– Можешь забрать мои грязные бинты, – решила миссис Джаспер. – Но не более того. Ты не будешь резать меня, как того несчастного парнишку!
– Разумеется, нет. Спасибо за помощь. – Лицо Элис вспыхнуло, но она все же проявила настойчивость. – Если вы позволите нам получить образцы мочи и стула…
– Это же просто отвратительно!
– Согласна, но если мы что-то найдем, это с лихвой окупит все наши усилия.
– При условии, что медсестры будут выдавать их тебе прямо из судна. И мне не придется видеть этого собственными глазами. – Она состроила гримасу. – Что вы вообще хотите найти, ковыряясь в этой мерзости?
– Если бы знали, нам бы вообще не пришлось этим заниматься, – ответила Элис.
– Разумно.
Элис, в конец измотанная, вышла из палаты, сумев заручиться согласием на неинвазивный забор анализов у восьми из двенадцати пациентов. Никто не разрешил ее взять образцы тканей или крови, но с какой стати им было это делать? Тимоти это ведь никак не помогло.
Вернувшись в рабочий кабинет, она приступила к подготовке препаратов, используя три бинта, взятых у пациентов с Дисперсией, и еще три – у больных с другими видами ран. Даже если им не удавалось застать болезнь с поличным внутри тела, круг возможностей вполне можно было сузить, изучая оставшийся после нее детрит.
Ее мать постучала в дверь и вошла, не дожидаясь приглашения. – Похоже, что на всех дорожках, ведущих вниз с холмов, кто-то начал втыкать деревянные колья, – сообщила она.
– Я не понимаю, – сказала в ответ Элис. – Если саботажники не видят колья, разве те причинят им какой-то вред?
– Говорят, что ответственные за это люди купили в Хэверфилде несколько кур, и теперь обмазывают навозом мелкие, острые камни, а потом подкладывают их на наконечники пик.
– Это… довольно изобретательно, полагаю. – Элис плохо представляла, действительно ли вторженцам грозила реальная опасность получить травму с последующим заражением крови, или все кончится тем, что зловонный камешек просто улетит в сторону, поддетый чьей-нибудь ногой. Впрочем, сейчас перед ней стоял более насущный вопрос.
– Почему я все-таки существую? – спросила она у матери.
– Мне казалось, мы уже давно обсудили этот вопрос.
– Выделения отца не смогли бы надолго задержаться внутри твоего тела – но он все равно приходится мне отцом – как если бы он был одним из ритеранцев. Так что в итоге его вклад был не физическим, а исключительно информационным.
– Да. – Ребекка с напускной важностью поджала губы. – Когда ты говоришь об этом вот так, напрямую, впечатление складывается и правда пугающее. Как будто можно забеременеть, просто прочитав не то стихотворение.
Элис рассмеялась, но продолжала стоять на своем. – Твое тело транскрибировало… нечто. И чем бы оно ни было, именно ему я, как минимум, обязана некоторым сходством со своим отцом – и по внешности, и по характеру. Но ограничивается ли его влияние только этим? Мы знаем, что отцовское наследие не сводится к одним лишь поверхностным признакам: даже если мать абсолютно здорова, отец все равно может передать своим детям какую-нибудь болезнь.
– Значит, отцовское тело иногда дает плохие советы, – заключила Ребекка. – Но стоит ли этому удивляться?
– Нет, но зачем к ним прислушиваться? – возразила Элис. – Почему мать передает плохие советы своему потомству, если сама она здорова, а отец – нет?
– С тем же успехом можно спросить, почему в мире до сих пор существуют болезни, – ответила Ребекка. – Почему бы все нам не найти какого-нибудь здорового человека и не создать его идеальную до мозга костей копию? Легко сказать, но не так легко сделать.
– Но если такой шанс хоть когда-то и выпадает, то явно в момент зачатия? Ведь когда дело касается формирования ребенка, единственный доступный ориентир – это подражание его родителям. Почему бы в таком случае не сымитировать одну только мать?
– А если она больна, что тогда? Что, если она сама носительница какого-то недуга? Матка не руководствуется какой-то всеведущей силой – и даже материнской интуицией. Я могу знать, что страдаю от ужасной наследственной болезни, которая передавалась в нашей семье по материнской линии…, но доступен ли этот вывод моей репродуктивной системе? Те же органы размножения, с минимальными отличиями, есть и у животных, которые совершенно не владеют абстрактными понятиями вроде «наследственной болезни».
– Звучит разумно, – нехотя признала Элис. – Значит, у тела нет другого выхода, кроме как идти на риск, перемешивая советы обоих родителей в надежде, что ребенок получит более высокие шансы на здоровую жизнь, чем мог бы, будь в природе универсальное правило, требующее всегда подражать строго матери или строго отцу.
Ребекка выразила согласие. – Судя по опыту разведения животных и наблюдения за человеческими семьями, оба родителя вносят в потомство равный вклад.
– И нет причин считать, что этот процесс будет протекать иначе, если отец и мать принадлежат к разным фракциям?
– Вряд ли, – ответила Ребекка. – В момент зачатия – если таковое вообще возможно – тело не может отличить фракции друг от друга. К тому же известны случаи, когда фермеры платили за возможность использовать быков-чемпионов из других городов, чтобы привнести их черты в поголовье собственного скота.
Элис до сих приходилось будто шарить в потемках, но теперь у нее, по крайней мере, появилось более четкое представление о конечной цели. – Если тело ребенка в равной мере наследует свои инструкции от обоих родителей, и родителям даже не нужно принадлежать к одной фракции, то все мы – в меру своего здоровья – по сути следуем одному и тому же алгоритму. К какой бы фракции мы ни принадлежали, процессы, посредством которых мы поддерживаем эту самую принадлежность – сопротивляясь дисперсии, затрагивающей неодушевленную материю – должны быть совершенно одинаковыми.
Ребекка была озадачена. – Я не понимаю, что ты имеешь в виду под словом «одинаковые». Ритеранский желудок поглощает ритеранскую пищу, а митонский – митонскую.
– Ты сказала, что у матки нет абстрактных представлений насчет родословной ее хозяйки, – ответила Элис. – Стало быть, и ритеранские желудок, легкие и печень не знают о том, что их обладатель родом из Ритера. Все мы определенно следуем одним и тем же правилам, которые дают разный эффект лишь в силу того, что конкретные органы находятся в разных местах. – Она подавила желание добавить: «И под местом я имею в виду вовсе не город, а часть двенадцатимерного пространства Тимоти». – Меры, которые мой организм предпринимает для поддержания собственной целостности, с его точки зрения, ничем не отличатся от того, что с аналогичной целью делает тело митонца.
– Они используют один и тот же механизм защиты, – согласилась Ребекка. – Хотя я не до конца понимаю, отчего ты придаешь этому такое значение.
– Потому между фракциями существует идеальная симметрия, – заявила Элис, – но отсюда вовсе не следует, что такой расклад был единственно возможным. Я могу без вреда для себя следовать отцовским инструкциям – то же самое было бы верно, если бы вы с отцом поменялись местами…, или ваш вклад перемешался как-то иначе. Если бы ты была родом из Боннертона, а он – из Дрейвиля, это бы ровным счетом ни на что не повлияло. Но не исключено, что где-то, в далекой стране есть деревня, жители которой не смогли бы зачать детей ни с одним из наших знакомых, поскольку инструкции, необходимые для выживания их потомства, не отвечали бы той же цели, окажись они задействованными в наших телах.
– Эмм… допустим. – В Ребекке вновь проснулось подозрение.
– Если Дисперсия принадлежит к седьмой фракции, – заключила Элис, – то шаги, которые она предпринимает для своего выживания, могут не иметь ничего общего с тем, что нужно для выживания нам. Переписав ее инструкции в нашу фракцию, мы можем носить их с собой, позволяя этой информации оставаться частью нашей плоти – но результат такого подражания будет совсем не похож на мою собственную, доброкачественную родословную. Скорее, это будет напоминать вынашивание ребенка, зачатого одним из обитателей этой мифической деревни.
– Боюсь, я потеряла нить разговора, – призналась Ребекка. – По-твоему, у жертв болезни был секс с гоблинами, и теперь они производят на свет нежизнеспособное потомство от этой запретной связи?
Элис взглянула на бумаги Тимоти. Ей хотелось сказать: «Если как следует присмотреться, все это есть в математических выкладках. Некоторые из переменных – всего лишь имена, которые можно переставлять безо всяких последствий. Другие же, напротив, отличаются, как верх и низ, как день и ночь».
Но в глазах ее матери все это было не более, чем работой счетовода.
– Не страшно, – сказала она. – Я и сама пока что толком не понимаю, к чему все это идет. Дай мне еще немного подумать.