. – Установка, пока мы ее не угробили, была в идеально рабочем состоянии. Я бы ее за неделю привел в порядок. Пришлось бы заменить несколько деталей, не более того.
– Значит, проблема в данных. Все выглядело так, будто она переместилась в одно место, а на самом деле оказалась в другом.
Эшмор снова качает головой. Он какое-время продолжает вертеть ручку в руках, а затем аккуратно ставит ее на кончик. – Единственное возможное объяснение, – медленно произносит он, – состоит в том, что на самом деле перемещений было два. Сначала Анна поменялась местами с угольным пластом. Затем, через долю секунды, вторая операция поменяла местами уголь из нашей лаборатории и часть космического вакуума, в результате чего мы услышали удар грома. Первоначальные данные были бы потеряны, так как регистрирующая аппаратура записала бы поверх них данные второй операции. И мы бы никогда не узнали, что Анна на самом деле оказалась под землей. Повторный прогон второго шага – то есть именно так, как мы и сделали – не дал бы никакого эффекта, а от самой статуи, скорее всего, остались лишь миллионы осколков – в той самой местности, где вы искали Анну. Упустить их из вида не так уж сложно. Это самое простое объяснение, которое пришло мне в голову.
– А все это могло произойти по чистой случайности? – спрашивает Хэддон.
– Нет. Повреждение одной программы – может быть. Тогда Анна в нужный момент просто оказалась бы не в том месте. А если две программы, которые согласованы вплоть до мельчайших деталей, выполняются сразу друг за другом, что весьма кстати, потому что старые данные автоматически затираются, то это уже выходит за рамки любых совпадений. Кому-то пришлось бы заранее подготовить альтернативный набор программ и намеренно загрузить его во время контрольной проверки после удара молнии. – Сделав выдох, Эшмор нерешительно добавляет: «А это значит, что убийство Анны было спланировано».
– На тот момент я был единственным на всей планете человеком, который разбирался в телепортации достаточно хорошо, чтобы составить обе программы без посторонней помощи. Именно поэтому я здесь – я лучше всех разбираюсь в этом коде, и именно я должен был заметить ошибку. Иначе говоря, все факты указывают на то, что ее убил именно я.
Эшмор откладывает ручку в сторону и наклоняется вперед. – Я допустил ошибку. Я давным-давно это признал. У случайной программы для телепортации шансы на успешную компиляцию пренебрежимо малы. Вероятность того, что удар молнии превратит одну корректную программу в другую, тоже корректную, практически равна нулю. Поэтому, когда программа скомпилировалась без ошибок, я естественно счел это достаточно надежным доказательством того, что она по-прежнему верна. Что же касается злого умысла – до этого момента такая мысль мне даже не приходила в голову. Вам придется мне поверить. Я не убивал Анну. У меня не было мотива. Она была моим дорогим другом. В некоторых областях она была настоящим гением. Вместе с ней мы написали с полдюжины статей, так какая мне польза от ее смерти?
– Анна жива.
Чтобы обдумать эти слова, Эшмору потребовалось немало времени. – Так вы выяснили, что она… она пряталась в этой шахте?
– Нет. Она была вмурована в уголь. Как муха в кусок янтаря. Я лично наблюдал за тем, как ее выкапывали.
– И она жива? Как такое вообще возможно?
– Мы не знаем, – признается Хэддон.
*
Буйство цветов и звуков, суетящихся в запертом пространстве мозга Анны Пул, начинает тускнеть. Ее охатывает смутное осознание странной субстанции, которая сочится из внешних фрагментов ее сознания, связанных с окружающей действительностью; барахтаясь в глубокой и всепоглощающей океанской пучине, занимающей середину ее мозга, она, будто в открытом космосе, начинает двигаться по мрачному дну в сторону береговой линии.
Приближаясь к берегу, она видит, что подернутый рябью свет у нее над головой превращается в стилизованное желтое солнце, а затем, стоит ей пересечь водную гладь, удлинняется и становится мягче, принимая вид трех коротких флюоресцентных трубок, встроенных в плитчатый потолок. Ей тепло. Она лежит на чем-то мягком. Все это ее пугает. Она вскрикивает и, передернувшись, пытается сжаться в комок, избавившись тем самым от сенсорной перегрузки. У нее практически ничего не остается, кроме как закрыть глаза и свернуться калачиком.
– Анна? – Она ненадолго открывает один глаз. Над ней появляется чье-то лицо. Оно совпадает с уже известным ей образом. Но связанное с ним имя закупорено где-то в глубинах ее мозга. – Анна, это Эдриан, – шепотом произносит он. – Как ты себя чувствуешь?
Анна Пул еще плотнее сворачивается калачиком и шевелит губами. Но ее голос почти беззвучен. Никакой членораздельной речи.
– Прости меня, Анна. Мы пытались тебя спасти. Нам так жаль. Я, эм. Я не представляю, как помочь тебе прямо сейчас; доктор сказала, что пользу может принести что-то знакомое… Я сделал кое-какие выкладки. Я положу их вот здесь, у тебя на виду. Если, конечно, ты снова привыкнешь к свету. Я не знаю. Может быть, ты это вспомнишь. Я не смог выяснить ничего стоящего. Но мы собираемся выяснить, кто за этим стоит.
– Доктор Эшмор, мне кажется, будет лучше, если мы снова выключим свет, – говорит другой голос.
Эшмор поднимает взгляд и кивает, а затем уходит. Дверь закрывается, и свет гаснет. Анна чувствует, что головокружение слабеет, и немного расслабляется.
*
Чуть позже Эшмор и Хэддон встречаются с доктором Шапур, психологом-консультантом, в ее кабинете.
– Даже при наличии воздуха, воды и всего остального, – объясняет Шапур, сидя за столом, – в условиях сенсорной депривации, сравнимой с тем, что испытала доктор Пул, психика человека будет необратимо травмирована уже через несколько дней. Восемнадцать месяцев в таком состоянии должны были ее убить, и не один раз – настолько глубокая утрата разума кажется просто невозможной. Она по-прежнему реагирует на внешние стимулы – это указывает на то, что она все еще способна мыслить… Восстановить ее разум можно – в этом я не сомневаюсь. Но на это вполне может уйти вся жизнь.
– Расскажите ему, как ей удалось выжить, – говорит Хэддон.
Шапур достает пухлый кольцевой скоросшиватель и начинает листать его в поисках нужного отчета. – Доктор Пул… изменилась… – мы не смогли выразить это иначе. Телепортация как-то на нее повлияла. Она больше не испытывает потребности в воздухе, воде или пище. Пищеварительная и дыхательная функции утрачены. Кроме того, ее тело не выделяет тепло, и это наводит меня на мысль, что биологическая активность в ее организме, вероятно, полностью прекратилась. Это либо спячка, либо очень на нее похоже.
– Но ведь она двигается. Она может издавать звуки, – возражает Эшмор.
– Да. Ее нервная система по-прежнему активна. Анализ ЭЭГ дал отрицательный результат, но ряд фактов ясно указывают на когнитивную деятельность – она может думать. Для того, чтобы двигаться или думать, необходима химическая энергия, извлекаемая из пищи, а клеткам нужен кислород, который они должны получать с током крови. По сути она невозможная, хотя и живая, аномалия.
– На данный момент тело доктора Пул, по-видимому, не пропускает ни рентгеновские лучи, ни радиочастотное излучение, которое мы используем для магнитно-резонансной томографии. Ее кожа стала совершенно непроницаемой – она нанесла сильные повреждения оборудованию для механизированной добычи, которое наткнулось на нее в угольном пласте, и пока что нам не удалось найти ни одного скальпеля или иглы, которыми ее можно было бы ранить. Аналогичным образом таблетки и медицинские препараты, принимаемые перорально, остаются непереваренными и не дают никакого эффекта. Она может совершать вдохи и выдохи, однако воздух, который она выдыхает, химически идентичен вдыхаемому, а это, в свою очередь, означает, что внешние газы не оказывают на нее никакого влияния.
– Иначе говоря, мы не можем ввести ей какие-либо препараты. У нас нет возможности дать ей успокоительное. Мы ограничены в выборе процедур для исследования и лечения. И поскольку многие современные методы терапии для нее недоступны, полное «исцеление», как я уже говорила, может занять десятки лет.
– Вот почему я здесь, – догадывается Эшмор, начиная понимать происходящее.
– Доктору Пул невозможно нанести физический вред, – говорит Шапур. – Ее нельзя отравить, уморить голодом или задушить. Если мои предположения верны и биологическая активность в ее теле действительно прекратилась, то, вполне вероятно, остановились и возрастные изменения. Это означает, что через семьдесят лет, когда она проснется полностью здоровой, ее физический возраст останется таким же, как сейчас.
– Состоится новое слушание, – говорит Хэддон, – и в свете новых фактов ваш приговор, вполне возможно, будет смягчен, но вам все равно придется вернуться в тюрьму; и, вероятно, вам навсегда запретят даже прикасаться к телепорту. Но мы предоставим вам доступ к книгам. И компьютеру. Ко всему, что потребуется. Изучать этот случай будут все, включая и вас. Мы, так же, как и вы, хотим знать, кто с ней это сотворил. А еще мы хотим знать, как именно. И нельзя ли, по возможности, обратить это вспять. Или повторить.