Месяц: Март 2019

Летя через нулевую пещеру, Рои вдруг поняла, что еще никогда не видела в этом месте такой бурной деятельности. Она насчитала семь разных групп, не меньше шести человек в каждой, сгрудившихся на стенах и паутине – они производили измерения, настраивали оборудование, что-то горячо обсуждали, испытывали новые идеи.

В поисках новобранцев они с Заком обыскали весь Осколок от гарма до сарда, бросив вызов библиотекам и мастерским, скотобойням и хранилищам, рискуя на каждом шагу попасть в засаду. Теперь тяжелые времена миновали; они сколотили собственную команду, численность которой укрепляла их верность куда сильнее любых аргументов.

Рядом с нулевой линией Руз и его подмастерья работали над новыми часами, колдуя с механизмом, который они калибровали относительно колеблющейся пары шомаль-джонубных камней. Зак поставил перед ними крайне амбициозную задачу – создать устройство, которое, с одной стороны, было бы достаточно компактным, чтобы путешественник мог доставить его в любую точку Осколка, а с другой – не восприимчивое к переменным весам и достаточно точное, чтобы давать надежные результаты в течение тридцати шести смен без повторной калибровки. Перепробовав множество громоздких конструкций, они придумали систему, состоящую из двух свернутых в спираль металлических лент, соединенных своими центрами с небольшими валами. Первая и большая из двух спиралей закручивалась при помощи рычага, вращавшего ее ось; далее по мере раскручивания спирали накопленная энергия медленно расходовалась на плавное раскачивание второй оси. Добиться идеальной регулярности в работе этого сложного механизма было непросто, но команда Руза, похоже, не страдала от недостатка новых идей, и пока что с каждым новым изменением часы работали все лучше и лучше.

Большую часть своей жизни Руз проработал слесарем и занимался обработкой металла. На его перевербовку Рои потребовалось больше дюжины смен, но впоследствии он признался, что увидев ее «Ротатор» – устройство, изобретенное Рои для демонстрации вращения Осколка, – был моментально очарован и пленительной идеей о том, что мир мог тайно обращаться вокруг своей оси, и – в равной мере – убежденностью, что сам он куда лучше справился бы с изготовлением устройств, необходимых для количественной оценки этого движения. К счастью, его уверенность, как выяснилось, была вполне обоснованной.

Пролетев мимо часовщиков, Рои приземлилась на стену, неподалеку от Тана, беседовавшего с небольшой группой учеников. – Что такое естественное движение? – спросил он. – Вблизи и в отсутствие вращения нам кажется, что невесомый камень движется по прямолинейной траектории. На больших расстояниях эта траектория, однако же, может изгибаться, принимая форму окружности или других кривых. Что при этом происходит? – Он поднял перед ними замысловатый лоскутный лист, составленный из дюжин склеенных друг с другом кусочков кожи. – Видите линию, идущую поперек этой поверхности? – Он указал на траекторию, помеченную чернилами. – В пределах небольшого участка поверхности она всегда выглядит, как прямая линия. Однако линия в целом искривлена; она не может быть прямой, так как поверхность сама по себе не является плоской. Как же нам в таком случае определить, какие именно траектории можно получить, соединяя аналогичным образом короткие отрезки прямых линий? Это будет зависеть от того, как соединяются друг с другом разные части поверхности. Нам нужно получить точное, математическое выражение, описывающее природу этой связности, чтобы понять, какие из траекторий максимально приближены к прямым линиям с учетом геометрии поверхности.

Рои стала слушать внимательнее. Вместе с Заком и Рузом она переманила Тана из бригады разметчиков, где он довел свои познания в геометрии до совершенства. Рассчитывая расстояния между туннелями Осколка, он приобрел не только экстраординарное умение обращаться с числами, но и глубокое понимание того, как с их помощью можно изучать траектории, фигуры и движение.

– Имейте в виду, – продолжал Тан, – что в идее о естественном движении есть один момент, который не проявляется при изучении подобных поверхностей. Зак утверждал, что естественная траектория, по которой движется камень, брошенный из заданной точки, зависит не только от направления броска, но и от его скорости. Естественная траектория Осколка выглядит, как окружность, но траектория тела, которое изначально находится на этой окружности и начинает двигаться в ту же сторону, что и сам Осколок, будет иметь другую форму, если скорость тела отличается от скорости Осколка. Другими словами, нам нужно найти способ учесть это в нашей геометрической картине мира. Нам нужно объединить понятие скорости с понятием направления.

Рои пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от их беседы. Она неоднократно слышала объяснение этих идей в исполнении Тана, и каждый раз понятия становились немного четче, немного точнее. Она надеялась, что если ему когда-либо удастся определить их достаточно строгим математическим языком, чтобы она могла приступить к расчетам, ей удастся объединить их с еще одним принципом Зака – согласно которому сумма истинных весов в любой точке пространства была равна нулю; после этого у нее, наконец, появится возможность наметить возможные варианты прошлого и будущего Осколка.

Рои вскарабкалась по стене к расщелине, где отдыхал Зак. Она осторожно постучала по соседнему камню, и спустя мгновение из трещины появилась клешня.

– Это Рои, – сказала она. – Я принесла вам немного еды.

– Спасибо. – Зак неуклюже перебрался из трещины на стену. Открыв свой щиток, Рои достала сверток с едой. На ее сборы ушла половина смены, но ей было не жаль потраченных усилий. Зак был стар, его тело начинало сдавать, но позволить ему умереть от голода она не собиралась.

Зак ел медленно и молча. Рои больше не спрашивала, что у него болит, а что нет; теперь ей казалось, что болит у него все.

Доев, Зак удовлетворенно оглядел работу, кипевшую в пещере. Рои видела, как пища плавно растворяется внутри его тела, не встречая препятствий, которые она заметила последние несколько раз. Отдых, несомненно, пошел ему на пользу.

– Как ощущения от твоих путешествий? – спросил он.

– Вы о чем? – Из последней вербовочной экспедиции она привела двоих учеников, но с тех пор прошло уже несколько смен, а о результатах она ему сообщила еще тогда.

– Что о нас думают люди? Новости о том, что здесь появилась новая команда, которая занимается совершенно новым делом, уже должны были выйти за пределы Затишья.

– А. – Вопрос оказался по делу, но ответить на него было не так просто. – Я бы не сказала, что люди испытывают к нам какую-то особую неприязнь. Никому не нравится, когда забирают товарищей по команде, но вербовка есть вербовка – такова жизнь.

– А работа есть работа? – насел на нее Зак. – Существование любой команды оправдано уже само по себе?

– Выглядит все именно так, – осторожно заметила Рои. – Большинство людей не считают себя настолько сведущими в истории Осколка, чтобы заявить: «Такой команды раньше не было». Работа – это то, чем занимается группа людей, и большинство из нас просто верят в то, что другие команды тоже делают нечто полезное. Работ, которые знают и понимают буквально все, в мире насчитывается, наверное, пять или шесть, но это еще не означает, что к остальным люди относятся с подозрением или враждебностью.

Зак обдумал сказанное. – Мне не дает покоя вопрос, в какой момент нам придется позволить некоторым из наших товарищей переходить в другие команды.

Рои опешила. – А разве мы можем себе это позволить? Нас по-прежнему довольно мало.

– А разве мы можем позволить обратное? – возразил Зак. – Дело не только в уверенности, что мы играем по правилам и что наше существование признается другими людьми. Было бы полезно распространить нашу идеи за пределы команды. Почти каждый ребенок учится письму и основам арифметики; они части культуры, которые сумели перерасти свои изначальные ниши. Представь себе, что тот же статус могли бы обрести и факты о весе и движении.

Рои поняла, к чему он ведет. – То есть к тому моменту, когда очередное деление Осколка станет неминуемым, у всех будет хотя бы базовое понимание происходящего. Людей не придется обучать с нуля.

– Это слишком амбициозное начинание? – с сомнением спросил Зак.

– Даже не представляю. Расскажете мне, когда придет время следующего деления.

Зак саркастически заскрежетал. – У меня есть ощущение, что ты узнаешь об этом раньше меня.

– Не слишком-то полагайтесь на это. – Говоря по правде, надежда на то, что подобное событие можно предсказать, до сих пор казалась Рои почти такой же чуждой и метафизической, как и сам раскол.

– Когда будет следующее обзорное совещание? – спросил Зак.

– Через две смены.

– Думаю, я приду.

Рои обрадовалась. – Хорошо, что вы нас посетите. Вас так давно не было. – Раньше ей не доводилось видеть, как угасает жизнь близкого человека, и Рои никогда не знала, чего ждать дальше. Силы то покидали Зака, то снова возвращались, и каждый раз, когда они шли на спад, Рои чувствовала страх за его жизнь. Но зачастую, чтобы поднять его на ноги, хватало нескольких смен отдыха, хороших новостей насчет команды и достойной внимания задачи Он уже никогда не сможет добраться до гарм-шаркного края Осколка, но на нулевой линии, возможно, сумеет продержаться еще несколько дюжин смен.

Попрощавшись с Заком, Рои оттолкнулась от стены и полетела через пещеру к той точке паутины, где находилось ее собственное оборудование. Каждую смену она подсчитывала несколько циклов, совершаемых тремя периодическими движениями, пытаясь выяснить, не изменилось ли что-то в их соотношении. Как только часы Руза сами по себе будут признаны надежным стандартом, она будет использовать их для измерения абсолютной величины циклов, но пока что ей было достаточно фиксировать их отношения.

Она привела аппараты в движение и стала терпеливо наблюдать, считая циклы при помощи трюка, позаимствованного у Гула, новичка, который до этого работал на складе – а именно передвигая нанизанные на проволоку камешки вместо того, чтобы доверять все своей памяти или тратить драгоценную кожу, делая пометку на каждое событие. Несмотря на то, что все три движения медленно угасали с течением времени – в каком бы разреженном воздухе ни двигались камни, и как бы хорошо ни были смазаны оси, соединенные с крутящимся стержнем «Ротатора» – на измеряемых ею периодах это не сказывалось, и пока она могла четко отслеживать каждый из циклов, это постепенное затухание не представляло никакой проблемы.

Наблюдая за камнями, Рои мысленно представляла, как их траектории могли бы выглядеть с точки зрения какого-нибудь невообразимого космического наблюдателя, плывущего в Накале высоко над орбитой Осколка. Задача о том, как эти орбиты огибали Средоточие, завораживала и одновременно выводила ее из себя. Если Карта весов заслуживала доверия, то давным-давно – и предположительно на большем расстоянии от Средоточия – любое свободно падающее тело должно было бесконечно двигаться по одной и той же замкнутой кривой. Не было никакой разницы в том, двигалось ли оно по простой окружности или одновременно колебалось вверх-низ или внутрь-наружу, поскольку все три движения имели один и тот же период. Теперь же все выглядело так, будто нечто сплющило и деформировало эту закономерность, вынудив циклы нарушить строй, но каким-то чудом сохранив найденный Заком баланс весов.

Она закончила счет. За восемьдесят пять циклов шомаль-джонубных камней плоскость вращающегося стержня повернулась шестьдесят восемь раз, а камни, летавшие по замкнутым петлям, совершили сорок пять оборотов. Эти числа не изменились с тех самых пор, как она впервые взялась за их измерение.

Рои записала результаты с привычным для нее смешанным чувством. Любое изменение вызвало бы настоящий восторг, открыв новую возможность разгадать тайны веса и движения. Когда они с Заком обнаружили три цикла, числа говорили сами за себя, но наступившее с тех пор молчание обескураживало.

Вместе с тем Рои понимала, что любое изменение не ограничится одним лишь интеллектуальным стимулом для их команды. Если вес увеличится, прочность камней под ее ногами подвергнется испытанию, и все обитатели Осколка окажутся под угрозой. Какой бы сильной ни была ее жажда истины, Рои не могла отрицать то мощное чувство облегчения, которое ей приносила видимая неизменность чисел и мысль, что у нее, возможно, еще есть шанс прожить спокойную жизнь, посвященную простым размышлениям над загадками весов, так и не ощутив их болезненный укол.

Обзорное совещание проходило в пещере, расположенной в нескольких дюжинах размахов от нулевой линии. Место было достаточно большим, чтобы в нем поместилась вся команда, расположившаяся на стенах пещеры, но не настолько просторным, чтобы у людей появилась возможность разбиться на проектные группы, члены которых могли слышать только друг друга.

Тан рассказал о непрекращающихся усилиях своей команды, пытавшейся найти геометрическое объяснение естественного движения. – Во-первых, нам нужно расширить понятие направления, включив в него скорость. Мы понимаем смысл направления «три размаха к гарму на каждый размах к рарбу», так почему бы не распространить эту договоренность на скорость и вести речь о «трех размахах к гарму на каждый удар сердца»? Но тогда, говоря о направлениях гарма, рарба и шомаля, мы должны добавить в этот список еще одно, четвертое направление – время. По сути каждый пройденный путь содержит в себе компоненту, направленную вдоль этой оси; мы не можем переместиться к гарму даже на один размах, не затратив на это никакого времени.

– Как только мы сможем описать скорость и направление в рамках единой системы, естественное движение и вращение можно будет вполне осмысленно считать двумя аспектами одного и того же явления. Когда тело не имеет веса, его скорость просто подчиняется геометрии, которую оно встречает на пути – если на него не давят ни камни, ни клешни, влиять на такое тело может лишь форма пустого пространства. Если тело не вращается, тому же общему правилу должны следовать и связанные с ним направления. Мы знаем, что для направлений, связанных с камнями Осколка, это правило не соблюдается из-за вращательного веса – бокового веса, порожденного движением, связанным с вращением Осколка, – который мы можем наблюдать, считая эти направления неподвижными. Но я считаю, что направления, связанные с рамкой Ротатора подчиняются те же законам, что и естественное движение, и именно это дает нам право утверждать, что вращается не рамка, а сам Осколок, каким бы убедительным ни казалось обратное простому наблюдателю.

Тан считал, что «естественные движения» направлений и скоростей вдоль любой заданной траектории должны быть связаны простым математическим правилом, описывающим суммарный эффект, вносимый локальной геометрией, в любой точке пространства и в любой момент времени. Зак предполагал, что круговые орбиты вокруг Средоточия, имевшие вполне определенный период, зависящий от их размера, представляли собой одну из разновидностей естественного движения. Тан хотел отыскать единственное правило, которое могло бы объяснить как эту гипотезу, так и поведение Ротатора – единственный шаблон, подставив в который направление или скорость, он мог бы после расчетов узнать, как сильно оно менялось (и менялось ли вообще) в соответствии с правилами геометрии. Подставляем скорость Осколка и получаем ответ: это естественное движение, изменений нет. Подставляем направление гарма: это направление вращается с определенной скоростью вокруг оси шомаль-джонуб. Подставляем любое из направлений, связанных с рамкой Ротатора: изменений нет.

Если идеи Тана были до умопомрачения абстрактными, то следующий оратор послужил своеобразным антидотом. Бард был шахтером, занимавшимся поиском и добычей металла, и к работе своей новой команды относился с позиции чистого прагматизма, обходившего предположения и догадки стороной ради более осязаемых результатов.

– Мы не можем сказать наверняка, почему веса изменились в прошлом, – заявил Бард. – Похоже, что Осколок стал ближе к Средоточию, но точная причина этого не ясна. Было ли это постепенное изменение, растянувшееся на несколько поколений, или резкий и интенсивный скачок в силе ветра, который сбил нас со старого курса и вывел на нашу теперешнюю орбиту?

– Гармовый ветер заставляет нас двигаться быстрее, отдаляя от Средоточия, в то время как ветер со стороны сарда замедляет наше движение и, наоборот, приближает к центру. Если бы Осколок обладал идеальной симметрией, обе силы находились бы в идеальном равновесии. Лично я в идеальную симметрию не верю, но даже если это действительно так, мы не смогли оценить возможные последствия за то короткое время, что существует наша команда.

– Но вне зависимости от того, насколько быстро или медленно происходят эти сдвиги, – продолжал он, – мне кажется, что для большей безопасности Осколка было бы неплохо увеличить дистанцию между ним и Средоточием. Если бы мы смогли уменьшить веса, вернув их к величинам, предшествующим последнему делению, то заметно бы увеличили свои шансы пережить последующие изменения.

– Я согласен со всем, что ты говоришь, – вмешался Зак, – но как именно ты предлагаешь передвинуть нас на новое место?

– Мы пробьем туннель, – ответил Бард, – через всю сардовую половину Осколка. Может быть, два или три туннеля. Если сейчас сила гармового ветра в общем и целом уравновешивается сардовым, то мы можем сместить это равновесие, частично позволив сардовому ветру пролетать Осколок насквозь, не оказывая на него давления.

– Разве центр Осколка не сместится к гарму, если мы пробьем туннель в сардовой половине? – возразил Руз. – Если Затишье переместится к гарму, сардовая часть станет больше.

– Обломки можно перенести в любое место, – ответил Бард. – Мы не станем просто выбрасывать их в Накал. Если мы заполним ими небольшие пустующие туннели, которые располагаются к сарду от места раскопок, то центр Осколка переместится к сарду, и увеличится как раз гармовая сторона.

Бард развернул кожаный свиток. Он изобразил план, на котором были показаны два туннеля, пронзавшие Осколок от рарба к шарку.

– Устья туннелей не будут защищены от Накала! – воскликнула Рои. – Как же рабочие там выживут?

– На последних размахах мы просто расшатаем камни, закрывающие вход, а потом уберем рабочих из туннеля, – объяснил Бард. – Остальное сделает ветер.

– Насколько широкими будут эти туннели? – спросила она.

Бард издал уклончивый скрежет. – Максимально широкими. Настолько, насколько это возможно.

– Это как-то скажется на зерновых с сардовой стороны?

– Полагаю, их число сократится, – неохотно признал Бард. – Ветер – наш кормилец; если он будет просто пролетать насквозь, не задерживаясь в Осколке, за это придется заплатить некоторую цену. Но разве будет лучше, если сардовая половина оторвется от гармовой, и каждая будет предоставлена сама себе?

Ответа у Рои не было. Она была уверена, что такое уже случалось, по крайней мере, однажды, но кто мог знать, сколькими страданиями и смертями пришлось за это заплатить?

– План довольно изобретательный, – заметил Зак, – но чтобы завербовать достаточно большую команду, не говоря уже о том, чтобы добиться понимания и согласия всех, кого это затронет, потребуется не одна жизнь. Мне неприятно это признавать, но нам, вполне возможно, придется смириться с риском пережить как минимум еще одно деление. Возможно, перенеся катастрофу, люди охотнее согласятся пойти на любые меры, чтобы предотвратить ее повторение в будущем, но я не верю, что это возможно, пока большинство по-прежнему сомневается в реальности угрозы.

Его слова вызвали в Рои то же самое виноватое чувство облегчения, которое она ощущала каждый раз, когда очередная серия измерений подтверждала отсутствие перемен. Пусть опасность и открытое противостояние отступят в будущее. Пусть об этом беспокоится другое поколение.

– Возможно, все не так просто.

Рои не сразу узнала этот голос. Оглядев пещеру в поисках говорившего, она поняла, что это была Нэт, молодая ученица Тана. Насколько было известно Рои, до вступления в их команду Нэт с момента младенческого обучения только и делала, что пасла сусков, что, однако же, не помешало ей проникнуться шаблонной математикой так, будто та была ее второй натурой.

– Я уверена, что если очередной раскол будет похож на предыдущий, – продолжила, немного смутившись Нэт, – то многие люди сумеют его пережить. Веса увеличатся, но новые Осколки окажутся меньше, и вес сам по себе будет не настолько большим, чтобы причинить нам вред. Ветер будет дуть, как раньше, зерновые продолжат расселяться по земле и, погоревав о своих товарищах, мы продолжим жить своей жизнью.

– Но все может сложиться иначе.

Она замешкалась. – Продолжай, – ободряюще сказал Зак. – Мы все хотим тебя выслушать.

– Я изучала шаблоны, которые описывают движение камней по замкнутым траекториям, – сказала Нэт. – Если мы, находясь на нулевой линии, бросаем камень непосредственно в сторону гарма или сарда, он движется по замкнутой линии, эллипсу, длина которого примерно втрое больше его ширины.

– Это замкнутое движение показывает, что тело, которое изначально движется по нашей орбите, а затем немного от нее отклоняется, будет по-прежнему оставаться рядом с Осколком. Даже если мы бросим камень вдоль нулевой линии, придав ему постоянное движение в этом направлении, он не сможет улететь слишком далеко к гарму или сарду от нас. Орбита, которая возникает при небольшом отклонении от нашей собственной всегда удалена от средоточия примерно на то же самое расстояние.

– Все верно, – согласился Зак.

– Проблема, – продолжила Нэт, – заключается в том, что со временем изменилась не только сила весов, но и соотношение между ними. Если Карта весов заслуживает доверия, то на момент ее составления все относительные величины весов отличались от современных. Полный гармовый вес был в три раза больше вращательного. В настоящее время их отношение превышает три с половиной. Если бы мы находились на нулевой линии во времена Карты весов и бросили камень к гарму, то форма его орбиты отличалась бы от той, которую мы наблюдаем сегодня; соотношение длины и ширины в ее случае составляло бы всего два к одному.

– Если отношение между гармовым и вращательным весом продолжит расти по мере приближения к Средоточию, то петля будет становиться все длиннее и уже. Но форма меняется быстрее отношения весов, и как только это отношение достигнет четырех, петля перестанет быть петлей. Как только отношение весов станет равно четырем, камень, брошенный в сторону гарма, уже никогда не вернется на нулевую линию. Вращение Осколка будет по-прежнему изгибать траекторию камня, но гармовый вес станет настолько сильным, что баланс будет нарушен, и камень не вернется назад.

Наступила тишина, во время которой собравшиеся обдумывали последствия ее слов. Все, что Нэт говорила насчет камня, брошенного в нулевой пещере, в равной степени касалось и самого Осколка. Если бы отношение весов изменилось в соответствии с ее сценарием, то даже самое незначительное возмущение, способное подтолкнуть Осколок к гарму, уже не привело бы к едва заметному отклонению от первоначальной траектории. Вместо этого Осколок бы моментально начал со все возрастающей скоростью падать прямо в центр Средоточия.

– Есть ли шансы, что это отношение всегда будет строго меньше четырех? – спросил Руз. – Что по мере приближения к Средоточию оно будет стремиться к этой величине, но никогда ее не достигнет?

– Это не исключено, – ответила Нэт. – Но выяснить, так это или нет, мы пока что не можем.

Вежливая тишина сменилась какофонией после того, как разговоры захватили большую часть команды. Рои пробралась к Заку, который, съежившись, оперся на камень, приняв защитную позу.

– С вами все в порядке?

– Я в норме, – проскрежетал он. – Всего лишь приступы боли, ничего необычного. – Спустя мгновение, он добавил: «Я все еще помню, как мы в первый раз вычислили период камней с петлевыми траекториями. Квадрат периода был обратно пропорционален разности между четырехкратным вращательным весом и гармовым весом. Но я предполагал, что эта величина всегда будет положительной. Я никогда не рассматривал вариант, в котором она может поменять знак, и не думал о его последствиях».

– Давайте я вас выведу. – Рои принялась расчищать для него путь.

– Постой, – сказал Зак. Заглушив боль усилием воли, он поднял на нее глаза. – Дай мне сначала поговорить с командой. – Рои забарабанила, призывая всех к тишине, и когда собравшиеся умолкли, Зак, наконец, обратился к своим товарищам.

– Работа Нэт все меняет, – объявил он. – Мы еще далеки от предсказания отношений весов на всем протяжении к Средоточию, и даже если бы нам удалось обнаружить элегантные шаблоны, которые, на первый взгляд, согласуются с имеющейся в нашем распоряжении горсткой чисел, было бы глупо принимать их на веру без тени сомнения. Мы не можем исключить сценарий, в котором это отношение достигает четырех, а значит, нам нужно быть готовыми к такому исходу.

– На мой взгляд, сейчас перед нами стоят две приоритетные задачи, и обе не терпят отлагательств. Первая – продолжать эксперименты, расчеты и философские изыскания, благодаря которым мы смогли зайти так далеко. Именно эта работа привела нас к открытию Нэт. Мы должны приложить максимум усилий, чтобы обрисовать угрозы, которые могут ждать нас в будущем, даже если наша способность его предугадывать далека от совершенства.

– Вторая задача – укрепить нашу способность действовать, исходя из полученных знаний. Нам нужно вербовать новых людей, нужно обучать, нужно сделать так, чтобы об этих угрозах заговорил весь Осколок.

– Всего несколько сердцебиений тому назад я говорил, что на реализацию плана Барда уйдет несколько поколений. Прав я или нет, но это больше не дает нам повода откладывать решение проблемы – мы просто обязаны взяться за нее всерьез. Если нам удастся разработать менее спорный и трудоемкий способ передвинуть Осколок в безопасное место, это станет величайшим достижением, на которое мы только мы можем надеяться. В противном случае мы должны быть готовы принять реальность такой, какая она есть – вполне возможно, что жизни всех наших потомков зависят от того, сможем ли мы завербовать достаточно рабочих и заручиться достаточной поддержкой, чтобы прорыть туннель, соединяющий две половины Осколка.

Ракеш не почувствовал ни изменений в своем теле, ни разлада в потоке мыслей, но когда он оторвал взгляд от консоли и посмотрел вверх, картина звезд в иллюминаторе изменилась, а полость, в которой раньше находился метеор, теперь была пуста.

– Ну ладно, – медленно произнес он. – С этим я еще могу смириться.

– То есть отчужденные посчитали себя не в праве сотворить с метеором то, что сделали с нами? – насупилась Парантам. – Или они не хотели, чтобы мы приняли за настоящий объект его низкопробную копию?

– То есть теперь я низкопробная копия самого себя?

– Вот только не надо разыгрывать из себя сноба, – парировала Парантам. – Мы поатомно считали изотопы в этом булыжнике. Вряд ли это как-то влияет на твой характер. Я думаю, они придерживались стандарта, к которому мы привыкли во время путешествий, но ты и сам прекрасно понимаешь, что транспортировка нескольких тонн материи с атомарным разрешением – это совершенно другой уровень.

– Логично. – По правде говоря, в пределах Амальгамы, насколько было известно Ракешу, никто даже не пытался совершить нечто подобное. – Так как же они нас переслали? – вслух подумал он. – Сколько времени это заняло? – Он сверился с консолью. Карта сообщила, что от предыдущего местоположения их отделяло двести семьдесят девять световых лет, которые они преодолели за триста двенадцать лет. Разница во времени по сравнению с прямым маршрутом, впрочем, почти ничего не доказывала: все эти десятилетия могли уйти на добавление нового узла к сети Отчуждения или же просто объяснялись слегка зигзагообразным маршрутом, проложенным через существующие узлы. – Нас транслировали обыкновенными гамма-лучами или по секретным магистралям? – Как им было отличить одно от другого?

Парантам ничего не ответила, и Ракеш решил закрыть эту тему. Пункт назначения был важнее самого путешествия, и по мере того, как выбранная звезда проникала в их поле зрения, кабина заполнялась светом.

Иллюминатор потемнел, компенсируя внешнее освещение, но пятно яркого солнечного света продолжало скользить по полу; пересекая кабину, оно осветило висящие в воздухе пылинки, а когда свет коснулся кожи Ракеша, он почувствовал осязаемую теплоту. Он почти забыл, что до этого момента у них еще не было солнца, которое можно было бы по праву назвать их собственным; казалось, что здешнего света звезд хватит на все случаи жизни. Но когда Ракеш уже начал привыкать к переменам, его ждал куда больший сюрприз. Под ними возникла бесплодная сизая планета, и мимо пронеслись четкие, будто выгравированные на ее поверхности, равнины и каньоны, вслед за которыми обрывок топографии на дневной стороне уступил место более мягкой ночной поверхности, залитой светом звезд.

– Беру все оскорбления назад, – заявил Ракеш. Отсутствие планет на звездной карте Отчуждения, возможно, и правда было странным, однако на это раз их хозяева не стали разыгрывать перед своими гостями дурачков. Он ожидал, что их с Парантам сбросят на далекой околозвездной орбите, после чего им самим придется прочесывать окрестное пространство в поисках хоть каких-то крупинок света. Вместо этого отчужденные поместили их всего в нескольких сотнях километров над каменистой планетой более или менее земного размера. Даже если местная солнечная система была усеяна другими планетами, это планета, без сомнения, была отличной стартовой точкой.

– Нам понадобятся телескопы, спектрометры, радар, – сказала Парантам. Ракеш уже открыл интерфейс мастерской и, отобрав в библиотеке подходящие модели, стал отправлять их в работу.

Пока мастерская была занята работой, они стояли у иллюминатора и с нетерпением дожидались каждой новой возможности мельком увидеть раскинувшийся под ними мир. Дважды в минуту мимо них проносился освещенный солнцем ландшафт; Ракеш бы с радостью отказался от удобств, которые давала центробежная сила тяготения, ради более размеренного пейзажа, но уже запрограммировал мастерскую на изготовление инструментов, конструкция которых предполагала крепление в центре вращающегося модуля, так что проявив терпение, он бы получил и то, и другое. Текущая орбита, по крайней мере, переносила их на освещенную сторону планеты, и расположившийся под ними полумесяц со временем становился все шире.

– Как нам назвать это место? – спросил Ракеш. Планета еще не была обнаружена наблюдателями из галактического диска, и хотя ее солнце было внесено в каталоги миллионы лет тому назад, за ним пока что был закреплен всего лишь номер.

– Пока что мы даже нашего кораблю не дали имя, – заметила Парантам.

– «Обещание Лал»? – слова сорвались у него с языка чисто машинально, но по размышлении Ракеш решил, что это название звучит с подобающей ему укоризной. Оно должно было напомнить ему, что он поклялся отнестись к поискам своих дальних родственников так же серьезно, как Лал отнеслась к необходимости отыскать потомка ДНК, чтобы и возложить на него эту самую миссию.

– Меня устраивает, – ответила Парантам. – Только с планетой давай повременим, пока что-нибудь о ней не разузнаем.

Ракешу планета показалась безводной, хотя на ней, по крайней мере, не было видимых глазом кратеров, а дымка на горизонте ясно указывала на наличие атмосферы. В ДНК-панспермии диска имелось немало таких миров, которые по большей части были населены одними лишь микробами, смиренно прятавшимися в почве на протяжении миллиардов лет. «Обещание Лал»? Ракеш почувствовал, как его укололо чувство вины. Подтверждение того, что панспермия действительно запустила свои щупальца в этот опасный район космоса, могло быть сколь угодно важным делом, но микробы все равно оставались не более, чем микробами, и он не мог скрыть того, что испытывал гораздо больший восторг от найденного им оправдания, которое в итоге и помогло Ракешу попасть за кордоны Отчуждения. Лейле и Джазиму отчужденные, как гласила легенда, устроили гран-тур по природным чудесам балджа, но даже если слухи не врали, за триста тысяч лет среди путешественников, выбравших короткий маршрут, лишь немногие, по их же словам, были вообще разбужены Отчуждением посреди пути, но никому из них не выдавали космический корабль и не разрешали осматривать местные достопримечательности.

Через два часа инструменты были подключены, и начали поступать надежные данные о планете. Перед ними находился железо-никелево-силикатный мир среднего размера, окруженный слабым магнитным полем и сравнительно плотной атмосферой, состоявшей, главным образом, из азота, углекислого газа и метана. Здесь не наблюдалось никакого очевидного химического дисбаланса, неустойчивой смеси газов в пропорциях, объяснить которые можно было лишь при помощи биогенеза. С учетом температуры и давления на поверхности вода в районе тропиков могла круглогодично оставаться в жидком состоянии, но обнаружить ее не удалось, а водяной пар присутствовал в атмосфере лишь в следовых количествах. Радар не выявил признаков подземного льда. Это был сухой и пыльный мир, и пока что никакие очевидные причины не указывали на то, что в прошлом здесь могло быть заметно больше влаги. В топографии прослеживались следы тектонической активности и вулканизма, и содержание воды в атмосфере вполне могло объясняться извержениями вулканов.

Тем не менее, были известны случаи, когда ДНК-панспермии удавалось закрепиться даже в таких суровых условиях. Микробы, найденные внутри метеора, определенно были приспособлены к химии на основе воды, но это вовсе не означало, что им требовались гигантские реки и океаны.

Низкая, близкая к экваториальной, орбита давала им ограниченный обзор. Ракеш приказал мастерской построить картографический зонд, который должен был облететь планету по полярной орбите, последовательно, сегмент за сегментом, засняв всю ее поверхность. Парантам, в свою очередь, велела приступить к построению второго телескопа, которому предстояло осмотреть небо в поисках соседних планет.

– Соотношения изотопов местами находятся на границе нормы, – заметила она. – Наши наблюдения не исключают того, что метеор мог образоваться в местной системе, но данные, которые мы собрали об этой планете, пока что не дают настолько точного совпадения, как я ожидала.

Ракеш рассмеялся. – Так может быть, у отчужденных все-таки есть чувство юмора? Они перенесли нас на орбиту этой пустынной планеты, зная, что в нескольких миллионах километров от нее есть соседка с морями и лесами?

– Давай выясним, есть ли у нее соседи как таковые.

Собственно говоря, таких соседей, судя по данным из каталога Амальгамы, должно было иметься как минимум три, и вскоре телескоп Парантам обнаружил их все. Одним из них оказался «прожаренный» газовый гигант, метано-водородный шар, обращавшийся вокруг звезды на вдвое меньшем расстоянии и в сто с лишним раз превышавший расположенную под ними планету по массе. У него было два каменистых спутника, недостаточно крупных, чтобы удержать собственную атмосферу. Второй и третий газовые гиганты располагались на наклонных и сильно вытянутых орбитах, и были еще сильнее удалены от солнца. У первого было четыре крупных спутника, у второго – три, но ни одна из этих лун не производила впечатление перспективного кандидата на роль вместилища жизни или геохимически правдоподобного предка, от которого бы мог отколоться тот самый метеор.

– Получается, это по-прежнему наш лучший вариант, – сказала Парантам.

– При условии, что мы вообще находимся в нужной системе, – добавил Ракеш.

– Я бы не спешила ставить на ней крест. Если облет картографического зонда не даст очевидных результатов, нам придется задуматься о поиске микроокаменелостей.

– Ага. – Ракеш сник; сдержать обещание становилось труднее с каждым часом. Вокруг них простиралось внушительное ядро галактики, а Парантам вела речь о том, как они будут прочесывать целую планету в поисках пустот, которые когда-то были микробами. С другой стороны, если они не ошиблись – если этот мир действительно представлял собой бактериальное кладбище, и Отчуждение пригласило их просто для того, чтобы отдать дань их памяти – то как только он исполнит свой долг, хозяева этого места, возможно, все же наградят его, подарив шанс увидеть нечто большее.

Он поигрался с изображением четырех планетарных орбит. Ни одна пара эллипсов не лежала в общей плоскости, а оси планет были и вовсе раскиданы как попало. Причиной тому было существование в таких тесных условиях: похоже, что однажды здесь пролетела соседняя звезда, которая и устроила всю эту гравитационную неразбериху. Ракеш прогнал динамические модели, проверяя устойчивость текущей конфигурации планет и пытаясь понять, как долго она могла просуществовать в таком виде. Два внешних газовых гиганта медленно склоняли орбиты друг друга к резонансной конфигурации, в которой на три орбитальных оборота одной планеты приходилось ровно два оборота второй, однако процесс еще не достиг конечной точки устойчивого равновесия. В сочетании с другими признаками, также указывавшими на то, что система еще не оправилась после крупного возмущения, отсюда можно было сделать вывод: катаклизм произошел от ста до двухсот миллионов лет тому назад. Это же событие могло изменить и условия на планете, вокруг которой обращался их модуль, хотя геология по-прежнему не указывала на то, что когда-то здесь имелась проточная вода.

– Метал! – воскликнула Парантам.

– Что?

Она указала на консоль. – Картографический зонд только что заметил блики неокисленного элементарного металла. По большей части это железо, с разными примесями.

Ракеш изучил данные. На вершине плато, расположенного в самом высоком горном хребте планеты, радар, помимо прочих длин волн, засек металлическое пятно площадью в несколько квадратных метров. Детальная структура пятна оставалась неизвестной, но ее химическое состояние имело значение само по себе. В теории подобное отложение металла можно было объяснить редкими геологическими процессами, но окружающие породы никак не указывали на то, что здесь имелись необходимые для этого условия.

Они позволили зонду продолжить сканирование планеты, чтобы не пропустить новых сюрпризов, а параллельно дали мастерской задание построить и запустить еще один зонд, предназначенный для более тщательного изучения этих странных бликов.

– В структуре микробного генома, который мы нашли в метеоре, не было никаких признаков того, что их обмен веществ способен перерабатывать металлические руды, – заметил Ракеш.

– Жизнь многообразна, – сказала в ответ Парантам. – Мир микробов – уже полноценная экосистема. Если этот металл действительно имеет биологическое происхождение, кто знает, какие еще ниши мы не успели заметить?

Второй аппарат облетел плато на низкой высоте и передал снимки высокого разрешения. Металл образовал на поверхности скал пятнистую, но необычайно симметричную патину, сосредоточенную в шести лепестках, которые по форме напоминали эллипсы и окружали центральную ось, разбившись на три пары. Объяснить, как нижележащий пласт руды, которая, вполне вероятно, играла определенную роль в метаболизме микробов, могла принять такую форму, не представлялось возможным, хотя сами микробные колонии могли самоорганизоваться в подобную структуру по какой-то другой причине. Спектроскопия не выявила органической материи, но и не дала однозначно отрицательного ответа; с такого расстояния стерильным выглядел бы даже кишащий ДНК метеор отчужденных.

Прежде, чем приступить к следующему шагу, они прождали два планетарных дня, пока картографический зонд не заснял поверхность целиком. Все это время они провели за спорами о вероятных сценариях, готовкой и едой, время от времени делая перерывы на сон. Ракеш ощущал странную смесь назойливого любопытства и столь же сильного желания продлить разворачивавшийся перед ним процесс постижения тайны. Таково было жить в эпоху Великих открытий? В те времена, когда прародители Амальгамы медленно обследовали космос в поисках друг друга, каждый мир был полон сюрпризов. Теперь же каждую из планет диска, на которую ступала нога Ракеша, уже успели посетить сто миллиардов человек, и все ее характерные особенности были каталогизированы в таких подробностях, с которыми он не смог бы сравниться даже за тысячу лет личных наблюдений.

Зонд не обнаружил ни новых обнажений элементарного металла, ни любых других химических аномалий. В пределах разрешающей способности и чувствительности его аппаратуры все остальные структуры и вещества на поверхности планеты можно было объяснить чисто геологическими процессами.

Ракеш точно знал, что хочет сделать дальше, но не был уверен насчет своих обязанностей. – Каковы правила высадки на подобную планету? Тот факт, что мы не нашли здесь признаков жизни, еще ни о чем не говорит: миллиард жителей вполне могут обитать внутри какого-нибудь процессора. – В диске имелись тысячи планет, с поверхности которых – в попытке избежать лишнего внимания – были тщательно стерты все следы биологического происхождения. Теперь все эти планеты были внесены в каталоги, а их обитателей оставили в покое, хотя первые исследователи, по воле случая оказавшиеся в этих местах, порой вызывали нешуточную враждебность со стороны местных жителей.

– Если Отчуждение не хочет, чтобы мы высаживались на планету, то наверняка вмешается, – ответила Парантам. – Если у этой планеты есть опекуны, и это не те же люди, которым принадлежит наш корабль, то позаботиться о том, что мы никому не причиним вреда, обязана пригласившая нас сторона. До тех пор, пока мы действуем из лучших побуждений, ответственность лежит на них.

– С этим не поспоришь, – неохотно согласился Ракеш, – но у меня все равно есть ощущение, что мы поступаем неправильно. Сделаем, как считаем нужным, и посмотрим, не устроят ли нам нагоняй или попытаются остановить – как детей?

– Они сами выбрали, как вести с нами дела, – заметила Парантам. – Если они хотят начать диалог, если хотят нас воспитывать, то могут заняться этим в любое время. А пока этого не произошло, разве у нас есть выбор? Мы не можем прочувствовать каждую культуру, пользуюсь одной лишь интуицией и не располагая никакой информацией. Если мы окажемся в положении незваных гостей, но не причиним реального вреда, то обязанность просветить нас в вопросах гражданских прав лежит на местных жителях.

– Если вспомнить достаточно давнюю историю, – возразил Ракеш, – то я вполне могу привести примеры уроков гражданственности, которых бы предпочел избежать.

Проспорив несколько часов, они, наконец, пришли к компромиссу. Было решено отправить на планету небольшую группу зондов для изучения аномального металла. Формально они не ступят на ее поверхность, но большую часть преимуществ личного контакт им даст удаленное присутствие.

Ракеш переключил свое восприятие на аватара, который в этот момент мчался сквозь стратосферу, свернувшись калачиком внутри теплового щита, защищавшего весь исследовательский пакет. Внутри керамического кокона не было источника света, но после того, как он сместил свое зрение в инфракрасный диапазон, контраста, возникшего за счет неравномерного нагрева щита, оказалось достаточно, чтобы разглядеть то, что находилось поблизости. Аватар Парантам был плотно свернут позади лаборатории/планетохода, его желейного двойника. В высоту оба они достигали примерно миллиметра и были лишены всех ненужных излишеств – только туловище, пухлые руки и ноги, и головы без носов и ртов. Обоняние возьмет на себя оборудование лаборатории, а для общения им хватит и своих реальных тел.

Ракеш почувствовал толчок от раскрывшегося парашюта, за которым последовало неуклонное торможение. Тепловой щит медленно тускнел, и вес Ракеша уменьшался по мере того, как пакет снижался, входя в тропосферу. Его легонько потряхивало, но целом посадка прошла без осложнений, и удар о землю стал для него полной неожиданностью. Плато располагалось примерно на десять километров выше среднего уровня поверхности – не самая высокая точка на планете, но довольно близко к ней.

Щит раскрылся. Парашют с жужжанием затянуло внутрь. Ракеш переключил зрение на привычный диапазон частот и оглядел окружавшую его местность – вулканический ландшафт, собранный в многочисленные складки. В его сознании возникли причудливые картины кипящей лавы, которая застывала, превращалась в стеклянистый черный камень, целую вечность обдувалась струями песка, но в итоге так и не стала идеально плоской. Они находились примерно в метре от края металлического пятна. Будь он нормального размера, все эти неровности на земле показались бы ему не более, чем рябью.

Аватар Парантам поднялся на ноги, и Ракеш встал рядом. Планетоход заурчал и, держась рядом с ними, направился вперед на своих гибких гусеницах. Ракеш сомневался, что их уменьшенное телосложение сможет хоть как-то облегчить их положение, если окажется, что планета обитаема, и ее жители, наблюдающие за ними из своих тайных цитаделей, относятся к этому месту с необъяснимым благоговением; легкой ли поступью, или нет, но нарушение границ есть нарушение границ. И все же, если эти аватары будут безвозвратно растоптаны, их тела на борту «Обещания Лал», по крайней мере, получат шанс выжить. В последний раз Ракеш делал резервную копию на Массе, но он не имел понятия, какую именно часть своих гостей Отчуждение удерживало (и удерживало ли вообще) в качестве страховки на случай неприятностей.

Они брели по волнистому плато застывшей лавы. Согласно планетоходу, черный камень у них под ногами почти не содержал железа; ко всему прочему здесь не было никакой очевидной полости, отделявшей явное месторождение железистой руды, добычей которой могли заниматься гипотетические микробы. Слой грязного металла перед ними выглядел так, будто его напылили на поверхность планеты из пульверизатора.

Они добрались до размытого края одного из шести лепестков. Несмотря на отсутствие серебристого блеска и зеленовато-бурые пятна, железо по-прежнему напоминало, скорее, слой отложений, сформировавшихся поверх вулканической породы, чем результат преобразования некоего материала прямо на месте его залегания. Модели, отражавшие эволюцию планетарной поверхности, не прибавили аргументов в пользу того, что эта возвышенность когда-то находилась на дне моря с растворенными в нем минералами, хотя вариант с шестью небольшими, богатыми железом прудами на краю илистого альпийского озера исключить пока что не удалось.

Исследовав металлический слой по всей ширине спектра, планетоход выслал вперед невидимую волну наномашин, чтобы собрать больше информации и уточнить предварительные результаты спектроскопического анализа.

Парантам открыла обновляющиеся данные по изотопам в общем оверлее. – Метал был очищен путем выплавки трех или четырех различных руд, добытых в разных местах, – сообщила она. – Его происхождение не связано с геологическими процессами или деятельностью живых существ. Железо, никель, хром. Искусственный сплав. Это сталь. Созданная для противодействия коррозии.

– Мы можем датировать момент выплавки? – вслух подумал он. – Ага! – В металле обнаружились едва заметные следы радиоактивных изотопов. Если верить моделям, металл был выплавлен от ста двадцати до ста восьмидесяти миллионов лет тому назад.

Мысли Ракеша реяли между удивлением и легкой оторопью. Его космические родственники только что стали чуть умнее или же то, что он видел, было не более, чем миражом? Пока что они не нашли здесь ни единой биологической молекулы. Могла ли жизнь на этой пустынной планете развиться настолько, чтобы породить культуру сталеваров, а затем просто исчезнуть в никуда, оставив в качестве единственного свидетельства своего существования лишь этот иссохший артефакт?

Наномашины продолжали двигаться дальше, исследуя химический состав отложения во всех направлениях. Оно оказалось неоднородным. Время размыло когда-то четкие границы, но следы первоначальной структуры сохранились в виде замысловатых прожилок примесей, пронизывающих шесть металлических лепестков.

– Что здесь было раньше? – спросила Парантам. – Скульптура насекомого?

Ракеш переключился со зрения своего аватара на виртуальную диаграмму, карту распределения примесей, наложенную на аэросъемку металлического пятна. – Это робот, – объявил он. – Шестиногий робот.

– Возможно. – Парантам снова начала подумывать об изотопном анализе. – В этом металле есть маркеры, которые соответствуют данным метеора гораздо точнее, чем что-либо еще на этой планете, – сказала она. – Это зонд, Ракеш. Из мира метеора, – добавила она, немного помедлив. – Метеор откололся не от этой планеты, его планета отправила сюда космический зонд.

Ракеш безуспешно попытался изобразить на лице своей желейки сердитую гримасу недоверия, но затем все встало на свои места.

Его дальние родственники выплавили сталь и освоили межпланетные перелеты. Более ста двадцати миллионов лет тому назад они снарядили этого шестиногого робота для исследования соседней планеты. В диске раса с такой форой вполне могла облететь галактику еще до того, как предки Ракеша взяли в руки каменные орудия, и построить цивилизацию, способную бросить вызов Амальгаме, прежде, чем люди отправили первую спору к соседней звезде.

Но это место отличалось от диска. Здесь грандиозные истории имели обыкновение обрываться на полуслове. Соседняя звезда пролетела слишком близко, и либо унесла планету с собой, либо вытолкнула ее в межзвездное пространство.

– Возраст метеора около пятидесяти миллионов лет, – сказал Ракеш. – Значит, вторженец посетил эту систему примерно на сто миллионов лет раньше. Вот почему траектория не сходилась с химическим составом; планета удалялась от своей звезды в течение сотни миллионов лет, прежде чем от нее откололся наш метеор.

– Но даже после этого на метеоре сохранилась жизнь, – заметила Парантам. – ДНК, которую мы нашли, не была пережитком более древней эпохи: ее возраст совпадает с возрастом самого метеора. Что бы ни выпало на долю родительской планеты за сто миллионов лет, которые она провела в пути, этого оказалось недостаточно, чтобы уничтожить на ней все живое.

Ракеш обвел взглядом покрытую пятнами металлическую патину. – Микробы выжили. Но что же стало с создателями зонда? – Не хотелось верить, что по жестокому стечению обстоятельств чужак вторгся в звездную систему как раз в момент разработки технологии, с помощью которой жители планеты могли пережить этот катаклизм. Возможно, именно это и подвигло их к работе; возможно, они находились в состоянии своеобразной культурной стагнации, пока их астрономы не осознали, что миру грозит опасность.

– Мы прочешем эту систему, – заявила Парантам. – Возможно, здесь есть и другие подсказки; они могли что-нибудь оставить на спутнике газового гиганта.

Ракеш разделял ее мнение. – А потом мы отправимся по их следам. – Они найдут источник метеора и проследуют за несчастными изгнанниками в самое сердце балджа.

Рои с головой ушла в учебу, полная решимости достичь уровня, на котором она сможет разобраться во всех деталях идей Зака. Несмотря на весь восторг, который она испытывала при мысли о простоте и грандиозности его видения, Рои понимала, что не имея возможности самой проверить все тонкости его теории, ей приходилось с осторожностью полагаться на инстинктивное ощущение, говорившее, что Зак на верном пути. Кто угодно мог постучать по своему щитку и выдумать историю настолько необъятную, что могла бы поглотить весь мир. Объяснения веса и движения, которые давал Зак, отличались от всех прочих историй в одном: любой человек, готовый приложить усилия, мог на личном опыте исследовать ход его рассуждений. Именно от этого зависело, выстоит ли идея как таковая, или нет.

Зак помогал ей корректировать и расширять математические навыки, начав с умножения и продвигаясь дальше вплоть до метода, который он называл «шаблонными вычислениями» – манипуляциям с выражениями, которые содержали как числа, так и абстрактные символы, благодаря которым Рои могла производить обобщенную серию расчетов без указания всех используемых в них величин. Спустя какое-то время Рои осенило, что этот метод представлял собой нечто большее, чем простую экономию усилий в тех случаях, когда ей хотелось многократно применить одни и те же вычисления к различным наборам чисел. Поразмыслив над шаблоном, описывающим решение задачи – и не подставляя вместо символов конкретные числа – можно было достичь такого понимания соотношений, связывающих эти величины, какого бы никогда не дало простое разглядывание нескончаемых списков с цифрами.

Зак был терпеливыми учителем. До встречи с ним Рои считала незавербованных жалкими созданиями, одинокими неудачниками на грани смерти. Время, проведенное Заком на нулевой линии, конечно, повредило его здоровью, однако на свой лад он работал куда усерднее, чем все, кого ей доводилось знать. Рои редко была уверена в том, что уважение, которое она питала к другому человеку, было по-настоящему заслуженным чувством, а не результатом помутнения, рожденного командным духом.

В промежутках между занятиями Рои удалось разузнать кое-что о прошлом Зака. Как и любой едва вылупившийся на свет младенец, Зак нашел учителей, которые дали ему зачаточное образование, но когда пришло время вступить в рабочую бригаду, он стал просто кочевать между разными командами. Каждый раз он ощущал приятное возбуждение от совместной работы, но надолго его никогда не хватало.

Однажды, работая курьером, он во время смены наткнулся на библиотеку в сардовой части Осколка. Груз, который он доставлял, не имел к этому месту никакого отношения, но случайного отклонения от маршрута оказалось достаточно, чтобы его заинтересовать, и на обратном пути Зак вернулся в библиотеку, чтобы повнимательнее осмотреться.

В библиотеке было полным-полно карт, рабочих заметок, диаграмм с изображениями необычных машин, обрывков выкладок и каракулей на никому не понятных языках. Библиотекари скрупулезно переписывали листы кожи, чтобы уберечь их содержимое от потери или порчи, и составляли каталоги и списки перекрестных ссылок, пытаясь собрать целостную картину из этих на удивление разрозненных фрагментов. Время от времени, – объясняли они Заку, – кто-нибудь пополнял библиотеку очередной находкой – страницей или даже целой пачкой страниц, которых никто раньше не видел.

Бродя среди этой коллекции, не в силах устоять перед ароматом давным-давно погибших сусков, Зак испытал головокружительную смены взглядов. Мышление и письменность существовали с незапамятных времен, и здесь, прямо перед ним, лежали бесчисленные образцы человеческого труда. Настоящий водоворот исторических событий, миллион манящих обрывков подслушанных разговоров – все это было вытравлено на окружающих его кожаных листках. Зак ощущал присутствие тысяч предшествовавших ему поколений и понимал, что ему, возможно, удастся присоединиться к их громадному и амбициозному начинанию, проекту, охватывающему целые века, на которые он пока что мог взглянуть лишь краешком глаза.

Он умолял библиотекарей завербовать его здесь и сейчас, и они согласились сразу же, как только оправились от удивления, однако по-настоящему его преданностью овладели вовсе не они.

– Меня завербовали мертвецы, – сказал Зак. – Я не спешил пополнить их безмолвную компанию – во мне говорила насущная потребность разобраться в их мыслях и поступках, которые могли пережить своих владельцев, пронести их слова через века, и получить продолжение даже сейчас.

У Осколка не было связной истории, никаких свидетельств смены эпох, но Зак повсюду видел факты, которые говорили об изменениях. Перелистывая страницу за страницей, Зак видел, как язык, который он понимал, язык его современников, вбирал в себя любопытные новшества и модификации. Некоторые страницы были покрыты скорописью, которую – насколько могли судить его коллеги-библиотекари – не мог расшифровать ни один из ныне живущих.

Существовали истории, повествующие о рождении Осколка или распаде старого мира, но они, как и рассказы, распространявшиеся среди рабочих бригад, не сходились в деталях и создавали ощущение, будто пересказанные по много раз, они со временем накопили массу дополнений и опущений, прежде, чем, наконец, принять форму письменного текста. В некоторых даже говорилось о том, что катастрофа произошла несколько раз и уходила корнями в невообразимо далекое прошлое. Насколько же громадное, величественное зрелище должен был представлять собой этот мифический Прамир, если спустя тридцать шесть дроблений жизнь сохранилась даже на одной из оставшихся крупинок!

Для того, кто так часто пересекал Затишье, было непросто принять эти истории на веру – не говоря уже о том, чтобы решить, какая из них заслуживает доверия, – однако факт оставался фактом: вес со стороны гарма был направлен противоположно сардовому, и чем дальше ты отклонялся к одной из этих сторон света, тем сильнее проявлялось различие в весах. Если бы Осколок резко увеличился вдвое, то предположение о том, что его веса могло хватить, чтобы расколоть камни, оказывалось не таким уж абсурдным.

Однако проблемы на этом не заканчивались, поскольку далее следовал закономерный вопрос: каким образом прамиру удалось продержаться больше секунды, не развалившись на части? Наиболее разумный ответ, как казалось Заку, заключался в том, что на момент возникновения прамира веса были слабее, и набрали такую значительную силу лишь спустя какое-то время.

Во время смен в библиотеке он постоянно сталкивался с обрывками рассуждений на эти темы, но не находил ничего целостного, ничего убедительного. Мыслители прошлого оставили немало подсказок и догадок, но даже если у них когда-либо и было полное понимание истины, стоящей за этими тайнами, никаких записей об этом не сохранилось. В итоге Зак решил, что не смог бы провести всю оставшуюся жизнь за просеиванием этих листков в поисках очередного малоубедительного намека на то, что его рассуждения не были лишены оснований. Если веса диктовали историю Осколка и всех предшествующих ему миров, то именно вес и был той самой тайной, которую ему требовалось разгадать.

Вооружившись Картой весов, кое-какими чертежами древних инструментов и копиями немногочисленных уцелевших записей о методах и взглядах его предшественников, он покинул библиотеку и направился к нулевой линии, полный решимости раскрыть секреты веса и движения и найти простое объяснение тому, что разорвало мир на части.

Рои по-прежнему не понимала ветер.

С одной стороны, идея Зака о естественном движении как будто бы давала этому явлению идеальное объяснение. Если предметы двигались по окружностям вокруг отдаленной точки внутри Накала – которую Рои и Зак решили называть Средоточием – и их скорость возрастала с уменьшением радиуса орбиты, то поведение ветра становилось абсолютно логичным. Со стороны гарма – ближе к Средоточию – ветер двигался быстрее Осколка и, обгоняя камни, дул со стороны шарка: чем дальше к гарму, тем выше была его скорость. Со стороны сарда – дальше от Средоточия – ветер летел по орбите медленнее и, отставая от Осколка, пробивался сквозь него; при этом создавалось ощущение, что он дует с рарба, хотя в действительности ветер двигался в противоположную сторону, не успевая сбежать от Осколка. Посередине, в области Затишья, ветер и камень двигались с одной и той же скоростью, поэтому здесь не ощущалось даже легкого дуновения.

В этом, однако же, была одна проблема: несмотря на то, что теория Зака давала простое и правдоподобное объяснение этого явления, Рои никак не удавалось увязать ее с обыденным поведением веса. Если вес определялся естественным движением, то почему ветер не двигался по направлению весов? Если бы она стояла где-нибудь в гармовой половине, и в камне, прямо у нее под ногами, открылась трещина, то Рои бы наверняка провалилась в нее и, падая к гарму, стала бы удаляться от Осколка. Если забыть о скорости ветра в поперечном направлении, из-за которой такое движение, вероятно, было бы труднее обнаружить, а также влияния камней и туннелей, разделявших ветер на потоки и усложнявших его движение, то время, проведенное Рои на полях, всецело убедило ее в том, что ветер вообще не подвержен падению.

Смену за сменой она отчаянно пыталась справиться с этой проблемой, надеясь решить ее своими силами. Наконец, Рои была вынуждена признать, что эту задачу ей не одолеть. При следующей встрече с Заком она попросила его отложить запланированный урок по шаблонной математике и стала умолять его объяснить загадку ветра, пока окончательно не сошла с ума.

Зак был одновременно удивлен и пристыжен. – Это моя вина, Рои; мне следовало объяснить это гораздо раньше. Веса на карте в порядке – с поправкой на выбор между тремя и двумя с четвертью – но они составляют только часть общей картины.

– Есть что-то еще?

– Да. Есть отдельная разновидность веса, которую эта карта не показывает.

Рои была озадачена. – Как такое возможно? Вес есть вес. Я его чувствовала, я его измеряла. Его нельзя спрятать.

– Верно, но на карте показаны только веса предметов, которые не движутся и находятся в одном и том же месте Осколка.

– Но ведь я двигалась с места на место, – возразила Рои, – и мой вес менялся именно так, как показано на карте.

– Я не это имею в виду, – терпеливо ответил Зак. – Ты перемещалась на новое место со скоростью ходьбы, не пыталась гоняться за ветром. В любом месте Осколка ветер ощущается, как своеобразная прибавка к фиксированным весам на карте просто потому, что он находится в движении – а не из-за того, что эти фиксированные веса меняются от места к месту.

Если это объяснение было верным, то в потенциале оно вполне могло разрешить парадокс, хотя сама идея по-прежнему казалась Рои довольно странной. – Почему ветер должен ощущаться как добавочный вес только лишь из-за своего движения?

– Потому что Осколок вращается, – ответил Зак. – Я знаю, что карта это отчасти учитывает. Тело, неподвижное относительно Осколка, в действительности движется по окружности – небольшой, гораздо меньше его орбиты – которая препятствует его естественному движению и влияет на его вес. Но здесь есть еще одна тонкость. Представь себе камень, который для наблюдателя вне Осколка движется по прямой линии. Так как Осколок постоянно вращается, мы движемся одновременно с движением камня. Если мы попытаемся проследить траекторию камня относительно окружающих нас предметов – относительно камней и туннелей, которые мы считаем неподвижными, хотя в действительности они вращаются, то линия, по которой будет двигаться камень, с нашей точки зрения, будет отличаться от прямой в силу характера нашего движения, которое добавляется к движению камня. Его траектория будет выглядеть искривленной, как будто его постоянно тянет вбок под действием веса. И чем быстрее движется камень, тем больше наблюдаемый вес, искривляющий его путь.

– Чем быстрее он движется в действительности или чем быстрее он движется с нашей точки зрения?

– Чем быстрее он движется с нашей точки зрения.

Рои попыталась это представить. Если камень двигался по прямой линии, удаляясь от оси вращения, то из-за вращения Осколка его траектория приняла бы форму спирали, постоянно заворачивающей в сторону. А если камень был абсолютно неподвижен? Вращение Осколка бы означало, что для нас он будет двигаться по окружности, и его траектория опять-таки будет постоянно отклоняться вбок.

– Думаю, я поняла, – ответила она. – Но ведь ветер не закручивается в спираль. В гармовой части Осколка он дует по прямой, с шарка на рарб.

Зак промолчал.

Рои стукнула себя по щитку. – Ну конечно, в этом же все дело! Я не могла понять, почему веса на карте не подталкивают ветер к гарму, придавая ему форму кривой, ныряющей обратно в Накал. Но ведь весовая добавка, связанная его движением, должна подталкивать ветер в противоположную сторону, в точности уравновешивая его обычный вес.

– Верно, – подтвердил Зак. – Чем дальше к гарму, тем больше гармовый вес, но и тем сильнее дует сам ветер, поэтому в итоге вес, вызванный движением ветра, никогда не отстает от обычного, и в сумме они всегда дают ноль.

Рои была довольна тем, что, наконец-то, разобралась с недостающим звеном, однако во всем этом вопросе по-прежнему оставалось нечто обескураживающее. По словам Зака, Осколок вращался, и именно на этом утверждении, как выяснилось, держалась вся его концепция. Если бы не странные искажения веса и движения, вызванные осевым вращением, простую идею круговых орбит, по которым двигался ветер, было бы невозможно увязать с каждодневными реалиями Осколка.

Все, что касалось вращения Осколка, было, по всей видимости, вовлечено в некий заговор самокомпенсации. Оно влияло на гарм-сардовые веса на карте, но кто мог точно сказать, чему был равен его вклад? Оно в точности уравновешивало гипотетический рарб-шаркный вес, но этот идеальный баланс не давал возможности что-либо почувствовать или измерить. А теперь это заговор снова коснулся гарм-сардового веса. Ради того, чтобы ветер двигался по прямой.

Рои понимала, что все это, по крайней мере отчасти, было вызвано логической необходимостью, а вовсе не случайным стечением обстоятельств. Обе точки зрения, одна – связанная с камнями Осколка, другая – с необъятным космосом, описывали одну и ту же реальность и, следовательно, были просто обязаны прийти к согласию – стоило лишь понять, как они соотносятся друг с другом. И все же она никак не могла смириться с тем, что вращение Осколка могло играть настолько важную роль и при этом быть совершенно невидимым, неощутимым и не поддающимся измерению.

– Почему я не вижу, как искривляется траектория камня, когда бросаю его в нулевой пещере? – спросила она.

– Эффект почти незаметен, – ответил Зак. – Я произвел кое-какие грубые измерения, но его тяжело оценить на глаз.

– Вы измерили вращение Осколка! – изумилась Рои. – Почему вы мне раньше не сказали?

– Я бы не назвал это измерением вращения. Мои наблюдения показали, что вращение действительно имеет место, но до его количественной оценки еще очень далеко.

– Но сам эффект вы все-таки наблюдали?

– Безусловно, – ответил Зак.

– Можете мне показать?

Они направились в нулевую пещеру, и Зак выудил из складочной расщелины устройство, которое называл пружинострелом. Оно представляло собой трубку со вставленным в нее подпружиненным поршнем, который можно было взвести с разной степень сжатия, а затем отпустить, выстрелив камнем из трубки. Снаряд двигался по более или менее предсказуемой траектории, позволяя варьировать начальную скорость.

Он прикрепил пружинострел к проволоке, отмечавшей положение нулевой линии. Затем он подготовил «мишень» – плоский лист кутикулы, который сначала покрыл смолой, а затем посыпал каким-то порошком. При малейшем давлении камня на поверхность мишени порошок погружался в смолу, меняя характер их взаимного рассеивания света и оставляя в точке контакта видимый след.

При помощи скобы он зафиксировал мишень на нулевой линии на расстоянии около шести размахов от пружинострела.

– Мы направим этот камень строго по нулевой линии, так что согласно карте, он должен быть абсолютно невесомым, – объяснил Зак. – Сначала посмотрим, что произойдет, когда я разгоню его до максимальной скорости.

Он вдавил поршень до упора, а затем отпустил его. Камень стремительно вылетел из трубки и двигаясь, в общем и целом, вдоль проволоки, обозначавшей нулевую линию, попал в цель. Когда они подошли к мишени, чтобы ее осмотреть, на краю, рядом с проволокой обнаружилась вполне ожидаемая отметина.

– Теперь мы уменьшим скорость.

– Я запуталась, – сказала Рои. – Разве вес не должен расти с увеличением скорости?

– Должен. Но чем больше скорость, тем меньше у него времени, чтобы подействовать на камень, пока тот не попал в мишень. Уменьшая скорость камня, мы ослабляем его вес, но это с лихвой компенсируется излишком времени, которое камень проводит в полете.

Зак был прав. После того, как пружина была сжата только наполовину, камень полетел медленнее, а след, который он оставил на мишени, был сдвинут к сарду от нулевой линии на расстояние, примерно в двое превышающее ширину камня. В третьем эксперименте пружина была сжата еще слабее, и сардовый сдвиг стал более выраженным.

Теперь Рои могла четко представить себе картину происходящего. Пока камень находился в полете, Осколок вращался, успевая немного сдвинуть проволоку с мишенью в сторону гарма, в результате чего камень, на который вращение не распространялось, попадал в мишень по скошенной траектории.

– Почему мы не можем воспользоваться этим, чтобы измерить вращение? – спросила она.

– Это грубый эксперимент, – настаивал Зак. – Место удара варьируется, даже если я запускаю камень несколько раз подряд, сжимая пружину на одну и ту же величину. И как мне определить скорость камня? Он движется слишком быстро, чтобы я смог точно оценить время, которое он проводит в полете.

– Пусть тогда он летит помедленнее. Заодно получится более выраженный эффект.

– Не все так просто, – с сожалением заметил Зак. – Чем дальше камень отклоняется от нулевой линии, тем сильнее на него влияет обычный гарм-сардовый вес. Результат такого измерения уже не выражает какую-то одну простую величину. А если к этому добавить погрешности в меткости и скорости, то из этих результатов, как мне кажется, вряд ли удастся получить какое-то осмысленное число.

Рои понимала, насколько обескураживающими были эти препятствия, но сдаваться была не готова. – Могу я попробовать? Медленно? Просто, чтобы посмотреть, что произойдет?

– Конечно.

Она вдавила поршень до первой отметки, обозначающей минимальную степень сжатия, а затем отпустила пружину. Камень вылетел из трубки с немыслимо медленной скоростью и прямо у нее на глазах заметно отклонился к сарду. К тому моменту, когда он успел пролететь меньше половину размаха на пути к цели, его траектория завернула в сторону и вскоре изогнулась так сильно, что он снова оказался вровень с пружинострелом, сместившись, правда, на некоторое расстояние к сарду. Несмотря на то, что движение в сторону сарда сохранялось, скорость камня вдоль нулевой линии поменяла направление на прямо противоположное.

– Я не этого ожидала, – сказала Рои.

– Он просто следует правилам, – ответил Зак.

Рои отодвинулась в сторону, чтобы не столкнуться с камнем. Спустя какое-то время сардовый дрейф стал незаметен на глаз, и камень просто двигался в обратную сторону, параллельно нулевой линии, но значительно быстрее, чем в момент вылета из трубки. Его направление, однако же, продолжало меняться; неутомимый поперечный вес, вызванный движением камня, был сильнее, чем в случае с ветром, и постепенно снаряд начал отклоняться обратно, к нулевой линии.

Когда камень приблизился к нулевой линии, шаркная составляющая его скорости уменьшилась, обратилась в ноль, а затем поменяла направление – теперь он направлялся к пружинострелу. Долго это, впрочем, не продлилось. Достигнув нулевой линии и почти ее коснувшись, камень описал небольшую петлю, которая вначале увела его в сторону сарда, а затем – воспроизводя маневр, совершенный им в момент выстрела – снова развернула к шарку. Он оказался далеко позади пружинострела – не говоря уже о самой мишени – и не выказывал ни единого намека на то, что собирается к ним приблизиться. Вместо этого он, судя по всему, циклически перемещался между нулевой линией и точкой, удаленной от нее на определенное расстояние к сарду, одновременно продолжая дрейфовать – непостоянно, но большую часть времени – к шарку.

Рои подошла к Заку. – Как дать этому простое объяснение? Думаю, я могла бы согласиться с тем, что все это результат объединения сардового веса с весом движения, но наверняка должен быть более простой способ в этом разобраться.

– Представь себе орбиту этого камня, – сказал Зак. – Камень всегда располагался к сарду от нулевой линии, поэтому его орбита в целом была больше, чем орбита, по которой движется центр Осколка. Более крупные орбиты имеют больший период, поэтому на облет вокруг Средоточия у камня ушло больше времени, чем у нас. Вот почему он дрейфовал в обратную сторону. Он просто не поспевал за нами.

– Но изначально он двигался быстрее, – возразила Рои.

– Так и есть. На том же самом расстоянии от Средоточия, где его орбита соприкасается с нашей, он двигался быстрее нас. Именно поэтому мы иногда от него отставали, а он иногда летел вперед. Но если рассматривать орбиту в целом, то мы были быстрее.

Это казалось логичным, но Рои все еще не была удовлетворена. – Почему же камни, которые вы запускали до этого, не полетели назад? Все дело в том, что они двигались быстрее моих?

– Конечно нет! – страстно воскликнул Зак. – Единственное отличие было в том, что они столкнулись с мишенью до того, как успели завернуть и полететь в обратную сторону. Если бы мы убрали мишень – а при необходимости и стены пещеры – то траектория тех камней была бы похожа на траекторию твоего. Так как они двигались быстрее, длина их траектории увеличилась, и мы увидели лишь малую ее часть, однако в остальном их движение следовало той же самой закономерности.

– Ясно. – Весь смысл заковой версии эксперимента состоял в том, чтобы сосредоточиться на начальном этапе движения, прежде, чем все начинало усложняться из-за гарм-сардового веса. – Могу я попробовать кое-что еще?

– Все что угодно, – сказал Зак.

Она отсоединила пружинострел, а затем снова прикрепила его к проволоке, развернув в противоположную сторону – к шарку относительно нулевой линии. Теперь камень должен был с самого начала лететь в обратную сторону, а значит, двигаться медленнее Осколка в точках соприкосновения их орбит.

Его траектория подчинялась той же самой закономерности, за исключением того, что место рарба занял шарк, а место сарда – гарм. Вылетев из пружинострела, камень отклонился к гарму; затем его ленивый дрейф в сторону шарка прекратился, и камень быстро полетел обратно; удалившись от нулевой линии на максимально расстояние к гарму, он снова направился в ее сторону; затем, оказавшись рядом с нулевой линией, исполнил короткую петлю, которая вернула его в начало цикла, но уже на расстояние многих размахов от начала его траектории.

– Раз его орбита меньше нашей, значит он нас обгонял? – спросила Рои.

– Именно так.

– Сначала он удалялся от нулевой линии, а затем снова к ней возвращался – все дело в том, что его орбита отличалась от идеальной окружности?

– Да, – ответил Зак. – Наше расстояние до Средоточия остается постоянным, но бывают и орбиты, похожие на ту, что мы только что видели: они то приближаются к Средоточию, то снова от него отдаляются.

Рои обдумала его слова. – Что, если бы нам удалось заставить камень двигаться по орбите, которая бы не была идеальной окружностью, но в целом имела тот же размер, что и наша собственная? Имела бы тот же самый период?

Зак ответил не сразу, но судя по его осанке, предложение Рои его заинтриговало. – Это могло бы оказаться крайне полезным, – наконец, произнес он. – Нам нужно сделать так, чтобы камень не летал по всей пещере, а двигался в ограниченном пространстве и с определенной периодичностью.

Рои снова убрала пружинострел с нулевой линии, а затем прикрепила его, направив к сарду — перпендикулярно нулевой линии, «посередине» между двумя направлениями, которые она уже опробовала. Она действовала неосознанно и даже затягивая хомут, думала о том, попадет ли камень на орбиту, целиком расположенную по одну сторону нулевой линии, если выстрел будет направлен не к Средоточию, а наоборот, от него. С другой стороны, выстрел вдоль самой нулевой линии, которая в этом отношении казалась более симметричным, явно не сработал, так что ее вариант был не менее логичным, чем любой другой.

Она вдавила поршень на одно деление, а затем отпустила.

Вылетев из трубки, камень отклонился в сторону, но не так резко, как в предыдущих экспериментах. Двигаясь, он набирал скорость, но все равно двигался заметно медленнее, чем раньше. Рои была удивлена; отчасти она ожидала, что сардовый вес возьмет верх, и станет затягивать камень в бешеную спираль по мере того, как вес, вызванный самим движением, будет сбивать с курса его ускоряющийся полет. Но вместо этого камень продолжал поворачивать по гладкой, пологой дуге, продолжая двигаться к сарду, одновременно отклоняясь в сторону шарка.

Спустя какое-то время движение к сарду прекратилось на расстоянии примерно двух размахов от нулевой линии. Сейчас он двигался, наверное, раза в три быстрее, чем на момент запуска. Его траектория сохраняла отлогий изгиб, направляясь в сторону нулевой линии, в то время как шаркная составляющая скорости начинала слабеть.

Когда камень приблизился к нулевой линии, Рои напряглась. Он больше не двигался к шарку, но сейчас, скорее всего, должен был описать ту самую досадную петельку, после которой предыдущие камни покидали их, пускаясь в плавание по пещере.

Но этого не произошло. Камень пересек нулевую линию, имея примерно ту же скорость, что и в момент выстрела, а затем стал отклоняться в сторону рарба. Симметрия была очевидной: камень двигался точно так же, как и сразу после выстрела, с той лишь разницей, что гарм поменялся местами с сардом, а рарб – с шарком. Если эта симметрия действительно соблюдалась, то повторно пересечь нулевую линию камень мог лишь в одном месте.

Когда камень, наконец, приблизился к пружинострелу, Рои подумала, что он может с ним столкнуться, но ее меткость была не настолько близка к идеалу. Хотя и оказалась весьма сносной. Камень миновал трубку на расстоянии меньше половины своей ширины, после чего продолжил двигаться по той же самой замкнутой линии.

– Поверить не могу, что я это упустил, – сказал Зак. – Новый вид периодического движения! Поздравляю!

– Но что именно мы видим? – спросила Рои. – Это доказывает, что Осколок вращается?

– Мы видим камень, который летает по орбите, перемещаясь между точками наименьшего и наибольшего удаления от Средоточия, – объяснил Зак. – Если мы попытаемся объяснить это с точки зрения самого Осколка, то движения камня будет зависеть от величины гарм-сардового веса и скорости вращения Осколка. Когда-то я говорил, что комбинация этих двух величин должна быть очень простой, но теперь я уже не так уверен. Два с четвертью научили меня осторожности.

Рои запустила еще один камень строго в направлении сарда, придав ему большую скорость, чем в первый раз. Петля, которую он описал, оказалась больше, но имела ту же самую форму – в длину втрое больше, чем в ширину – а время полного оборота оказалось одинаковым и для быстрого камня, и для его более медленного собрата. Половину времени эти камни проводили к сарду от нулевой линии, двигаясь медленнее Осколка, а еще половину – к гарму, двигаясь, наоборот, быстрее, так что за время полного оборота нагоняли и сам Осколок, и друг друга. Отсюда ведь наверняка следовало, что каждый их цикл отмерял время, за которое все три тела совершали оборот вокруг Средоточия? Как и то, что осевое вращение Осколка характеризовалось тем же самым периодом, исходя из простых геометрических соображений?

– Я знаю, как нам поступить, – сказал Зак. – Он нашел пустую трубку, закрепил ее на нулевой линии, расположив по оси шомаль-джонуб, затем поместил в горловину камень и отпустил его в медленное свободное падение. Теперь они могли напрямую сопоставить два типа движения, не беспокоясь о точности счета, при помощи которого отмерялся период.

Вскоре стало очевидно, что периоды отличались: камни, двигавшиеся по замкнутым петлям, совершали полный оборот за гораздо большее время, чем камни, попеременно падающие к шомалю и джонубу. Сначала Рои задумалась, может ли период медленного цикла оказаться вдвое больше быстрого – и нельзя ли это объяснить какой-нибудь ускользнувшей от ее внимания особенностью геометрии – но эта надежда не оправдалась. За один и то же интервал камни на оси шомаль-джонуб успевали сделать семнадцать циклов, в то время как камни, летавшие по искривленным орбитам – всего девять. Никакой простоты в этом не было.

Поначалу Зак, казалось, потерял всякую надежду, но спустя какое-то время заявил: «В том, как эти числа рушат половину моих гипотез, но сохраняют в целости саму идею орбит, есть что-то обнадеживающее. Разве можешь ты, видя перед собой эти камни, со всей искренностью сказать, будто не веришь в то, что они обращаются вокруг Средоточия?»

– Идея по-прежнему не лишена смысла, но мы что-то упускаем, – сказала в ответ Рои.

Зак внимательно посмотрел на камень, колеблющийся по оси шомаль-джонуб. – Если орбиты по-прежнему имеют смысл, то по этому камню можно судить о времени, которое требуется предмету, движущемуся по орбите, наклоненной под небольшим углом к орбите Осколка, чтобы в очередной раз подняться относительно нас на определенную высоту. Камень не начинает блуждать по нулевой линии, так что периоды обеих орбит должны совпадать. Но что, если точка наибольшего удаления орбит не фиксирована? Что, если она тоже движется? В таком случае период колебаний камня не обязательно говорит нам о том, сколько времени в реальности уходит на один орбитальный цикл.

Он переместился к камням, траектории которых были свернуты в петли. – И что, если точка максимального сближения со Средоточием тоже находится в движении, когда орбита деформируется так, что перестает быть окружностью? Возможно, и эта точка блуждает в пространстве.

Рои попыталась представить то, что он только что описал. – То есть эти орбиты будут незамкнутыми? Осколок будет двигаться по идеальной окружности, а эти камни – петлять по ней вверх и вниз или вперед и назад, никогда в точности не повторяя предыдущую траекторию?

– Именно.

– Если мы не можем с уверенностью сказать, что наши ориентиры неподвижны, то как нам вообще определить время, за которое Осколок совершает полный оборот?

– Хороший вопрос, – согласился Зак.

Ответа у них не нашлось, поэтому вдвоем они приступили к расчетам в попытке прояснить, о чем в действительности говорили замкнутые траектории Рои. Проработав бок о бок до конца смены, они сделали перерыв на сон, после чего провели за работой еще две смены.

Наконец, им удалось получить шаблоны, описывающие взаимосвязь между тремя величинами: силой гарм-сардового веса, периодом вращения Осколка и временем, за которое камни описывали полную петлю. Предположение о существование каких бы то ни было «орбит вокруг Средоточия» в этих выкладках не использовалось; они использовали лишь непосредственные эффекты, связанными с существованием веса – хотя и опирались на корректное понимание взаимосвязи веса с осевым вращением.

Когда Зак подставил в шаблон конкретные числа, получилось, что период вращения Осколка примерно на четверть превосходил период колебаний камня по оси шомаль-джонуб.

Для того, кто верил в существование орбит, это означало, что самым коротким был интервал, за который камень, находящийся на наклонной орбите, возвращался в верхнюю точку своей траектории. Оборот Осколка вокруг своей оси занимал чуть больше времени. А самым длинным был интервал, в течение которого камень, находившийся на вытянутой орбите, успевал вернуться в точку наибольшего удаления от Средоточия.

Три явления, три разных интервала.

– Куда же делась вся простота? – посетовал Зак.

Любопытно, что если он подставлял в выведенные шаблоны свои изначальные предположения – согласно которым шомаль-джонубный вес совпадал со скрытым рарб-шаркным, уравновешенным вращением Осколка, а гарм-сардовый суммарно был в три раза больше – то все три периода оказывались равными. С тройкой все действительно становилось намного проще.

Рои решила отдохнуть от нулевой пещеры и после короткого путешествия остановилась к гарму от нулевой линии, чтобы снова почувствовать вес и не слишком потерять в силе. Даже покидая Затишье и отправляясь навстречу звукам и образам обыденной жизни, она не могла отбросить мысли о движении и орбитах. Если раньше в конце каждой смены ее разум наполняли образы сорняков, то теперь она видела камни, которые отскакивали от препятствий, крутились и летали по орбитам прямо у нее перед глазами. Просыпаясь, она всегда первым делом думала о том, как еще можно проверить выводы Зака. В их расчеты, связывающие вращение Осколка с замкнутыми орбитами камней, могла закрасться ошибка. К тому же неверными могли оказаться и измерения весов, которые они подставляли в шаблоны.

Простой эксперимент Зака с запуском камня вдоль нулевой линии был весьма убедительным: он ясно давал понять, что Осколок вращается, пока камень находится в полете. Наверняка должен быть способ напрямую измерить вращение Осколка, опираясь на этот эффект – без усложнений, которые вносил гарм-сардовый вес. Если бы камень мог каким-то образом оставаться в движении – оставаясь при этом вблизи нулевой линии – его траектория стала бы эталоном, относительно которого можно было оценить вращение самого Осколка.

Но как обуздать движение, не останавливая его?

Найдя ответ, Рои развернулась и направилась прямиком в нулевую пещеру. Оказавшись на месте, она не застала там Зака, но без тени сомнения решила воспользоваться его запасами материалов. Теперь они были рабочей бригадой. Эти вещи были их общими инструментами, а вовсе не сокровищем одинокого эксцентрика.

Когда пришел Зак, она как раз доделывала свой аппарат; методом проб и ошибок она выяснила, что исходная конструкция нуждается в доработке. Два камня одинаковой массы были надежно приклеены к концам небольшого стержня. Стержень мог свободно вращаться относительно центра, через который была продета жесткая металлическая проволока, согнутая в форме прямоугольной опорной рамки – достаточно большой, чтобы стержень мог непрерывно вращаться, не встречая помех. Еще одна ось, расположенная напротив стержня, соединяла рамку с проволокой, обозначавшей нулевую линию; благодаря ей рамка могла свободно вращаться относительно оси шомаль-джонуб.

После взаимного обмена приветствиями Зак молча наблюдал, как Рои смазала оси, отметила исходную ориентацию рамки на карточке, прикрепленной к расположенной чуть выше проволоке, и, наконец, щелкнув по стержню, привела его во вращение.

В первоначальном варианте стержень должен был вращаться вокруг одного из своих концов, а единственный камешек был закреплен на другом, однако такая конструкция оказалась неустойчивой и нещадно дрожала, заставляя рамку сползать то вперед, то назад. В новом варианте эти недостатки, похоже, были исправлены. Теперь Рои оставалось только ждать.

Медленно, но верно плоскость вращающегося стержня начал поворачиваться. Или, наоборот, оставалась неподвижной, в то время как все, что находилось в пещере, все содержимое Осколка, поворачивалось вокруг нее.

– Ну и кто теперь в этом усомнится? – просто сказал Зак.

Не нужно было измерять скорость камней. Не требовалось никаких трудоемких расчетов. Если они хоть что-то в этом понимали, то один поворот рамки соответствовал ровно одному обороту Осколка.

Неподалеку они расположили камень, колеблющийся по оси шомаль-джонуб, чтобы сопоставить два типа движения. Через некоторое время не осталось никаких сомнений в том, что периодичность этого нового явления подтверждалась предыдущим выкладками, основанными на более сложном движении камней, летающих по вытянутым орбитам. Полный оборот плоскости, в которой находился вращающийся стержень, занимал на четверть больше времени, чем полный цикл шомаль-джонубного камня.

Рои не знала, как к этому относиться. Она чувствовала облегчение, видя, как два набора данных в кои-то веки дали один и тот же ответ, но в действительности надеялась, что эксперимент приведет к другому результату, который устранит хотя бы часть сложности, пустившей свои корни в теории орбит.

– Куда же делась вся простота? – пошутила она, повторяя слова Зака.

– Кажется, я могу отчасти это объяснить, – ответил он. – Я не осмеливался упоминать об этом раньше, потому что не был уверен в своих результатах. Но теперь, когда ты подтвердила период осевого вращения, эта идея уже не кажется такой абсурдной.

– Я слушаю, – сказала Рои.

Зак был вынужден отказаться и от своей любимой тройки, и от простой гипотезы, согласно которой вес по оси шомаль-джонуб был равен скрытому рарб-шаркному весу, в точности уравновешенному осевым вращением Осколка. Поскольку шомаль-джонубный цикл занимал меньше времени, чем один оборот Осколка, вес по этой оси превышал как вращательный, так и равный ему рарб-шаркный.

Примем шомаль-джонубный вес за единицу. Теперь рарб-шаркный и вращательный веса можно оценить количественно – они оба составляли шестнадцать двадцать пятых (квадрат отношения шомаль-джонубного периода к периоду вращения). Полный гарм-сардовый вес равнялся двум с четвертью – это подтверждалось собранными по всему Осколку результатами измерений веса и тем фактом, что выкладки для камней на вытянутых орбитах, отчасти основанные на этой величине, предсказали частоту, с которой вращалось устройство Рои.

Стоило убрать сложности, связанные с осевым вращением, как скрытый рарб-шаркный вес становился явным – шестнадцать двадцать пятых – а вес по оси гарм-сард уменьшался до одной целой шестидесяти одной сотой, что всего на три сотых уступало одной целой и шестнадцати двадцати пятым.

С учетом погрешности измерения сумма двух весов, притягивавших тела к центру Осколка, была равна весу, который действовал в противоположном направлении. Получалось, что силы растяжения и сжатия все-таки находились в равновесии. От тройки не осталось и следа, но все ее замечательные следствия, симметрия, которой Зак восхищался сильнее прочих, каким-то образом сохранились.

– Мы не знаем, когда была нарисована карта весов и какую цель преследовал ее автор, – сказал Зак. – Возможно, это простая догадка, грубое приближение или попытка выдать желаемое за действительность. Но предположим, что это не так. Предположим, что она верно отражает реальность – то, какими эти веса были в прошлом.

– По этой карте мы не сможем понять, увеличился ли вес с момента ее составления, потому что не знаем масштаба изображенных стрелок. Однако, глядя на нее, мы можем сделать вывод о двух вещах: во-первых, с тех пор соотношение весов изменилось; во-вторых, неявное соотношение между ними осталось прежним.

Обдумывая его слова, Рои поняла, насколько ее встревожила эта новость. Придумывать истории о мире, разорванном на части, было не так уж сложно: не более, чем событие, однократное или многократное – выбирай на свой вкус, – которое происходило без конкретной причины и не имело особого смысла. Все, что она видела или слышала на эту тему, либо уже шесть поколений не находило надежных очевидцев, либо имело множество альтернативных объяснений. Но еще большей проблемой, чем несостоятельность фактов, была очевидная бессистемность самих заявлений. Если катастрофа ничем не сдерживалась и могла произойти безо всякой причины – просто по прихоти какого-нибудь выдумщика, если так можно выразиться – усомниться в ее подлинности было проще простого.

Но кто бы стал подделывать карту, которая тайно намекала на ту же самую симметрию, к которой вели все кропотливые измерения, совсем недавно полученные ею с Заком? Пока что этой скрытой нити порядка было недостаточно, чтобы выяснить, по какой причине изменились веса и когда именно это произошло, но теперь у них, по крайней мере, была подсказка, которую они не могли варьировать по собственному желанию, и от этого реальность перемен внезапно стала казаться Рои куда более вероятной, чем когда-либо прежде.

– Что дальше? – спросила она.

– У нас есть кандидат на роль основополагающего принципа, – ответил Зак, – но мы все равно должны его проверить, каким-то образом убедиться в его правильности. К тому же нам по-прежнему неизвестно, как именно он проявляется в закономерностях естественного движения; мы знаем веса вблизи от Осколка, но не знаем точных правил, которым орбиты подчиняются в общем случае.

– Помимо прочего нам потребуется разгадать или вывести правила, описывающие историю Осколка, его прошлое и будущее. Мы должны узнать, действительно ли веса могли измениться, а также когда и как сильно они изменятся снова.

Рои могла бы и сама облечь эти потребности в слова, но когда Зак расписал все в таких деталях, ей показалось, что на нее взвалили непосильную ношу.

– Нам с этим не справиться, – сказала она. – Не хватит ни вашей жизни, ни моей.

– Само собой, – согласился Зак. – Как вариант, мы могли бы записать все, что нам удалось узнать, распространить копии среди библиотек и надеяться, что в будущем появится какой-нибудь умный, любопытный и решительно независимый человек, который сможет разобраться в наших записях и возобновит нашу работу.

– Прежде, чем это случится, может пройти еще сотня поколений, – сказала Рои.

– Значит, у нас нет выбора, – ответил Зак. – Нам нужно завербовать новых людей, прямо здесь и сейчас. Тогда работа будет завершена еще при нашей жизни, и мы оба умрем счастливыми.

– Ты слышала о военном судне, которое выдвинулось с Весты? – спросила Хлоя, когда Анна вошла в дверь.

– Да. – Эту новость ей сообщили не меньше дюжины раз – и она уже бросила всякие попытки убедить людей в том, что выражение «военное судно» было здесь совершенно ни к месту. Изначально Сцилла была паромом, курсировавшим по маршруту Марс-Веста-Церера, но уже как десять лет была выведена из эксплуатации. Тот факт, что ее действительно отремонтировали и обновили, оказался сюрпризом даже для тех, кто следил за подобными вещами, а о ее текущих возможностях не было известно никому. – Но у нас нет никаких оснований считать, будто она сможет угнаться за Аркасом, или подобраться к нему достаточно близко, чтобы причинить хоть какой-то ущерб.

– Возможно, – неохотно согласилась Хлоя. – Но если Сцилла не сможет догнать их в полете, она вполне может запросить стыковку в нашем порту.

Ни о чем другом Анна сегодня и не думала. – Вход свободен для всех – если мы можем гарантировать, что у гостей при себе нет оружия. – Такова была официальная политика; все разночтения, понятное дело, заключались в слове «гарантировать». – Если они хотят обратиться в суд, если у них есть ордер с именем Тавернье…

Хлоя рассмеялась. – А как насчет вируса с именем Тавернье?

– По-твоему, они настолько бесцеремонные? – Плюхнувшись на диван, Анна почувствовала, как расположенная под кожей коллоидная жидкость вначале поддалась, а затем стала более жесткой. – Просто заявятся сюда и убьют его?

– Если это сойдет им с рук, то почему бы и нет?

– Агенты вестианской службы безопасности, разгуливающие по Церере, вряд ли смогут как следует затаиться. Если им так хотелось его прикончить, стоило заплатить тому, кто уже находится здесь.

– Верно. – Хлоя открыла оверлей от специалиста по космонавигации, который следил за движением обоих кораблей. – Так что на самом деле они, возможно, рассчитывают на перехват. Это не такое уже невозможное дело. – Величины погрешностей на всех проекциях по-прежнему были довольно большими.

Анне стало дурно. – Ты ведь понимаешь, что у них нет ни единого шанса взять Аркас на абордаж? – Это было не просто ее собственное доморощенное мнение; тот же самый специалист в деталях расписал им отвлекающие маневры, благодаря которым на борт не смог бы проникнуть даже робот. – Если «план перехвата» и существует, он будет означать полное уничтожение судна.

Хлои обдумала ее слова. – Если только люди, которых они преследуют, не решат сдаться. Если бы мне пришлось выбирать между арестом и гибелью вместе с восемью сотнями пассажиров, я бы попыталась свести кровопролитие к минимуму. Не говоря уже о том, чтобы ухватиться за призрачный шанс спастись самой.

– Само собой. – Если не считать успешного спасения бегством, это был наилучший исход, который только могла себе представить Анна. – Но вопрос в том, действительно ли у них будет шанс взглянуть на ситуацию в таком ключе. Сцилле пришлось бы выдвинуть свое предложение в тот самый момент, когда люди на борту Аркаса будут готовы признать, что у них нет иных вариантов, кроме этих двух.

Хлои мрачно улыбнулась. – Но какие именно люди на борту Аркаса? Самые разыскиваемые вестианские преступники, экипаж, решивший взять на себя риск, подобрав их в космосе, или остальные пассажиры – которые, может быть, даже не знают, во что ввязались? Потому что если решать придется последним, то они, вполне вероятно, захотят как можно раньше остановить корабль и выдать преступников властям.

– Десять лет – это не ерунда, – осторожно заметил Лорен. – Это максимально возможный срок.

– За непредумышленное убийство! – Лицо Селин исказила презрительная гримаса. – Мне тоже стоит перерезать глотку нескольким налогерам – интересно, посчитают ли и это непредумышленным убийством?

Сестра Мирей, Анжелика, обняла свою мать, но Селин отбросила ее руку. Камилла уже начала жалеть, что они не выбрали в качестве места встречи чей-нибудь дом; кафе находилось достаточно близко к зданию суда, чтобы семья погибшей могла забрести в него, еще не успев опомниться от шока – но в то же время было слишком публичным местом для событий, которые стали разворачиваться после того, как этот шок развеялся.

К Селин подошел мужчина, который поглядывал на них с расположенного неподалеку столика. – Мне очень жаль вашу дочь, – сказал он. – Я впервые испытала такую злость и стыд, когда услышал об этом в новостях.

Селин смотрела прямо сквозь него.

– Я решил присоединиться к «Справедливой доле», – добавил он. – Я уже какое-то время думал об этом и теперь…

– Да иди ты на хер! – закричала Селин. – Хочешь сделать мне одолжение – принеси нож!

Отшатнувшись, мужчина выбежал из кафе. Оставшиеся посетители отвели глаза.

– Хорошо, что я сам в нее не вступил, – прошептал Оливье. Камилла протянула руку и стукнула его по ноге. Члены СД соглашались делить суммарные налоговые обязательства поровну, независимо от своего происхождения. В последний, когда о них слышала Камилла, в СД вступили почти пять процентов свободного от налогов населения Весты – из солидарности и упрямого пренебрежения к «Движению нового правосудия», – но всего лишь около одной десятой Сивадье, на которых, ко всему прочему, оказывали немалое давление, вынуждая покинуть организацию. Ей казалось крайне несправедливым списывать со счетов идею как снисходительный жест, но теперь, когда СД напомнила о себе сразу после убийства, мысль о ней становилась вдвойне оскорбительной для тех, кто в принципе был настроен принимать чужие слова за оскорбление.

Селин принялась рыдать, захлебываясь от долгих, гневных всхлипов. Камилла не могла найти слов, которые бы имели хоть малейший шанс облегчить боль этой женщины.

Если бы она не запустила вирус граффити, Мирей, возможно, до сих пор была бы жива. Но как именно должны были поступить Сивадье? Молча и безропотно смириться с текущим положением дел, при том, что СД лишь усугубляет ситуацию, сводя на нет любые заявление о реальном ущербе? Десять процентов, пять процентов, один процент… нет никакой разницы. Либо с делением будет покончено, и они снова станут полноправными вестианцами, наравне с другими жителями – либо останутся дармоедами, паразитами и вредителями. Объектами травли.

Спустя сорок минут у Оливье закончилось терпение. Он наклонился к Селин и тихо произнес: «Извини, но у нас скоро смена в больнице», заодно включив в свою ложь и Камиллу.

Селин безучастно кивнула, но Анжелика поднялась и поцеловала их обоих в щеку. – Нам нужно разрядить атмосферу, – тихо сказал Оливье, когда они поспешили на выход. – Нельзя допустить обострения, каким бы безобидным оно ни казалась.

Камилла нахмурилась. – А ты теперь раздаешь приказы?

– Нет, просто высказываю свое мнение.

– То есть ты считаешь, что мы от страха должны сидеть сложа руки?

– Оливье резко остановился, едва не столкнувшись с ней на веревке. – Я потратил целый час, выслушивая речь о перерезании глоток, – сказал он. – Наша последняя попытка закончилась смертью одного из нас и назначением нового главы безопасности. Разве это не говорит тебе о том, что нам нужно лучше продумывать свои действия?

– Это вне твоего контроля, – сказала Камилла. – И моего тоже. Мы спланировали всего одну крошечную акцию, но никто не ставил нас во главе всего движения.

– Я никогда и не думал, будто мы что-то там возглавляем. Я просто пытаюсь вести рациональную дискуссию о тех вещах, которые мы, как мне кажется, должны пропагандировать. – Судя по голосу, он был озадачен и даже немного уязвлен.

– Кое о чем я тебе не рассказала, – призналась Камилла. – Они бы мне не позволили, потому что ты еще не прошел полную проверку. Так что это должно остаться между нами.

В ответ Оливье пристально посмотрел на Камиллу. – Проверку? Кем?

Она огляделась; в пределах слышимости, насколько она могла судить, никого не было. – Есть другая группа, куда больше нашей. Они появились сразу после референдума. Им известно, что вирус – дело наших рук…, и на прошлой неделе ко мне обратился один из их вербовщиков.

– То есть теперь ты часть этой группы? И должна была держать это от меня в тайне? – Оливье издал отрывистый смешок недоверия, которое заглохло, превратившись в гнев.

Камилла не знала, как объясниться, избежав неприятной ситуации. – Поскольку ты не потомок Сивадье, у них немного разыгралась паранойя – на тот случай, если ты окажешься кем-то вроде…

– Шпиона?

– Да. Я говорила им, что это просто нелепо, но они ответили, что я вряд ли могу быть объективной.

– И как конкретно они собираются проверить, действительно ли я выступаю против налога на Сивадье или ловко начал пудрить мозги одной из них за два года до того, как этот налог появился – и все ради того, чтобы проникнуть в несуществующее на тот момент движении и саботировать его изнутри? – с презрительной холодностью спросил Оливье.

Камилла покачала головой. – Понятия не имею.

– Возможно, это мне следует устроить им проверку. Даже если они сами не занимаются шпионажем, я, возможно, не захочу иметь отношения к их грандиозным планам.

– Мне не стоило об этом рассказывать, – отчаявшимся голосом заявила Камилла. У них есть свои процедуры, и нужно быть уверенным насчет каждого. Насколько мне известно, они вполне могли потратить вдвое больше времени, чтобы навести справки обо мне.

Лицо Оливье смягчилось. – Ну да. Возможно, мое эго лишь немного задето. Он глянул в конец коридора. – Нам надо идти, иначе мы наткнемся на кого-нибудь из знакомых, и нас подловят, как лжецов-дезертиров. А кто знает, как с такими людьми обойдется наш новый главнокомандующий.

– Десять за неделю, – с пониманием дела присвистнул Петр. – Это новый рекорд.

Анна наблюдала, как новый стажер по имени Антон вытаскивает капсулу из шлюза. – Если объем работы растет слишком быстро, я могла бы порекомендовать третью бригаду в качестве резерва, – сказала она.

– Думаю, вам стоит так и сделать, – согласился Петр. – Безусловно. – Он улыбнулся и, понизив голос, добавил: «Признание того, что мои услуги пользуются спросом, возможно, даже даст мне кое-какие налоговые льготы».

– Цель вовсе не в этом, – ответила Анна, оскорбленная намеком на то, что тем самым окажет ему услугу. С другой стороны, он, вероятно, просто пытался ее подколоть.

Изнутри капсулы послышался слабый стук. Петр вздохнул. – Вот почему я не люблю комариных куколок. Se calmer! Se calmer!¹

Анна оставила его в покое и направилась в свой кабинет. На полпути, когда она парила посреди коридора, ее помощник подал голос.

– У меня есть новости, которые, как мне кажется, вы захотите увидеть.

Он редко обращался к Анне без разрешения, когда она находилась в пути. Ухватившись за веревку, она остановилась. – Покажи мне.

Местный канал новостей передавал репортаж по данным некоего, якобы незаинтересованного, источника с Весты. За две недели до этого на астероид прибыл паром Аркас, совершавший рейсовый перелет; время, которое он провел в порту, прошло без инцидентов, но теперь вестианские власти утверждали, что на его борту находились сотни «военных преступников», и требовали, чтобы Аркас вернулся и передал этих людей для совершения правосудия.

Анна висела на веревке, не зная, как относиться к этой новости. Вестианцы тщательно осматривали всех, кто прилетал и улетал на этих судах – а обмануть их процедуры идентификации было не так-то просто, ведь иначе не было бы никакой необходимости путешествовать транзитом по каменной реке. Даже встревоженные Сивадье с кристальной чистой совестью, которым всего лишь хотелось покинуть астероид, крайне редко пользовались услугами парома; по словам вестианских друзей Анны, большинство из них были слишком напуганы тем, что их могли вывести из очереди и обвинить в том, чего они не совершали.

После окончания смены она наведалась в гости к Оливье, чтобы услышать его мнение о случившемся. – Люди, за которыми они охотятся, не попали на борт парома с самой Весты, – объяснил он, передавая ей кофе. – Аркас забрал их из дальнего космоса.

– Вы хотите сказать, что их сняли с грузовых блоков! – Анна уже была готова впечатлиться их смелостью, но Оливье опроверг ее догадку.

– Нет, это нерационально. Эти люди не были транзитчиками – они дожидались парома в заранее оговоренном месте встречи.

В фактах он, похоже, был уверен. – Значит, эти события не застали вас врасплох? – спросила она.

– Я не знал о самом плане заранее, – ответил Оливье. – Я же не какой-то вестианский стратег в изгнании! Я просто знаю людей, которые за последние несколько дней разговаривали с пассажирами Аркаса.

– Ясно. Так… кто же те люди с Аркаса, которых так не терпится вернуть обратно вестианской службе безопасности? – Анна осеклась. – Вы можете мне это рассказать?

– Теперь в этом нет никакой тайны. Их главная цель – человек по имени Тавернье. Он и есть тот самый стратег. Примерно год назад его личность была раскрыта, и с тех пор он, скорее всего, находится в бегах.

– Почему он просто не стал транзитчиком?

Оливье пожал плечами. – Возможно, его время посчитали слишком ценным, либо он сам был слишком важен, чтобы идти на такой риск.

– Я удивлена, что владельцы парома на это согласились, – сказала Анна. После остановки на обратном пути их бы ждала, как минимум, напряженная обстановка.

– Владельцы живут на Марсе, но их симпатии на стороне сопротивления, – объяснил Оливье. – Полагаю, они решили, что игра стоит свеч. Веста не в состоянии бойкотировать их компанию; это бы подорвало колонию не меньше, чем война с Церерой.

– Я иногда задумывалась, следует нам использовать торговлю льдом в качестве рычага воздействия, – призналась Анна. – Мы могли бы пережить нехватку новых стройматериалов…

– Это было бы безумием, – прервал ее Оливье. – Даже если закрыть глаза на задержку между самим решением и его конкретными последствиями, могу вам гарантировать, что невинные люди начнут страдать от жажды гораздо раньше тех, кто находится у власти.

– Ясно. – Анна поставила пустую кружку из-под кофе и протерла глаза. – Ну что же, Аркас явно не станет разворачиваться прежде, чем доберется до нас. Так что если они действительно хотят заполучить этого Тавернье, им придется направить требование об экстрадиции.

Оливье удивился. – Мне кажется, они уже поняли свое положение на этом фронте. Суды отклонили сколько, штук пятьдесят таких требований?

– Каждый случай рассматривается индивидуально, – настоятельно заметила Анна. – Если у них есть реальные доказательства, что он замешан в военных преступлениях, его возврат – не такое уж невозможное дело.

– Мне кажется, у вестианской службы безопасности на этот счет будет другая точка зрения.

– Может, и так, – сказала Анна. – Но что еще они могут сделать?

Оливье замешкался – будто от неуверенности в том, что она задала этот вопрос на полном серьезе. Но затем он понял, что Анна имела в виду ровно то, что сказала.

– Отправиться в погоню, – ответил он. – Устроить на него охоту.

– Нам стоит нацелиться на систему водоснабжения, – предложил Лорен. – Ничего серьезного – хватит и слабого энтеротоксина.

– Слабого? – В устах Мирей это слово прозвучало, как нечто постыдное. – Может, тогда не стоит и пытаться? Все равно никто ничего не заметит.

– Пару дней рвоты и диарреи они, я думаю, заметят, – возразил Лорен. – Я имел в виду «слабый» по сравнению с дикой холерой.

Камилла пришла в ужас. – А как быть с детьми? Как быть с больными? Даже если ты никого не убьешь по ошибке, риск все равно слишком велик.

– Они должны знать, на что мы способны, – холодно заметила Мирей. – Они должны знать, что никто не сможет расслабиться и просто жить своей жизнью.

– Но что именно мы пытаемся этим сказать? – не унималась Камилла. – Что в следующий раз мы применим нечто посерьезнее и причиним реальный вред? – Она не собиралась безропотно соглашаться с результатами голосования, но пока что не утратила ощущение соразмерности. – Если бы я была уверена в том, что кто-то угрожает массовыми убийствами, то сама бы отдала свой голос, чтобы этих людей упрятали за решетку. С тем же успехом мы можем прямо сейчас отправиться в тюрьму.

– Нам нужно продемонстрировать, что мы в состоянии причинить людям неудобство, не более того, – сказал Оливье. – Мы хотим стать раздражителем, который будет терзать человеческую совесть – а не смертельной опасностью, которую они захотят истребить на корню.

Камилла разделяла это мнение, но придумать даже малозначительную диверсию, которая бы впоследствии не разрослась до настоящего кошмара, было непросто. Вестианцам с ранних лет внушался разумный страх перед окружавшей их агрессивной средой – и колония не пощадила бы человека, решившего похимичить с системами, защищавшими ее от холода и космического вакуума.

Лорен вытянул руки и слегка подпрыгнул, чтобы прижаться ладонями к потолку. Несмотря на то, что все время, которое они просидели в квартире Оливье – без малого три часа – ушло на разговоры, Камилла чувствовала себя более уставшей, чем после десяти часов работы. Она надеялась, что встреча поможет им встряхнуться, избавив от наступившего вслед за голосованием ощущения тревоги, но пока что лишь усилила ее собственное чувство беспомощности.

– Что, если мы просто сделаем воду алой? – предложил Лорен. – Мы могли бы воспользоваться безвредным пищевым красителем, проверенным с N-ой точностью, чтобы исключить риск побочных эффектов.

Мирей тяжело вздохнула, но Камилла понимающе рассмеялась. – Мне нравится эта идея! С одной стороны, это всего лишь легкомысленный розыгрыш, поэтому любой, кто отнесется к нему чересчур серьезно, выставит себя на посмешище. Но пока краситель не пройдет через всю систему водоснабжения, люди будут только об этом и думать. Хотите испить нашей крови? Пожалуйста – вот на что она похожа.

– Посыл звучит вполне справедливо, – согласился Оливье. – Но как быть с логистикой? Как нам раздобыть такое количество красителя? И как добавить краситель в воду, чтобы система его не отфильтровала – и не вызвала слив нескольких миллионов литров воды, заподозрив, что очистители дали сбой?

– Как оценивается качество воды? – поинтересовался Лорен. – Могут ли они проверять только ожидаемые загрязнители?

Камилла уже искала ответ. – Помимо серии специфических тестов, нацеленных на нескольких сотен веществ, которые могут содержаться в церерском льде, они также используют хроматографию и масс-спектрометрию. Появление нового пика поднимет тревогу…, но нам, возможно, удастся обойти систему, используя ее слабые места. – В аналитической химии не существовало машины, способной перечислить абсолютно все содержащиеся в образце вещества, не делая никаких предположений о его составе.

– Вы говорите о том, чтобы сделать воду красной, – сказала Мирей. – Думаете, для того, чтобы это заметить, действительно потребуется спектрометрия?

– Хмм. – Камилла была почти уверена в том, что за потоком воды не будут наблюдать люди; кто бы стал платить за такую работу? Однако в присутствии видимого красителя зашкалит даже простой оптический сенсор, проверяющий мутность воды.

– Есть ли способ отсрочить изменение цвета? – спросил Оливье. – Может быть, использовать прекурсор, который превращается в краситель позже, по ходу движения воды?

– Превращается во что и при помощи чего? – насела на него Мирей.

– Не знаю. При помощи какого-нибудь медленного катализатора?

– Это уже становится нереалистичным, – неохотно признала Камилла. – Любое вещество в больших количествах, неважно алое или нет, будет сложно произвести, сложно доставить и сложно провести через фильтры водоочистки. – Первоначальная идея Лорена была более практичной в одном отношении: действие токсина исходило из биологической активности, а не объемных физических свойств, и использовало для усиления эффекта чувствительность человеческого тела.

– Нам надо сбить с орбиты несколько блоков льда, – сказала Мирей.

Лорен рассмеялся. – У тебя, наверное, припасена парочка лишних ракет?

– Нет, – ответила Мирей, – но взломать систему управления струйными рулями не так уж сложно. Если нам удастся нарушить ориентацию блока, то следующий удар собьет его с курса. Все компоненты, благодаря которым работает торговый цикл, разработали Сивадье – посмотрим, как люди без него проживут.

– Мы могли бы продержаться на оборотном водоснабжении, не так ли? – Оливье открыл оверлей. – О. Но недолго. И все-таки…

Камиллу встревожил уже тот факт, что они вообще рассматривали этот вариант. – Мне кажется, устраивать дефицит воды – это чересчур, – твердо заявила она.

Мирей потеряла терпение. – Ну хорошо, Златовласка¹, каково твое идеальное решение?

Камилла отчаянно ухватилась за первый пришедший в голову ответ. – Биологическое, как и предлагал Лорен…, но более хитрое, более безопасное, более точное. Биологическое, но безвредное.

Мирей нахмурилась. – И что это значит?

В течение нескольких долгих секунд Камилле было нечего добавить.

Но затем ее осенило.

---

– Дай-как я проверю твой скафандр. – Гюстав жестом подозвал Камиллу.

Она осторожно направилась к нему, ступая по полу мастерской. Ботинки считывали ее походку и рассчитывали момент изменения адгезии почти так же точно, как и ее собственная обувь, но из-за дополнительной массы и громоздкости скафандра процесс все равно казался менее надежным, чем обычная ходьба. – Думаете, он недостаточно умен, чтобы провести самотестирование? – Этому скафандру было почти сорок лет. Они купили его на «сером» рынке и покрасили черной как смоль краской.

– Ума ему должно хватить, но если это не так, он может просто не понять своей глупости. – Гюстав был достаточно стар, чтобы знать эту модель на личном опыте. – Разведи руки в стороны.

Когда Камилла сделала, как он просил, Гюстав нагнулся и приложил ухо рядом с правым локтевым суставом. Она не знала, удивляться ли этому или беспокоиться. – Поэтому я нахожусь под давлением выше внешнего? Чтобы вы могли искать протечки на слух?

– Шшш. – Закончив проверку, он выпрямился.

– Что произойдет, если снаружи я получу пробой?

– Если объект будет небольшим и медленным, ткань восстановится сама собой.

– А если он будет большим или быстрым?

– Тепловое трение приведет к мгновенному возгоранию. Ты обуглишься за долю секунды. – Гюстав улыбнулся. – Что гораздо лучше, чем медленная смерть от удушья.

– Само собой.

Камилла выходила на поверхность четыре раза, когда еще была ребенком. От первого путешествия захватывало дух, следующие два были довольно волнительными, но на четвертый раз все эти приготовления и предписанные техникой безопасности проверки показались слишком большой платой за пейзаж, который она могла с большей четкостью увидеть с помощью оверлея. Ей, однако же, никогда не было страшно: она верила, что ни мать, ни учителя не станут подвергать ее реальной опасности. Гюстав, пожалуй, мог позаботиться о ее безопасность лучше любого из экскурсоводов, которым она доверяла свою жизнь. Однако сам факт, что она действовала тайно, вызывал в ней тревогу, явно непропорциональную какой бы то ни было разумной оценке рисков.

Плюс то, что сегодня ей впервые в жизни предстояло покинуть поверхность Весты.

Гюстав помог ей пристегнуть газоструйные рули. Их суммарного со скафандром веса оказалось достаточно, чтобы голени и поясница заболели от непривычной нагрузки. – Орбиту ледяного куба я ввел вручную, – сказал он. – Она будет стерта, как только ты закончишь. Если тебя поймают, скажи, что просто захотела полетать над шахтами. Портовые системы не смогут опровергнуть твои слова; без маяка ты будешь слишком медленной и темной, чтобы они тебя засекли.

– Ясно. – Изначально в воображении Камиллы им предстояло раздобыть робота, который и должен был выполнить всю работу, но по размышлении почти не удивилась тому, что найти подержанную модель с отключенными предохранителями и журналом событий – готовую без какой-либо отчетности выполнить любой приказ своего хозяина, будь то помощь с необычной работой по дому или забивание случайных прохожих до смерти – было просто невозможно.

Ее сетевой интерфейс подключился к реактивным двигателям. Камилла открыла оверлей, и Гюстав объяснил ей назначение всех элементов управления. Он мог бы выполнить эту миссию с закрытыми глазами, но страховочный маячок, имплантированный в его тело, не позволил бы ему действовать скрытно.

– Есть вопросы? – спросил он.

Камилла покачала головой. Он проводил ее к воздушному шлюзу.

Каждый цикл любого из шлюзов отмечался в журнале событий, но за несколько дней до этого Гюстав доставил в мастерскую грузового робота, и теперь пятнадцатиметровый бегемот был готов вернуться на поверхность. Включиться он должен был только по возвращении в свою рабочую среду; так что если Камилла будет действовать быстро, выдать ее он не сможет. Она забралась на машину и спряталась за гигантскими сложенными захватами; на вид они были похожи на гаечные ключи кинг-конговского размера. В шлюзе имелись камеры, но Гюстав заверил ее, что ее укромное место будет скрыто расположенной над ней громадой робота.

– Удачи, – прокричал он вслед.

Включившаяся конвейерная лента потащила робота вперед. Сама поездка была такой же плавной, как и пешая прогулка, и хотя в момент перехода на конвейер шлюза шасси слегка скрипнуло и задрожало, момент входа в шлюз Камилла почти не заметила. Когда позади закрылась раздвижная дверь, интерфейс скафандра отметил падение внешнего давления, и мир звуков сжался до одного ее дыхания.

Она почувствовала, как начал подниматься огромный гидравлический лифт, но как только он пришел в движение, оно стало почти неощутимым, и Камилла даже не могла точно определить, прибыла ли на место, пока внешняя дверь не поднялась достаточно высоко, и сквозь нее внезапно ударил солнечный свет. Камилла заставляла себя лежать, распластавшись по корпусу робота, как пугливый таракан. Дождавшись, пока конвейер высадит ее бездушного носителя на камне, она переползла назад и спрыгнула на поверхность. Помедлив несколько секунд, пока дверь не опустится достаточно низко, чтобы скрыть ее от камер внутри шлюза, она развернулась и энергично зашагала по серому базальту, сосредоточившись на рельефе местности и отказываясь смотреть вверх.

– Ну ладно, – пробормотала она. Похлопав себя по ремню с инструментами, она убедилась, что не потеряла полезный груз по дороге, превратив всю миссию в бессмысленную трату времени, затем обратилась к навигационной системе и приказала приступить к выполнению полетного плана Гюстава. Секунду или две вокруг нее кружились фрагменты космического мусора – потрескавшиеся обсидиановые осколки, улавливавшие солнечный свет, – а затем она начала подниматься.

Ремни под мышками взяли на себя большую часть веса, вдавившись в тело, в то время как ноги продолжали неловко висеть в пустоте; казалось, будто ее поднимает неуклюжий гигант, который не смог как следует обхватить ее вокруг талии. Прежде, чем она успела взглянуть с высоты на окружавшую шлюз территорию, горизонт опустился ниже ее лицевого щитка, и все поле зрения заняло звездное небо.

Камилла сосредоточилась на навигационном оверлее. Ледяной куб, который Гюстав выбрал в качестве ее цели, уже преодолел последнее соударение и медленно двигался по высокой орбите, дожидаясь, когда его заберет грузовой робот. На изображенной перед Камиллой схеме уже было показано сближение ее предполагаемой траектории с орбитой, однако для того, чтобы сравняться с кубом по высоте и скорости потребуется почти полчаса.

Приток адреналина, вызванный ее незаконным выходом на поверхность, пошел на убыль, уступая место трезвому беспокойству. Но сейчас ей оставалось лишь довериться словам Гюстава, утверждавшего, что со стороны она выглядела достаточно невзрачной и медленной, чтобы обратить на себя внимание специализированных систем наблюдения – в первую очередь, они были озабочены грузом, ориентация которого могла нарушиться из-за проблем с тормозящим соударением, нежели любителями увеселительных вылазок, о которых люди постоянно сплетничали друг с другом, не предпринимая против них никаких реальных мер.

Она приблизилась к цели с «темной» стороны; блок находился в собственной тени и оставался невидимым на фоне черного неба, пока Камилла не приблизилась настолько, что освещенная звездами оболочка приняла вид бледно-серого шестиугольника – обретая видимые черты, он приближался к ней с угрожающей скоростью до тех пор, пока Камилла не начала сбрасывать скорость. Навигатор аккуратно вывел ее на совмещенную орбиту, но прежде, чем вернуть управление, предусмотрительно оставил зазор около десяти метров.

Камилла приказала реактивным двигателям придать ей небольшое ускорение в направлении ближайшего ребра куба. Уголки оболочки были усечены в форме треугольников – именно там, защищенные от лобовых столкновений с соседними блоками, располагались струйные рули. Крошечные индикаторы сопровождения, установленные рядом с каждым из рулей, обращали внимание только на небольшую группу опорных звезд; ей оставалось лишь следить за тем, чтобы не закрыть ее своим телом.

Она двигалась так медленно, что, раскинув руки, сумела закрепиться на поверхности при помощи присосок еще до того, как коснулась куба своим туловищем. Оболочка затормозила ее движение, но затем срикошетила, и когда толчок не сдвинул Камиллу с места, ее потянуло вперед, после чего весь цикл повторился несколько раз, пока она не обратилась к программному обеспечению рулей, воспользовавшись функцией «умной» амортизации. Остановившись, она ухватилась за куб и, усилием воли убедив себя в том, что с ней ничего не случится, если она отпустит одну руку, отключила адгезию правой перчатки и запустила руку в пояс с инструментами.

Распылительный пистолет не смог бы пробить оболочку блока – но она почти наверняка была усеяна крошечными отверстиями от микрометеоритов. Камилла поводила над ней струей теплого пара; с холодной поверхности поднялись клубы тумана, который даже вышел за пределы тени, украсив небо кусочком радуги – бледной, но совершенно фантастической на фоне звезд.

Какое бы количество примеси не попало в лед, ее концентрация наверняка будет крошечной, однако, разрабатывая вещество, Камилла позаботилась о том, чтобы оно не связывалось с абсорбционными очистителями и пробоотборниками, с которыми ему предстояло встретиться по мере прохождения воды через систему очистки. Единственное, к чему оно было готово прилипнуть, – это конкретная разновидность ворсиночных клеток, выстилающих человеческий кишечник.

Израсходовав весь распылитель, Камилла сверилась с часами. Еще сорок минут уйдет на то, чтобы вернуться на поверхность, но ей бы все равно пришлось ждать больше часа, прежде чем рабочий график Гюстава позволит ему провести через шлюз очередного робота.

---

– Ну как, видишь? – с нетерпением спросила Камилла. – Вот здесь! Она коснулась нужного места.

Оливье по-прежнему молчал. Возможно, его глазам требовалось больше времени, чтобы адаптироваться к темноте.

– О, точно. – Он нервно рассмеялся и несколько раз провел большим пальцем вперед-назад по внутренней части своей руки – будто пытаясь стереть флюоресцентную каллиграфию.

– Бува J вышла немного корявой, – посетовал он.

– Нет, просто ты как-то странно напряг мышцы, – возразила Камилла. – Морфогены лучше тебя умеют измерять нормальные расстояния между клетками.

– Так когда же проявится твоя надпись?

– Кто знает? Не все получат достаточную дозу.

– Думаю, мне следует провести тщательный осмотр, – сказал Оливье.

Камилла разделась в темноте и легла рядом с ним на кровать. Она думала, что поиск будет не более, чем игрой, но через несколько секунд Оливье торжествующе закричал и подвел ее к зеркалу. Буквы шли наискосок в нижней части ее спины. Выбор места и ориентации оказался слишком сложной задачей; в итоге они решили отдать предпочтение контролю над содержанием, пожертвовав точностью расположения надписи.

– J’accuse², – прочитала она, убеждаясь в том, что перевернутая вверх ногами надпись действительно была правдоподобной копией оригинала. – Это лучше, чем ставить всем на лоб клеймо, – решила она. – Половина всего веселья в эффекте неожиданности.

– Веселья? – Оливье помедлил. – Надеюсь, именно так люди это и воспримут.

– Это веселее, чем шесть часов холеры или шесть недель без воды.

– Я не критикую сам план, – сказал он. – Но первой мыслью большинства реципиентов, возможно, будет вовсе не «Ура! У меня нет холеры!»

Камилла фыркнула. – Ну и на хер их, если шуток не понимают. Мне тоже было не смешно, когда меня окружила толпа в пункте неотложной помощи.

– Знаю.

В дверь позвонили. Оливье мельком взглянул на оверлей, соединенный с камерой у входа. – Лорен? – пробормотал он.

– Не обращай на него внимания, – предложила Камилла. – Не всем из нас надо сравнивать татуировки.

Лорен принялся стучать в дверь. Оливье направился ко входу, чтобы ему открыть, а Камилла тем временем привела себя в порядок.

Она слышала, как двое мужчин разговаривают, но голоса были слишком тихими, чтобы разобрать слова; в интонациях, однако же, не было и намека на жизнерадостное настроение или повод для праздника, а когда она присоединилась к ним в гостиной, атмосфера оказалась довольно мрачной. – В чем дело? – строго спросила она.

– Мирей погибла, – ответил Лорен.

– Что?

Оливье, сгорбившись, сидел на диване, потеряв дар речи, не в силах взглянуть ей в глаза.

– Как? Что произошло?

– Она была в ночном клубе, – сказал Лорен. – Болтала о налоге, глумилась кое над кем… – Он осекся, но Камилла поняла, кого Лорен имел в виду – людей, у которых на открытом участке коже неожиданно появились светящиеся слова.

Лорен продолжил. – Ее друг сказал, что она кричала: «Только представьте, что будет дальше!»

Камилле показалось, что она бредит. – Но что они с ней сделали? – Бросили выпивку в лицо? Пару раз ударили кулаком?

– Они вытащили ее на улицу и стали избивать. К моменту, когда их оттащили роботы, у нее уже был тромб и перелом черепа. Около часа назад она скончалась в больнице.

– Ваша спутница не смогла прийти? – спросил Оливье у Анны.

– Она не любитель таких мероприятий. – Хлоя не объяснилась и не принесла извинений, поэтому Анна не была настроена выдумывать их за нее.

Оливье проводил ее в полную людей квартиру. Тихая ударная музыка с незнакомым ритмом почти терялась на фоне голосов гостей, а из кухни доносился дурманящий аромат специй для жарки. Когда Оливье принялся знакомить ее с остальными, Анна подумала, стоит ли вежливо напомнить ему о том, что она и без того видит имена окружающих людей; но он почти наверняка знал об этом и раз уж решил снабдить ее этими вербальными подсказками, перебивать его было бы просто грубо.

– Мы с Лореном знаем друг друга уже много лет, еще с Весты, – объяснил Оливье, имея в виду хозяина квартиры. – Я бы вряд ли осилил медшколу, если бы он не развил во мне конкурентную жилку.

Лорен по-братски обнял Оливье за плечо. – Я просто рад снова увидеть его здесь, в целости и сохранности. А скоро придет и черед Камиллы.

Улыбка сошла с лица Оливье. – До этого еще больше года.

– Время пролетит быстро, – стоял на своем Лорен. – Не успеешь оглянуться, и она будет стоять на этом самом месте.

Оливье, похоже, не нашел особого утешения в этой гиперболе. – Похоже, что ваши силы вернулись, – сказала Анна. – Судя по вашей походке, вы как будто только что сошли с парома.

– Мышцы почти не успевают атрофироваться, – объяснил Оливье. – С биологической точки зрения все путешествие равносильно нескольким дням постельного режима.

– Но гравитация у нас все-таки сильнее.

– На шестнадцать процентов? – Он оглядел свое до нелепости исхудавшее тело. Думаю, эту разницу я компенсировал кое-чем другим.

Раздался звонок, и Оливье, извинившись, отошел.

– Ваша подруга Камилла… в пути? – спросила Анна у Лорена.

– Да. Она покинула Весту почти два года тому назад.

– Не представляю, как кто-то может на такое решиться, – призналась Анна. – Мне не по душе даже выход на поверхность.

– У вас бы не было выбора, – обходительно ответил Лорен.

Анне не хотелось его обижать, но она все же не была уверена, что его слова следует воспринимать буквально. – Что бы вам грозило в случае поимки?

– Мятежники приговариваются к пожизненному заключению. И это в лучшем случае. Люди постоянно гибнут во время арестов.

– Но ведь так не может продолжаться вечно, – возразила она. – Должен же быть способ уладить разногласия.

– Должен, – согласился Лорен. – Но мы не можем согласиться на меньшее, чем полное восстановление равноправия, а этого в ближайшем будущем не предвидится.

Когда Оливье вернулся, Анна заметила, что с полдюжины человек повернулись к ним, прислушиваясь к беседе. – Нам повезло, – сказала она. – Наши основатели, по крайней мере, позаботились о том, чтобы такого не случилось.

– Вы правда в это верите? – вежливым, но недоверчивым тоном спросил Оливье.

Анна замешкалась, пытаясь решить, не будет ли такое сравнение воспринято, как провокация – но собравшиеся здесь люди, как ей казалось, вряд ли бы стали относиться к разрушившей их жизни системе, как к апогею цивилизации. – Богатство, которое нам дает Церера, не воспринимается, как чье-то наследие, – ответила она. – Основатели рассчитывали получить выручку от своих инвестиций, и в этом их ожидания оправдались – но в то же время они были согласны с тем, что Церера не возникла на пустом месте, благодаря их капиталу. Если этот астероид кому и принадлежит, то явно не потомкам тех, кто первым добрался сюда со своими роботами; он принадлежит тем, кто соглашается здесь жить и вносит свой клад в развитие общества.

– А что, если люди сочтут, что какая-то группа этого не делает? – спросил в ответ Оливье. – Создает проблемы вместо того, что помогать обществу развиваться?

Анна склонила голову, признавая справедливость его замечания. – Да, такое возможно. Но это, по крайней мере, будет зависеть от нашего собственного поведения, а не от людей, живших сто лет тому назад. Я считаю, что мы унаследовали сильную склонность к утилитаризму; если бы нам пришлось выбирать между гражданской войной и попустительством кажущемуся нарушению правил, большинство из нас, как мне кажется, выбрали бы второе.

Лорен улыбнулся. – Но ведь у этого есть и оборотная сторона, не так ли? Если бы большинство вестианцев были настоящими утилитаристами, они бы «простили» наш «долг»…, а если бы мы сами были настоящими утилитаристами, то проглотили бы свою гордость и просто заплатили налог. В общем и целом превращение десятой части всех граждан в людей второго сорта с чуть меньшим доходом едва ли можно сравнить со страданиями, к которым приведет война.

Прежде, чем Анна успела сформулировать дипломатичный ответ, одна из наблюдателей, Селин, вмешалась в их разговор с пренебрежительной репликой: «Утилитаризм хорош для теоретиков, а не для живых людей».

– Серьезно? – Анна потеряла интерес к дипломатии и пошла на поводу у более воинственных черт характера. – И как же в таком случае живым людям следует выбирать, например… политику в области здравоохранения? Если минимизация вреда в масштабах целого сообщества так наивна и утопична, означает ли это, что вы бы остановились на варианте, который гарантирует наилучший исход для горстки людей, приближенных к принятию решений? Или предпочли бы результат, в которой могла бы вылиться возня за монополизацию ресурсов под лозунгом «бесплатно для всех»?

– Разумеется, все мы предпочитаем более равномерное распределение благ, – ответила Селин. – Но вовсе не потому, что, в первую очередь, обращаем внимание на метрики каких-то статистиков. Для большинства все сводится к грамотной, но эгоистичной заинтересованности в политике, которая не отдает предпочтений любимчикам.

Спорить с ее словами Анна не могла, но это замечание едва ли исчерпывало картину в целом. – И никто не испытывает эмпатии за пределами своего ближнего круга? Никто не думает о справедливости?

– У вас есть дети? – спросила Селин.

– У меня есть сын.

– Вы можете не кривя душой сказать, что не ставите его благополучие выше других людей?

– Конечно нет! – ошеломленно воскликнула Анна. – Но я никогда не рассчитывала на то, что церерское общество в целом будет относиться к нему по-особенному. Можно любить своего ребенка сильнее других и в то же самое время доверять власть системе, которая считает всех детей взаимозаменяемыми.

– Только, если вы никогда не чувствовали разницу, – заметила Селин.

Анне хотелось сказать, что если церерская система не дала ей почувствовать упомянутую разницу, это лишь добавляло очко в ее пользу. Но она не знала, какие незажившие раны скрывались за фанатизмом этой женщины.

– Довольно с нас политики, – сказал Оливье. – Пора к столу.

---

Когда Анна вернулась домой, Хлоя разглядывала какой-то оверлей. Он не был приватным, но Анна даже не глядя могла сказать, что именно он транслировал.

– В таком масштабе они даже за месяц едва успевают сдвинуться с места, – задумчиво произнесла Хлоя, поднося к оверлею большой палец, чтобы оценить размеры соответствующего фрагмента траектории.

– Или за десять лет, – добавила Анна.

– Ему надо было остаться дома и просто заморозить себя до тех пор, пока межзвездные путешествия станут выгодными на практике. Через сотню лет мы наверняка разгадаем секрет загрузки сознания.

– Но ведь это бы выглядело слишком просто – лежать и ждать, пока остальные все сделают за тебя.

Хлоя отрывисто рассмеялась. – Чем отправиться в лежачий трехтысячелетний круиз? Когда единственное, что может помешать тебе отстать от остальных – это крах цивилизации?

– Если Веста нас чему-то учит, он, вполне возможно, принял верное решение.

Хлоя закрыла оверлей и повернулась к Анне. – Ну так как прошла вечеринка?

– Было интересно.

– Веста не твоя проблема, – напрямую сказала Хлоя. – Тебе не стоит вмешиваться.

– Я не вмешиваюсь. Или ты думаешь, я планирую отправиться на секретную миссию, чтобы попытаться свергнуть вестианских угнетателей.

– Никто из нашей семьи не полетел бы на бредовое задание, верно?

– Теперь вестианцы – часть нашего сообщества, – сказала Анна. – Чего ты хочешь – чтобы все держались особняком в своих маленьких гетто?

Хлоя тяжело вздохнула. – Здесь они вряд ли страдают от травли. Твоя помощь им не нужна.

– Кто говорил о помощи? – возразила Анна. – Мне просто хочется время от времени общаться с людьми, которые отличаются жизненным опытом. Я не понимаю, почему ты так… этому противишься. – Она чуть не сказала «ревнуешь», но затем решила, что это было бы излишней провокацией с ее стороны.

– То есть Веста катится к черту, но это еще не повод проявлять бдительность?

– Это повод попытаться понять происходящее.

– Я не хочу этого понимать, – ответила Хлоя.

– Ты не хочешь понимать?

Хлоя продолжала стоять на своем. – Здесь им всегда рады. Я никогда не откажу им в помощи. Но я не хочу чувствовать их боль, представлять себя на их месте или смотреть на мир их глазами.

Анна была озадачена. – Потому что…?

– Потому что это первый шаг пойти вслед за ними по наклонной – увидеть мир таким, каким его видят они.

– По-твоему, война – это инфекция, и мы можем подцепить ее, просто разговаривая с ними?

– Я знаю, ты считаешь меня фанатиком, но на самом деле все наоборот – я считаю, что вестианцы ничем не отличаются от нас. Их жизнь была ничем не хуже нашей – такой же безопасной, такой же процветающей – и так же, как и у нас, в их сообществе было полно скучающих людей без определенной цели, так и не сумевших придать своей жизни хоть какой-то смысл. Но потом они поняли, что эту пустоту можно заполнить – нужно просто выдумать конфликт, занять одну из сторон и стоять на своем, невзирая на обстоятельства. Ты, возможно, считаешь, что мы неуязвимы перед такой угрозой, но лично я так не думаю.

– Я не думаю, что мы неуязвимы, – возразила Анна, которая теперь была рада, что Хлоя не пошла вместе с ней на вечеринку. – Я просто не считаю эту проблему заразной болезнью. А ты только что предложила диагноз. Если предупрежден – значит вооружен, то разве лишняя информация о Весте – это плохо?

– Но твоя цель не информация. Ты же не собираешься писать диссертацию на тему вестианской войны.

– И правда. Тогда в чем моя цель? Может, ты объяснишь?

Хлоя немного помолчала, будто взвешивая за и против честного ответа. – Мне кажется, ты ищешь себе новую семью, – ответила она. – Саша тебя покинул, а со мной тебе скучно. Вот ты и хочешь снова стать частью чего-то большего.