– Мы можем продержать вас за решеткой столько, сколько захотим, – сказала Маддалена, обращаясь к Рамиро. – Вы можете провести в камере всю оставшуюся жизнь – без посетителей, без работы, без развлечений. Вообще без каких бы то ни было занятий.
– Разве это справедливо? – сказал в ответ Рамиро. – Ялда бы вами гордилась. – Он оглядел комнату для допросов, гадая, согласится ли Грета снова на них присутствовать. Она посетила несколько первых допросов, и несмотря на всю холодность ее отношения, видеть перед собой хотя бы одно знакомое лицо было достаточно, чтобы смягчить чувство изоляции. С другой стороны, возможно, именно поэтому она и перестала приходить.
– На ваших руках смерти семи человек, и вы сравниваете себя с Ялдой?
– Вообще-то, с Ялдой я сравнивал вас. – Отстранившись от стола, Рамиро позволил частичке гнева проявиться на своем лице. – Я скорблю об их кончине и проклинаю преступников – но я не знаю, кто они, и уж точно им не помогал.
– Если вы не знаете, кто они такие, то откуда вам знать, что вы им не помогали?
– Вам я мог бы задать тот же самый вопрос, – парировал Рамиро. – Возможно, за три дня до взрыва вы указали дорогу одному из подрывников. Возможно, в школе, когда у одного из них украли караваи, вы поделились с ними своим обедом.
– Вас это забавляет? – спросила Маддалена.
– В семи погибших нет ничего забавного. Но если вы хотите, чтобы ваши попытки что-то предпринять воспринимались всерьез, вам придется это заслужить.
– Вы отрицаете, что давали технические советы группам антисообщистов?
– Отнюдь, – ответил Рамиро. – Я помог организовать открытое вещание их встреч – избавив вас от необходимости обременять себя тайным наблюдением. Вы и сейчас можете прослушать каждое их слово. Ни о каких бомбах и речи не было.
– А как насчет закрытых встреч? – спросила Маддалена.
– Это вы мне скажите. Если они и проводились, меня на них не приглашали – здесь бы шпионские штучки пришлись очень кстати.
Маддалена снова напомнила те «заслуги», которыми, в ее понимании, отличился Рамиро. – Вы нарушили договоренность о неразглашении планов по созданию системы передачи сообщений. Во время референдума вы развернули против нее кампанию. Вы использовали свой опыт, чтобы оказать содействие всем, кто был ее противником –
– Очевидно, не всем, – возразил Рамиро.
– Думаете, я поверю, что при всех этих ключевых ролях в оппозиционном движении вы ничего не знали о подготовке взрыва?
– Людям, с которыми мне довелось работать, я четко дал понять, что не заинтересован в применении насилия. Возможно, это был не лучший способ заслужить доверие со стороны фанатиков, которые входили в их число, но на тот момент он, как ни странно, казался более, чем этичным.
Маддалена сделала паузу, направив взгляд на пустую стену позади Рамиро – вероятно, она с кем-то консультировалась при помощи своего корсета. В комнате не было часов, и Рамиро уже оставил все попытки оценить продолжительность их встреч. Все, что ему оставалось – это продолжать последовательно отвечать на вопросы, отказываясь поддаваться на запугивания и не позволяя себе выдумывать ответы, которые могли бы устроить следователя.
– Вам, наверное, было досадно наблюдать за ходом забастовки, – предположила Маддалена.
– Конечно мне было досадно, – сказал Рамиро. – Я жалел, что к ней присоединилось так мало людей. Мне хотелось, чтобы она возымела большее действие.
– Тогда почему вы продолжали следовать такой неэффективной стратегии?
– Более удачных идей ни у кого не нашлось.
– Очевидно, это не совсем так, – возразила в ответ Маддалена.
Рамиро устало зарокотал. – К чему вам все это? Что, ваш начальник прослушивает этот разговор и начисляет вам баллы за буквализм? Никто из говоривших со мной не предложил более успешной стратегии. Если каждый раз вы будете заставлять меня разговаривать по три-четыре склянки подряд, то вам придется проявить снисхождение к тому, что некоторые из моих заявлений будут основаны на предположении, что вы не пропустили мимо своего тимпана все, что я говорил до этого.
– Так кто был раздражен сильнее прочих? – продолжала давить на него Маддалена. – Даже если они не говорили о своих планах, вы наверняка должны были понять их общий настрой.
– Мы все были озлоблены. Если хотите сделать сравнительную оценку, возьмите записи и посмотрите сами.
– Люди знали, когда попадали на камеру, – заметила Маддалена. – Но вы были среди них в те моменты, когда их проще всего было застать врасплох.
Против этого довода Рамиро возразить не мог. Он откинулся на спину и, оперевшись на страховочные ремни, задумался, не наказывает ли себя понапрасну. Вполне возможно, что он, сам того не зная, проводил время с подрывниками, и не таким уж безумным было предположить, что они могли чем-то себя обнаружить – может быть, выдать собственное нетерпением неосторожной ремаркой. Он хотел, чтобы убийц поймали и призвали к ответу. Будь у него такая возможность, он бы с гордостью дал властям любую реальную зацепку.
Кто же, оказавшись вне поля зрения камеры, высмеивал забастовку яростнее остальных? Плачида? Лена? Отдать предпочтение одной из них было непросто, но они ведь могли спланировать взрыв сообща. Обеих наверняка заключили под стражу, но если Рамиро даст против них показания, они могут дать слабину и признаться в содеянном.
Маддалена выжидающе смотрела на него. Рамиро ощутил холодный ужас, расползавшийся по его внутренностям при мысли о поступке, который он чуть было не совершил. Жалобы женщин на неудавшуюся забастовку ничего не доказывали, но он не мог рассчитывать на то, что тюремщики придадут его наблюдениям настолько малый вес, какого те заслуживали. Любые его слова – невзирая на осторожность формулировок – могли нанести непоправимый урон жизням двух невиновных людей.
– Изучите место взрыва, – сказал он. – Выясните происхождение химикатов. Я не меньше остальных хочу поимки убийц, но читать мысли я не умею.
Проснувшись посреди черноты тюремной камеры, Рамиро пошевелился в своей песчаной постели. Из-за того, что окружавшие его стены были стерилизованы жестким освещением суточного цикла, ночью на них не было заметно ни единого следа моховой поросли – казалось, что он находится посреди совершеннейшей темноты, которая простиралась во всех направлениях.
Были бы сейчас живы те семеро инструментальщиков, если бы он сдержал слово, данное Грете? А если бы Совет смог удержать систему передачи сообщений в секрете, стала бы она менее навязчивой в плане влияния на жизнь обычных людей? Возможно, раскрытие системы в конечном счете повлекло бы за собой яростную ответную реакцию – но с другой стороны, подобный исход, вполне вероятно, можно было бы предотвратить, благодаря предвидению, которым она наделяла людей.
Сам он, впрочем, сделал свой выбор, и теперь был вынужден взять на себя часть ответственности за случившееся. Но если он будет просто всматриваться в прошлое и мечтать о том, что все могло сложиться иначе, чувства, наполнявшие Рамиро стыдом и печалью, останутся лишь отражением его бесполезной жалости к самому себе.
Теперь оставался только один вопрос: чем все закончилось? С момент своего ареста Рамиро не получал новостей извне, но подозревал, что забастовка была отменена в знак уважения к скорбящим родственникам. Это было бы правильным решением, которое, однако же, не устраняло проблему как таковую. Пока работа над системой передачи продолжается, почти половина населения Бесподобной будет оставаться недовольной – и никогда не смирится с переменами, навязанными при помощи силы. Его чувства не имели значения; он мог как угодно поносить убийц, он мог отказаться от борьбы и принять своих врагов с распростертыми объятиями. Мир в горе не воцарится никогда.
Значит, все? Положение безвыходно?
Он потянулся к веревке и приподнял туловище над постелью; брезент, окружавший его тело, покрылся складками. Достичь консенсуса, конечно, не удастся, но это еще не указывало на неизбежность насилия. И хотя сам он уже никогда не помирится с Коррадо, убивать друг друга они не станут – если, конечно, их не запрут в одной комнате.
Что, если разделить Бесподобную, дав сообщистам и их противникам возможность жить порознь – и делить ресурсы горы пропорционально количеству голосов? Тем, кто предпочел жить без новой системы, не придется иметь дело с теми, кто решил прибегнуть к ее помощи.
Проблема заключалась в том, что с обеих сторон обязательно найдутся люди, недовольные отведенной им долей жизненного пространства. Сообщистам, возможно, удастся воспользоваться своим предвидением для манипуляции соседями – а даже если нет, такая возможность сама по себе окажется достаточным поводом, чтобы фанатики, вроде тех, что устроили взрыв в мастерской, где разрабатывалась камера, раз за разом предпринимали попытки уничтожить систему в целом.
Рамиро глянул в темноту. Карты и договоры не решат проблему раз и навсегда. Запертые двери и твердые каменные стены никогда бы не смогли бы воздвигнуть между двумя фракциями непроходимый барьер, способный положить конец взаимному страху и подозрению.
Единственным решением было расстояние.
– Ты хочешь, чтобы я отпустила тебя на свободу – а потом еще и выдала тебе личный москит? – Грета не верила своим глазам. Узнав, что у Рамиро есть план, которым он согласен поделиться только с ней лично, она, скорее всего, представляла себе сделку – готовность дать показания против своего соратника в обмен на смягчение приговора. – Как тебе в голову пришло, что на это кто-то согласится?
– Если ты хочешь устранить проблему, тебе нужно устранить оппозицию. Но нельзя рассчитывать на то, что люди покинут Бесподобную, не зная, что смогут выжить где-нибудь еще. Я готов отправиться в путешествие к ближайшему крупному ортогональному телу и выяснить, можно ли сделать его пригодным для жизни.
По лицу Греты пробежала волна удивления. – Ближайшим крупным телом почти наверняка будет Объект. Ты хочешь убедить людей в том, что пока три ближайших поколения их прародителей курсировали между этим булыжником и горой, собирая образцы с поверхности, они сами жили внутри него, оставаясь при этом незамеченными?
Об Объекте Рамиро не подумал. Но как бы приятно ему ни было ступить на тот самый булыжник, который некогда грозил его аннигилировать, перспектива забуриться внутрь Объекта не была похожа на обретение свободы – даже если не принимать во внимание экстравагантные сложности, проистекающие из необходимости не попадаться на глаза более ранним визитерам. – Я имел в виду нечто достаточно большое, чтобы удержать атмосферу и дать людям возможность жить прямо на поверхности. Нечто на задворках ортогонального скопления. У меня нет доступа к каталогу астрономов, но в пределах досягаемости наверняка должно быть тело планетарного размера.
– В пределах досягаемости? – Грету терзали сомнения; она замолчала, чтобы воспользоваться своим корсетом. – Рейс туда и обратно до ближайшей ортогональной планеты займет дюжину лет.
Рамиро рассчитывал на более короткое путешествие, но от своего не отступился. – Дюжина лет – с точки зрения пассажиров, – подчеркнул он. – Но для вас оно займет всего четыре года. Даже это время при необходимости можно было бы сократить; я бы наверняка выдержал и большее ускорение. Вопрос в том, справится ли с этим система охлаждения – об этом нам придется поговорить со специалистами.
– «Нам»? – переспросила Грета. – Мне кажется, ты немного забегаешь вперед.
Рамиро опустил глаза на твердолитовые оковы, пронзившие его сбоку живота. Из-за слабой гравитации в помещении он их почти не чувствовал – если только не натягивал цепь, крепившую их к стене, совершив какое-нибудь необдуманное движение. – А как еще мне говорить, если я знаю, что без тебя мне этого никак не сделать? Мне кажется, из нас и сейчас бы вышла неплохая команда.
– О, меня прямо ностальгия захлестнула, – сардонически отозвалась Грета. – Давай предадимся воспоминаниям о том, как ты соврал мне в лицо и обманул мое доверие.
– Раньше ты ничего не принимала так близко к сердцу, – посетовал Рамиро. – Разве за то время, когда мы занимались разворотом, я хоть раз устроил скандал, когда перед Советом ты выдала мою работу за свою? Мы оба устраивали друг другу подлянки, но это не помешало нам справиться с любой задачей, которую нам поручали.
Грета была непреклонна. – Попытайся быть объективным. Ты просишь отдать москит автоматизатору, чье величайшее достижение послужит для всех напоминанием, что автоматизация москита – это именно то, что способно превратить корабль в оружие.
– У тебя довольно мрачный взгляд на вещи. – Рамиро ненадолго задумался. – В случае с мятежным москитом главной проблемой было то, что он застал нас врасплох. Мы можем устроить все так, чтобы у этого корабля такой возможности не было. К тому же ты всегда можешь включить в экипаж одного из сторонников новой системы, чтобы убедиться в том, что я сдержу слово – если, конечно, сумеешь найти добровольца.
– Сейчас я даже кандидата на роль пилота с трудом представляю, – сказала Грета.
Рамиро не ответил. После голосования Тарквиния – несмотря на всю ту помощь, которую она оказала ему во время дебатов – отказалась участвовать в делах оппозиционеров. Дюжина лет, проведенных вдали от горы, были слишком мучительной жертвой, чтобы просить о ней человека с незапятнанной совестью.
– Кроме того, вам не обойтись без агронома, – добавила Грета. – По-моему, даже самые упрямые миграционисты вряд ли примут на веру твои слова о перспективах инопланетного урожая.
– Я не против. – Похоже дело было не таким уж безнадежным, раз Грета решилась дать ему совет – и заодно помогла отшлифовать проблемные места его изначального плана.
– Ты и правда не знаешь, кто устроил взрыв? – спросила Грета.
– Абсолютно.
– Я тебе верю, – сказала она, – но не знаю, как доказать это Совету.
– А как же презумпция невиновности? Половина Бесподобной проголосовали точно так же, как и я, но вы даже всех забастовщиков навряд ли отправили за решетку.
Грета сделала вид, что не расслышала его последней ремарки; ему было запрещено знать о том, кто еще оказался в тюрьме или, наоборот, остался на свободе.
– Если я вынесу это на суд Совета, – сказала она, – они согласятся только при условии, что инициатива будет исходить от них самих. Именно они должны выступить в роли миротворцев, протянувших руку к нашим врагам ради общего блага.
– Ну, ясное дело.
– Возможно, они даже не захотят, чтобы ты участвовал в этой миссии, – предупредила она. – Что, если они возьмут идею на вооружение, но не включат тебя в состав экипажа?
Рамиро зажужжал. – В худшем случае мне, возможно, придется провести в тюрьме все четыре года их отсутствия. Если сравнить с перспективой провести двенадцать лет в корабле, ненамного большем моей камеры, не думаю, что разочарование станет для меня непосильной ношей.
Грета была озадачена. – Но ты все-таки готов на это пойти, если тебя попросят?
– А кому еще это по силам в плане политики? – сказал в ответ Рамиро. – Если ты отправишь туда Пио, взбунтуется полгоры. Ты разрушила его репутацию, как только посадила его под замок из-за происшествия с москитом и Станцией.
– А твою, стало быть, не разрушила?
– Надеюсь, что еще нет.
Грета выбралась из страховочной привязи. – Я над этим подумаю. В конечном счете все, что я могу сделать – это передать твои слова Совету. – Добравшись до двери, она легонько постучала, вызывая охрану.
– И представить их в нужном свете, – умоляюще произнес Рамиро.
Грета повернулась лицом к Рамиро. – И как же именно?
– Не важно, – сказал Рамиро. – Не мне объяснять тебе, как делать твою работу.
Когда Грета ушла, он закрыл глаза и представил себе сцену в зале Совета. – Что бы вы сказали, – начала бы свою речь Грета-посредник, – если бы мы нашли способ склонить всех возмутителей спокойствия по собственной воле покинуть гору и отправиться в пустоту, навсегда оставив нас в покое?