Карло напряг тимпан, чтобы не дать себе произнести ни звука, после чего быстрым движением ввел зонд в мягкие ткани своего запястья. Когда он, не жалея сил, попытался довести иглу до калибровочной отметки, боль переросла в нестерпимую, но после того, как устройство заняло нужно положение и перестало двигаться, ощущение стало вполне сносным.
– Полевки на Бесподобной будут благодарны за принесенную тобой жертву, – иронично заметила Аманда.
Карло выдавил из себя пренебрежительное жужжание. Как бы сильно он ни брезговал причинять животным бессмысленные страдания, пронзить свое тело он решил не столько из сочувствия, сколько из практической целесообразности. Он даже не рассчитывал на то, что полевки смогут выдержать присутствие зонда, не пройдя через сложную процедуру анестезии и последующего восстановления – настолько был велик его текущий вариант; а к тому моменту, когда он научит полевок выполнять конкретные движения по сигналу, его протокол потребует полдюжины черед даже для завершения простейшего эксперимента.
Подождав около маха, пока его пронзенная плоть не оправится от шока, он осторожно пошевелил пальцами. Ни один из них не был парализован. Вопрос заключался в том, не переусердствовал ли он: если зонд оказался слишком далеко от двигательных путей, то он никоим образом не сможем подсмотреть их сигналы.
На Аманде были надеты страховочные ремни, прикрепленные к столу рядом с устройством светозаписи. Карло жестом попросил ее заглянуть в окуляр, а затем одновременно пошевелил всеми пальцами.
– Пусто, – сказала она.
– Ну ладно. Дай-как я его немного поверну.
В верхней части твердолитовой трубки, выдававшейся из его запястья, находилось заштрихованное крест-накрест кольцо, соединенное с внутренней втулкой, которая удерживала основное зеркало внутри хрусталитового наконечника зонда. Другой конец этой втулки, расположенный выше кольца, был вставлен сбоку в гораздо более длинную трубку, по которой свет передавался на записывающее устройство. Карло начал осторожно поворачивать кольцо, направляя зеркало ниже. Поскольку ни одна из движущихся частей не находилась в контакте с его плотью, корректировка должна была проходить безболезненно, но в действительности трение между втулкой и внешней трубкой было достаточно велико, чтобы заставить крутиться весь зонд, поэтому Карло пришлось прерваться и отрастить новую руку, чтобы с ее помощью зафиксировать устройство.
Он снова пошевелил пальцами проколотой руки. – Да! Теперь я вижу свет! – воскликнула Аманда.
Он попробовал двигать каждым из шести пальцев по отдельности. Во всех случаях Аманде удалось заметить проблески сообщений, переданных мозгом, хотя наилучшие результаты дал второй палец правой руки. Карло продолжил настройку зеркала, отклоняя его вперед-назад на все меньший угол, пока не добился как можно большей яркости проходящего света. Возможно, он мог бы улучшить и этот результат, если бы согласился вытащить зонд и повторно ввести его ближе к сигнальным путям, однако боль, по всей видимости, того не стоила. Пока сигнал оставался видимым, этого было достаточно, чтобы решить, пригодится ли эта машина в дальнейшем или нет.
Выбрав палец, он начал вычерчивать его кончиком окружность, стараясь как можно точнее повторять свои движения. – Ты это видишь? – спросил он Аманду.
– Да. Не спрашивай меня, как выглядит сигнал, но готова поклясться, что он периодический.
Ее суждение могло быть предвзятым: даже всматриваясь в окуляр, она следила за его рукой задними глазами. Но если им повезет, то скоро они смогут проанализировать свойства сигнала при помощи более объективного метода.
– Начинай запись, – сказал он.
Аманда переключила рычаг, который отодвигал зеркало, отводящее свет в окуляр, после чего сняла с тормоза ведущее колесо. Карло постарался сосредоточиться на своем вращающемся пальце и не обращать внимания на жужжание машины, удивленный тем, насколько сильным было желание привести все свое тело в состояние выжидательной неподвижности. Когда он проверял записывающее устройство в первый раз – используя вместо собственной плоти кусочек полупрозрачной смолы и пропуская через нее свет лампы – то в итоге, ему, как правило, не удавалось избежать напряженного ожидания звука рвущейся бумаги.
– Готово, – объявила Аманда. Она открыла устройство, извлекла из него катушку и развернула часть бумажной ленты, чтобы они вдвоем смогли рассмотреть ее содержимое.
Лента оказалась пустой.
Карло был разочарован, но не сказать, чтобы сильно удивлен. Поскольку все опытные специалисты по изготовлению инструментов были заняты работой над Москитом или каким-то вспомогательным проектом, для оптики и механизмов ему по большей части приходилось использовать списанные детали, в то время как сборка компонентов в единое целое, без сомнения, была делом его собственных неумелых рук. Больше всего он боялся, что капризная система дозирования активационного газа снова может выйти из строя, и в результате бумага, пропущенная через машину, не приобретет необходимую светочувствительность.
– Может быть, заклинило смотровое зеркало, – предположил он.
Аманда наклонилась к окуляру. Карло продолжал машинально шевелить пальцами. – Нет, если только оно не застряло посередине, – сказала она, – потому что я ничего не вижу. – Она надавила рычаг, чтобы зеркало снова встало на свое место. – Все равно не вижу.
– Значит, я напрасно себя истязал? – пошутил Карло. – Полевки будут довольны. Может быть, что-то еще разладилось?
– Погоди, что это было? Ты остановился –
Он перестал шевелить пальцем. – Да.
– Когда ты остановился, произошла вспышка света, – сказала Аманда.
Карло снова, медленно и намеренно, задвигал пальцами. – Что ты теперь видишь?
– Теперь… все точно так же, как было вначале.
– Покажи мне оставшуюся часть ленты.
Аманда развернула ленту до конца. В начале записи на бумаге была изображена длинная последовательность темных полос, в которых плотность пигмента увеличивалась и уменьшалась, подчиняясь сложной закономерности. И только последняя четверть ленты была пустой.
– Посмотри в окуляр еще раз, – сказал Карло.
Аманда послушалась. – Сигнал все еще виден.
Карло попытался отвлечься, подумать о чем-то, кроме своего вращающегося пальца. – Как дела у твоего ко? – спросил он.
– В порядке, – ответила Аманда, удивившись его вопросу. – Он только-только сменил работу и теперь занимается техобслуживанием главной системы охлаждения – о, сигнал снова пропал.
– Либо наша оптика время от времени дает сбой, – сказал Карло, – либо мой палец вовсе не нуждается в постоянных командах, которые говорят ему, что делать. Если инструкции подчиняются простой закономерности, то вскоре плоть улавливает их смысл и мозг перестает раз за разом повторять свое сообщение. До того момента, когда –
Он перестал крутить пальцем.
– И снова вспышка, – сообщила Аманда. – Сигнал «прекрати делать то, чем ты занимался до этого»?
– Похоже на то.
– Нам стоит переписать его на ленту, – предложила она.
Карло согласился. Следующие полторы склянки они провели за записью сигналов, которые инициировали и тормозили дюжины различных движений, постаравшись исчерпать все возможности, пока зонд находился в теле, а устройство записи все еще работало. Прежде, чем Карло был в полной мере удовлетворен, у них закончилась бумага, но к тому моменту он был рад любой отговорке, лишь бы, наконец, вытащить зонд и втянуть настрадавшуюся конечность.
Аманда ушла; ей нужно было провести еще два спаривания полевок для эксперимента по подавлению сигнальных путей. Карло, на котором по-прежнему была надета страховка, прицепленная к столу, остался, чтобы просмотреть результаты записи.
К его удовлетворению закономерности, соответствующие всем повторяющимся движениям, которые ему удалось испробовать, в общем и целом имели периодический характер. Более того, свернув каждую ленту в широкую винтовую линию подходящего диаметра, он мог расположить каждый последующий цикл точно над предыдущим и видеть, как раз за разом повторяются одни и те же инструкции. После этого сигнал затухал до прихода сообщения «стоп» – который во всех случаях был практически одинаков.
С другой стороны, более мелкомасштабная структура этих последовательностей по-прежнему оставалась загадкой. Яркость и продолжительность отдельных импульсом заметно варьировалась; не было здесь и каких-то очевидных повторяющихся мотивов. Каким же образом плоть истолковывала эти инструкции? Содержались ли в них детальные команды для каждого мышечного волокна, разъясняющие суть каждого сокращения? Или это больше напоминало последовательность символов или звуков, объединенных в слова на каком-то древнем соматическом языке?
В одном из своих оригинальных исследований Тоско окрасил плоть в конечностях ящерицы, используя цвет для кодирования ее изначального местоположения; он показал, что после поглощения помеченная плоть могла оказаться в любой другой лабильной части тела. Плоть, из которой состоял конкретный палец на ноге, на следующий день вполне могла оказаться посреди конечности. Но это не давало ответа на вопрос, «знала» ли плоть о роли, которую она играла в любой конкретный момент, либо эта обязанность целиком и полностью лежала на мозге. То есть каждый, когда тело меняло форму, мозг сообщал новоявленному пальцу на ноге: «Теперь ты палец на ноге», что при последующих коммуникациях позволяло им обоим принимать по умолчанию некоторые особенности, характерные для пальцев ног? Сигналы, записанные Карло в случае повторяющихся движений – разъяснявшие несколько первых циклов, а далее передававшие инициативу самому пальцу – указывали на то, что мозг не управляет всеми процессами с абсолютной тщательностью, при том, что начальные инструкции в понимании Карло выглядели гораздо более подробными и сложными, чем если бы они всего-навсего отвечали за выбор из существующего репертуара возможных движений пальцев.
Карло взглянул на стол Тоско, расположенный в противоположной части мастерской. Через девять лет после своих исследований с окрашиванием он продолжал повторять эти эксперименты – и дело было отнюдь не в лени или инертности. Он постоянно совершенствовал методики и собирал новые данные, методично составляя карты, которые отражали характер перемещения плоти в теле ящерицы, принимавшей ту или иную форму.
Для истории этой дисциплины девять лет были ничтожно малым сроком. Даже целая жизнь была ничтожно мала. Всмотревшись в пигментные полосы, которые покрывали лежавшую перед ним бумагу, Карло понял, что так и не решил одну простую задачу практического толка: темнее всего бумага была в тех местах, где свет достигал максимальной яркости. Если он надеялся когда-либо передать эти сигналы своему телу, ему потребуется механизм, реализующий в точности обратную модуляцию источника света – увеличивая яркость там, где бумага темнее.
Аманда вернулась с предварительными результатами двух спариваний. Во втором эксперименте с подавлением весь выводок оказался мертворожденным – но так же, как и всегда, насчитывал четверых детенышей.
Она взяла со стола одну из бумажных лент и посмотрела сквозь на нее на свет стоявшей поблизости лампы.
– То есть… ты прогонишь эту бумагу вдоль второй светочувствительной полосы? – спросила она. – Чтобы продублировать сигнал с противоположной плотностью?
Карло молча уставился на нее, на мгновение лишившись дара речи. – Именно, – ответил он, наконец, придя в чувство.