Отходя от туалета, Элис заметила в заборе дыру, которая вела аккурат на улицу. Секунду подумав, она решила не пользоваться коротким путем. Чем больше она будет красться и прятаться от взглядов прохожих, тем скорее вызовет их подозрение.
Она как ни в чем не бывало вошла в таверну и направилась к выходу, петляя в толпе шумных посетителей и дивясь тому, насколько это было странно – не просто иметь возможность видеть всех, кто находился в комнате, но и натыкаться на твердую, безопасную преграду при каждом невольном контакте. Люди не проявляли к ней какого-то особого почтения – нельзя сказать, чтобы толпа расступалась при одном лишь ее появлении, – но и невидимой она уже не была. Прохожие уступали ей дорогу в меру возможностей, ведь поступая так, они, как правило, были вынуждены прижиматься к кому-то другому.
Протолкавшись наружу через створчатые двери, Элис отчасти ожидала, что за ней увяжется кто-то из работников заведения – пусть даже для того, чтобы упрекнуть ее в пользовании туалетом, не купив даже кружки пива. Но если они ее и заметили, то были слишком заняты, чтобы отвлекаться на подобные мелочи.
Она продолжала идти по улице и, даже радуясь собственному успеху, старалась не выказывать изумления. Вначале она планировала отыскать какой-нибудь заброшенный на вид сарай, но в итоге передумала и была только рада. Сарай, возможно бы, и подошел, но с тем же успехом она могла оказаться в тесном пространстве с металлической косой – как раз в тот момент, когда лезвие и ее плоть начали бы соперничать за право занимать один и тот же объем.
Центр города был хорошо освещен, и Элис решила воспользовалась первой настоящей возможностью изучить стиль одежды людей, в общество которых она так надеялась влиться. Выяснить расположение пуговиц ей не удалось: в таверне Элис переполняли чувства, а с холмов это было попросту не разглядеть. Но судя по окружавшим ее людям, мода Митона не настолько отличалась от ритеранской, чтобы выставить ее белой вороной; ее туфли, брюки, жилет и пиджак в общем и целом соответствовали стилю митонских нарядов.
Ее уверенность выросла – но отнюдь не беспредельно. Когда Элис поняла, что вконец заблудилась, то не сразу смогла набраться смелости и спросить дорогу у прохожих.
– Прошу прощения, не подскажете, как попасть на Кизиловую улицу? – спросила она у идущей под руку пары среднего возраста.
– Вам надо пройти назад, – ответила одна из женщин. – Несколько минут пешком, и вы увидите ее по левую сторону.
– Спасибо. – Элис заранее подготовила всевозможные оправдания за неидеальное воспроизведение местного акцента, но воспоминания ее матери, судя по всему, оказались вполне точными, а неутомимые тренировки в итоге принесли свои плоды.
Дом №17 по Кизиловой улице был частью рядной застройки, последним в группе из пяти зданий. Свет в окнах не горел. Ничуть не смутившись, Элис поднялась по ступенькам и уверенно постучала в парадную дверь. Она прислушалась к ответу, затем постучала сильнее. Всякий раз, когда она разыгрывал эту сцену у себя в голове, дверь открывалась в ту же секунду. Но даже если объект ее преследования сменил адрес, новый жилец наверняка подскажет ей, где его искать.
Элис постучала в третий раз; она была уверена, что дверь, сделанная из грубого камня, попросту не пропускает звук. Почему здесь нет нормального дверного молотка или звонка?
Дом оставался все таким же темным и молчаливым. Элис присела на ступеньки. Если ей придется искать место для ночлега, как она будет расплачиваться за комнату? Стоило украсть из таверны немного монет, пока у нее была такая возможность – это бы меньше походило на кражу, если бы она вернула их тем же вечером в обмен на комнату.
Она опустила голову и закрыла лицо руками. В делах секретных агентов она была полнейшим новичком; любой сносный шпион бы непременно придумал, как исправить это непредвиденное обстоятельство.
– С вами все в порядке, мисс?
Элис подняла голову. У двери дома №16 появился мужчина, который пристально разглядывал ее с тревогой на лице.
– Я искала мистера Пемберти, – ответила она. – Возможно, я ошиблась адресом?
– Нет, адрес правильный. Но ведь сейчас он должен быть на собрании, разве нет?
Мужчина, похоже, был озадачен тем, что она могла об этом не знать, но Элис не поддалась импульсивному желанию шлепнуть себя по лбу, заявив, что этот день попросту вылетел у нее из головы. Вместо этого Элис заставила себя изобразить самую обыкновенную неосведомленность; исправлять ситуацию как-то иначе она не собиралась. – Не знаете, где именно?
– В конференц-зале, – ответил мужчина, еще более сбитый с толку ее вопросом; где же еще собираться людям по случаю такого события?
– Большое спасибо. – Элис поднялась на ноги и, отряхнув брюки, зашагала по улице. Если она не сможет отыскать конференц-зал, опираясь исключительно на его архитектурные особенности, ей стоит и вовсе отказаться от своей затеи и просто вернуться домой.
Когда она вновь оказалась на площади, поиск нужного здания занял всего несколько минут. Она с опаской приблизилась ко входу, однако двери были широко раскрыты, а многочисленная и разношерстная публика, занимавшая ряды кресел перед сценой, наводила на мысль, что собрание было публичным и не требовало ни платы, ни специального приглашения. Проскользнув внутрь, Элис заняла место у задней стены зала.
В передней части сцены стояли три человека – двое мужчин и одна женщина, каждый со своей трибуной. – Нам нужно проявить терпение, – говорил один из мужчин. – Никто не обещал, что эта политика принесет свое плоды в ближайшее время.
– В ближайшее время? – прокричал кто-то из зала. – Это так вы говорите о десяти годах? – Реплика вызвала одобрительный смех в адрес зрителя и несколько язвительных возгласов в сторону сцены.
– Мне понятно ваше разочарование, – сказал в ответ оратор. – Но эти годы – не так уж много в сравнении с десятилетиями, когда среди нас почти каждый день ходили гости из других городов. Даже сейчас нельзя с уверенностью сказать, что наши улицы и дома полностью очистились от отмерших частичек их тел. Выводы о том, что изоляция не принесла никакой пользы, преждевременны.
Второй мужчина, который все больше и больше терял терпение, уже не мог держать свои возражения при себе. – Даже если мистер Пемберти прав, и город буквально усеян омертвевшей кожей туристов, которые уже давно покинули его пределы, наши тела каждый день справляются с куда более серьезными вторжениями в лице несчастных насекомых. Даже воздух состоит из шести фракций; каждый раз, когда мы делаем вдох, половина молекул, попадающих в наш кровоток, со временем оказываются совершенно бесполезными! Однако природа наделила нас механизмами, которые следят за тем, чтобы в нашу плоть и кости проникали лишь атомы, принадлежащие к нашей собственной фракции. В этом нет ничего нового, необычного или опасного. Вредоносной чепухе мистера Пемберти нужно положить конец, пока мы окончательно не потеряли уважение всех окрестных городов и не обрекли себя на вечную изоляцию.
– То есть мы просто последуем вашему совету, и Дисперсия продолжится как ни в чем не бывало? – спросил мистер Пемберти.
– Какова бы ни была причина болезни, – возразил его оппонент, – обмен рукопожатиями с нашими соседями здесь ни при чем; так мы поступали испокон веков безо всякого вреда для себя.
– История, – возразила третий оратор, – не знает примеров болезни, которая могла бы сравниться с Дисперсией. А то, что мистер Уоткинс называет безвредным, на деле медленно подрывало защитные силы нашего организма. Нас склонили к беспечности, а теперь нам приходится за это расплачиваться. Если мы хотим быть в безопасности, то должны расчистить вокруг Митона куда большее пространство. Как минимум, нужно расселить Ритер, Салтон, Дрейвиль и Боннертон. Пусть их обитатели живут рядом с людьми, которые могут видеть их круглый год. И не говорите мне, что это жестоко или несправедливо! Они получат точно такую же выгоду, что и мы: избавив себя от Дисперсии, мы заодно освободим от болезни их самих.
По коже Элис поползли мурашки, но мнения окружавших ее людей, судя по всему, разделились; женщина в нескольких рядах от нее пренебрежительно загоготала, в то время как другие ответили одобрительными возгласами. Ее мать была права, предположив, что десятая годовщина изоляции подтолкнет митонцев к переоценке своего решения, но подобное ужесточение мер предсказывали лишь самые беспросветные пессимисты.
Мистер Уоткинс дождался тишины. – У вас есть какие-то доказательства, миссис Кенворт?
– Они в могиле моего сына, – с холодной яростью в голосе ответила она. – Точнее, в тех его частях, которые мы так и не смогли похоронить, потому что они отделились от тела и стали невидимыми.
– Никто из нас не отрицает, что эта болезнь – настоящая трагедия, – сказал мистер Уоткинс, смягчившись в знак сочувствия, но не желая отклоняться от темы. – Но где доказательства, что виной этому именно Ритер и Салтон? Мы десять лет держались от них в стороне, но ситуация ничуть не улучшилась – разве не должны мы признать более вероятным, что гипотеза мистера Пемберти оказалась ошибочной?
Мистер Пемберти поспешил высказаться в свою защиту. – Если какая-то часть вашего тела входит в состояние, представляющее смертельную опасность для всего организма, но при этом совершенно естественное для ваших соседей, что же еще, кроме контакта с этими пресловутыми соседями, могло склонить его к подобному безрассудству?
От досады мистер Уоткинс ухватился за край своей трибуны. – А когда у вас истончаются носки и появляются поры в металлических инструментах, в этом тоже виноват Ритер?
– Не разговаривайте со мной, как с ребенком! – резко ответил мистер Пемберти. – Мы все прекрасно знаем, что фракционированное вещество рассеивается само по себе.
– Само по себе! – Мистер Уоткинс радостно ухватился за его признание. – Ее никто никуда не «переманивает»; это исключительно спонтанный процесс. Единственная разница между живой и неживой материей заключается в том, что наши тела прикладывают активные усилия, восполняя запас своих строительных блоков, благодаря чему могут сохранять целостность куда дольше, чем любое вещество, которое мы, очистив, оставляем без присмотра. Конечно, если эти усилия не приводят к цели, все заканчивается катастрофой – но с какой стати нам винить в этом наших двоюродных братьев и сестер, которые жили рядом с нами в течение сотен лет? Которые явно контактировали с нами куда активнее – ведь иначе мы бы попросту не были родственниками, верно?
Публика взорвалась смехом, хотя Элис и заметила несколько человек, встретивших похабную реплику неодобрительным взглядом, а сам мистер Пемберти, она была готова поклясться, и вовсе покраснел.
– Достаточно проследить в прошлое любую родословную, – заметила миссис Кенворт, – и окажется, что все мы когда-то были дикими животными. Но это вовсе не означает, что мы должны так жить и сейчас.
Собрание шло своим ходом, и трое ораторов продолжали выдвигать доводы в пользу своих мнений, совершенно не желая уступать своим оппонентам. Всякий раз, когда слово брал мистер Уоткинс, Элис ощущала прилив надежды; его речь казалась ей настолько здравой, что непременно должна была убедить каждого из слушателей.
Наконец, женщина, все это время таившаяся где-то за кулисами, вышла на сцену и объявила, что собрание подошло к концу. Элис поднялась вместе с остальными, но когда люди начали покидать зал, она просто стояла, продолжая пристально разглядывать сцену в попытке понять, как поступят ораторы. Мистер Уоткинс и миссис Кенворт остались, чтобы пообщаться с окружившими их остатками публики, но мистер Пемберти исчез без следа.
Элис вышла из конференц-зала и, шагая по своим же следам, вернулась на Кизиловую улицу. Большую часть пути по тому же маршруту следовала и значительная часть разошедшихся слушателей, и Элис, не надеясь узнать кого-нибудь из них со спины, все же ускорила шаг, нацелившись на самого быстрого из оказавшихся в ее поле зрения людей. Время было уже довольно позднее, и Элис не могла рассчитывать на то, что ей откроют, когда она постучит в дверь под номером 17, но искать другое прибежище ей было негде.
Она догнала мистера Пемберти, когда тот уже поднимался по ступенькам своего дома.
– Отец! – прокричала Элис. Ее голос показался жалобным даже ей самой, а самообладание неожиданно дало трещину.
Когда он повернулся в ее сторону, стало ясно, что поначалу он решил, будто это слово адресовано кому-то другому, а сам он решил оглядеться из чистого любопытства. Неизбежный вывод сложился в его голове лишь после того, как мужчина осознал, что кроме них двоих на улице никого нет.
– Элис? – Казалось, что имя слетело с его губ прежде, чем он успел окрасить их хоть какой-то эмоцией. Ни шока, ни гнева – но и никакого радушия.
Когда Элис приблизилась, ее отец продолжал неподвижно стоять. В ответ на категорический отказ она была готова пойти даже на шантаж, но теперь, оказавшись с ним лицом к лицу, понимала, что просто сбежит, если услышит от отца хоть одно недоброе слово.
– Тебе лучше зайти в дом, – добавил он. Он развернулся и, преодолев оставшиеся ступеньки, быстро отпер дверь и стал ждать Элис.