Шапирон возник из глубин космоса так же внезапно, как исчез. Обзорные радиолокаторы Юпитера-5 засекли летящее из пустоты неразборчивое эхо, которое быстро сгустилось, начав тормозить с феноменальным ускорением. И вуаля, к тому моменту, когда на цель навели оптические сканеры, корабль, как и в первый раз, уже заходил на орбиту вокруг Ганимеда. Правда, теперь его появление вызвало совершенно другие эмоции.
В суточном коммуникационном журнале Юпитера-5 появилась запись о восторженном обмене дружескими репликами.
Шапирон: “Добрый день”.
Ю-5: “Как прошел полет?”
Шап: “Превосходно. Как у вас с погодой?”
Ю-5: “Примерно так же, как и всегда. Как двигатели?”
Шап: “Лучше и быть не может. Вы приберегли для нас комнаты?”
Ю-5: “Те, что и были. Хотите спуститься?”
Шап: “Спасибо. Дорогу мы знаем”.
С посадки Шапирона на базе “Ганимед-Центр” не прошло и пяти часов, а в коридорах Копра уже кучковались знакомые фигуры восьмифутовых великанов.
Разговор с Данчеккером подогрел любопытство Ханта насчет биологических механизмов, отвечавших за борьбу с действием токсинов и отравляющих веществ, и следующие несколько дней изучал этот вопрос при помощи банков данных Юпитера-5. Шилохин упоминала, что земные формы жизни произошли от древних обитателей моря, которые не развили в себе вторичную систему циркуляции, поскольку в ней не было необходимости; теплый климат Земли не накладывал столь жестких ограничений на потребление кислорода, а значит и распределение нагрузки не давало особой выгоды. Тем не менее, впоследствии именно этот механизм позволил сухопутным животным Минервы приспособиться к атмосфере с высоким содержанием CO2. Земные животные, которых ганимейцы завезли на Минерву, очевидно, не обладали подобным механизмом, но довольно быстро адаптировались к своему новому дому. Ханту было любопытно узнать, как именно им это удалось.
Впрочем, результаты его изысканий оказались весьма прозаичными. Каждая планета породила собственное древо жизни, а лежавшие в их основе фундаментальные химические системы явно отличались друг от друга. Минервианская биохимия была довольно хрупкой – Данчеккер уже давно выяснил это, изучая законсервированную рыбу, которую обнаружили в развалинах лунарианской базы; наземные животные, унаследовавшие подобную химическую систему, неизбежно обладали бы повышенной чувствительностью к определенным видам токсинов, включая диоксид углерода, и нуждались в дополнительной линии обороны, которая бы обеспечила им адекватную устойчивость к ядам на случай экстремальных атмосферных условий – отсюда и адаптация вторичной системы циркуляции у первых наземных животных. Земная химия была грубее и отличалась большей гибкостью, что позволяло ей действовать в куда более широких пределах – и безо всякой поддержки. Ничего более существенного ему разузнать не удалось.
Как-то днем Хант сидел перед монитором в одном из консольных залов Копра после очередной неудачной попытки взглянуть на задачу под необычным углом. За неимением других собеседников он активировал канал связи с компьютерной сетью ганимейцев и обсудил проблему с ЗОРАКом. Машина серьезно выслушала Ханта, воздерживаясь от любых комментариев. Под конец ЗОРАК выдал лишь одну ремарку: “По большому счету, мне нечего добавить, Вик. Ты и так все неплохо резюмировал”.
– Как думаешь, мог я что-нибудь упустить? – спросил Хант. Казалось забавным, что ученый мог обратиться с таким вопросом к машине, но Хант был не понаслышке знаком с загадочной способностью ЗОРАКа замечать недостающие детали и мелкие огрехи в якобы безупречной аргументации.
– Нет. Все факты ведут к тому же выводу, что у тебя:
– В отличие от земных организмов, минервианским формам жизни для адаптации требовалась вторичная система циркуляции. Это не логическое заключение, а наблюдаемый факт. Так что добавить мне почти нечего.
– Видимо, ты прав, – со вздохом согласился Хант. Он щелкнул переключателем, разрывая связь с терминалом, зажег сигарету и откинулся на спинку кресла. – Полагаю, это не так уж и важно, – рассеянно заметил он чуть погодя. – Мне просто было любопытно, могли ли отличия в биохимии земных и минервианских организмов указывать на какую-то важную закономерность. Похоже, что это не так.
– И что именно ты надеялся отыскать? – спросил ЗОРАК. Хант непроизвольно пожал плечами.
– О, даже не знаю… все, что могло бы пролить свет на наши вопросы… что случилось с наземными обитателями Минервы, что именно погубило их, но не затронуло животных с Земли – теперь мы знаем, что концентрация CO2 здесь ни при чем… И так далее в том же роде.
– То есть любые необычные факты, – предположил ЗОРАК.
– Ммм… полагаю, что да.
Прошло несколько секунд, прежде чем ЗОРАК заговорил снова. У Ханта появилось жутковатое ощущение, будто машина прокручивает эту идею в своем сознании. После этого ЗОРАК как ни в чем не бывало произнес:
– Вероятно, ты задавал не тот вопрос.
Смысл этой фразы Хант осознал лишь спустя мгновение. Затем он выхватил сигарету изо рта и резко выпрямился в кресле.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – Что не так с моим вопросом?
– Ты спрашиваешь, почему минервианская жизнь отличается от земной, но единственный ответ, который у тебя получается, звучит как “потому что они разные”. Это, безусловно, так, но в плане получения новых знаний такой способ рассуждений крайне неэффективен. С тем же успехом можно спросить: “Почему соль растворяется в воде, а песок – нет?”, и в качестве ответа выдать: “потому что соль, в отличие от песка, растворима в воде”. Верно на все сто процентов, но ничего нового в этом не почерпнуть. Вот чем ты занимаешься.
– Хочешь сказать, мои рассуждения стали жертвой порочного круга? – уточнил Хант, и тут же понял, что это действительно так.
– Весьма хитроумного, но если разобраться в его логике, то да, – подтвердил ЗОРАК.
Хант кивнул самому себе и стряхнул обгоревший конец сигареты в пепельницу.
– Допустим. Но какой же вопрос мне тогда следует задать?
– Забудем на мгновение о земной и минервианской жизни и сосредоточимся исключительно на обитателях Земли, – ответил ЗОРАК. – А теперь спроси себя, почему человек так сильно выделяется на фоне остальных видов.
– Мне казалось, что ответ уже известен, – сказал Хант. – Наш вид сочетает в себе крупный мозг, противопоставленные большие пальцы и хорошее зрение – все те инструменты, которые возбуждают любопытство и тягу к обучению. Что в этом нового?
– Я знаю, в чем заключаются отличия, – заявил ЗОРАК. – Мой вопрос в том, откуда они взялись.
Хант задумался, потирая подбородок костяшками пальцев. – По-твоему, это важно?
– В высшей степени.
– Хорошо. Уговорил. Почему человек так сильно отличается от всех остальных видов?
– Я не знаю.
– Ну, здорово! – Хант со вздохом выпустил длинную струю дыма. – И как именно это незнание принесет нам больше информации, чем мои ответы?
– Никак, – согласился ЗОРАК. – Но это вопрос, который требует ответа. Если ты ищешь что-то необычное, это хорошая отправная точка. Ведь в Человеке и правда есть нечто весьма неординарное.
– О, неужели?
– Потому что по всем канонам Человек просто не должен существовать. Эволюция не могла произвести его на свет. Человек не мог появиться, но все же появился. Я нахожу этот факт весьма необычным.
Хант озадаченно покачал головой. Машина говорила загадками.
– Я не понимаю. Почему человек не должен был появиться?
– Я рассчитал функциональную матрицу взаимодействий, которая описывает реакции, возникающие в нервной системе высших земных позвоночных в ответ на нейронные потенциалы действия. Ряд коэффициентов в уравнениях реакций существенно зависит от концентрации и распределения некоторых микрохимических агентов. Характерные уровни этих веществ исключают образование устойчивых ответных паттернов в ключевых областях коры больших полушарий – у всех видов, кроме человека.
Пауза.
– ЗОРАК, о чем ты говоришь?
– В моих словах нет смысла?
– Мягко говоря, да.
– Хорошо. – ЗОРАК на секунду умолк, будто пытаясь собраться с мыслями. – Ты знаком с недавней работой Кауфманна и Рэндалла из Утрехтского университета а Голландии? Она целиком хранится в банке данных Юпитера-5.
– Да, мне встречались ссылки на эту работу, – ответил Хант. – Освежи мою память.
– Кауфманн и Рэндалл провели обширное исследование механизмов, при помощи которых земные позвоночные защищаются от проникающих в их тело токсичных веществ и вредоносных микроорганизмов, – объяснил ЗОРАК. – Детали процесса меняются от вида к виду, но базовый механизм остается неизменным – и предположительно был унаследован от далеких общих предков, а затем модифицирован более поздними формами жизни.
– Ах да, припоминаю, – сказал Хант. – Что-то вроде естественного процесса самоиммунизации, верно?
Он имел в виду открытие, сделанное учеными из Утрехта; согласно их исследованию, земные животные производили небольшие объемы самых разных загрязняющих и токсичных веществ, которые затем вводились в кровоток – но лишь в том количестве, которого хватало, чтобы спровоцировать выработку специфических антитоксинов. Таким образом, “чертеж”, обеспечивающий производство этих антитоксинов, был намертво впечатан в химическую систему тела – и при том так, что объемы их синтеза многократно возрастали в случае, если тело наводнялось патогенами в опасных для жизни масштабах.
– Верно, – подтвердил ЗОРАК. – Это объясняет, почему животные гораздо меньше, чем человек, обеспокоены вредными условиями обитания, загрязнениями пищи и другими подобными вещами.
– Потому что люди отличаются; они устроены иначе – так?
– Верно.
– Что возвращает нас к твоему же вопросу.
– Верно.
Какое-то время Хант разглядывал пустой экран консоли и, хмурясь, пытался угадать, к чему в итоге ведет машина. Но ее цель, в чем бы она ни заключалась, оставалась неясной.
– Я все равно не понимаю, что это нам дает, – наконец, заметил Хант. – Человек отличается от остальных, потому что отличается от остальных. Вопрос такой же бессмысленный, как и раньше.
– Не совсем, – возразил ЗОРАК. – Суть в том, что человек не должен был стать особенным. Вот что любопытно.
– Почему же? Я не понимаю.
– Позволь мне показать кое-что из решенных мной уравнений, – предложил ЗОРАК,
– Действуй.
– Если введешь команду активации канала, я выведу их на большой экран через коммуникационную сеть КСООН.
Хант послушался и быстро набрал на клавиатуре нужную последовательность символов. Секундой позже экран наверху взорвался калейдоскопом цветов, которые тут же превратились в убористый текст из математических формул. После нескольких секунд пристального изучения картинки Хант покачал головой.
– И что все это значит?
ЗОРАК был рад помочь. – Эти выражения дают количественное описание некоторых аспектов обобщенной нервной системы земного позвоночного. Говоря конкретнее, они показывают, как базовая нервная система реагирует на присутствие в кровотоке различных смесей химических веществ в заданных концентрациях. Красные коэффициенты – это модификаторы, которые зависят от конкретного вида, но преобладающие факторы являются общими для всех позвоночных и выделены зеленым цветом.
– И?
Эти уравнения указывают на фундаментальный изъян в механизме, который земные животные выработали для защиты от химической среды. Суть его в том, что вещества, попадающие в кровь в процессе самоиммунизации, нарушают работу нервной системы. И, в частности, тормозят развитие высшей нервной деятельности.
Хант вдруг понял, к чему вел ЗОРАК. Но прежде, чем он успел облечь свои мысли в слова, машина заговорила снова.
– Как следствие, в теории это исключает саму возможность зарождения разума. Более крупный и сложный мозг требует более интенсивного кровоснабжения; но чем выше интенсивность кровоснабжения, тем больше в крови токсинов и тем выше их концентрация в клетках мозга; пораженные клетки мозга неспособны поддерживать координацию, достаточную для высокоуровневой нервной деятельности – другими словами, разума.
– Другими словами, разум не должен был возникнуть в рамках эволюционного древа земных позвоночных. Судя по этим данным, земная жизнь должна была зайти в самый настоящий тупик.
Хант долго разглядывал застывшие на экране символы, обдумывая смысл, который мог скрываться за словами ЗОРАКа. Древняя архитектура, выработанная сотни миллионов лет тому назад далекими предками позвоночных, решила насущную проблему, но не смогла предвидеть долгосрочных последствий. Человек же в ходе естественного отбора смог каким-то образом избавиться от механизма самоиммунизации. В результате он стал более уязвимым для окружающей среды, но в то же время проложил путь к развитию незаурядного интеллекта, который рано или поздно должен был с лихвой компенсировать изначальный недостаток.
Главная интрига, конечно же, заключалась в вопросе: Как и когда это удалось человеку? Ответ, предложенный исследователями из Утрехта, сводился к следующему: в процессе вынужденного исхода его предков на Минерву, т. е. за период двадцати пять миллионов до пятидесяти тысяч лет тому назад. За двадцать пять миллионов лет до настоящих событий туда перевезли множество самых обычных форм земной жизни; но лишь одна из них, спустя эту бездну времени, вернулась назад – та, которую “обычной” уже никак не назовешь. Ей стал хомо сапиенс в лице лунарианцев – самый грозный противник, когда-либо вступавший в борьбу за жизнь на обеих планетах. Пока земные антропоиды шарили в сумраке полуосознанного существования, он уже покорил Минерву, а затем, уничтожив планету, вернулся на Землю, чтобы овладеть своей древней родиной, и без всякой жалости начисто выкосил всю свою далекую родню.
Данчеккер предположил, что в изолированной на Минерве популяции человеческих предков некогда возникла особо агрессивная мутация. Последние данные указывали, где именно она появилась, но даже не пытались объяснить, почему это произошло. С другой стороны, мутации происходили случайным образом; для поиска конкретной причины попросту не было оснований.
В эту же теорию прекрасно вписывался и очевидный факт зарождения ганимейского разума. Строение сухопутных животных Минервы обеспечивало изоляцию кровеносной системы от системы выведения токсинов. Поэтому, когда на планете назрела потребность в более крупном мозге, у эволюции уже была проторена дорожка для создания нервного центра, который мог потреблять больше крови, не перенасыщаясь токсинами – для этого достаточно было увеличить плотность одной сети сосудов, а плотность другой оставить без изменений. Высшая нервная деятельность могла развиваться безо всяких помех. Разум ганимейцев был естественным и логическим следствием минервианской эволюции. У земной же эволюции подобного исхода не прослеживалось; Человеку удалось каким-то образом перехитрить систему.
– Что ж, – наконец, произнес Хант. – Это и правда любопытно. Но почему ты решил, что этого не должно было произойти? Мутации – дело случая. Одна из них вполне могла спровоцировать эти изменения еще на Минерве, у предков лунарианцев, а значит, и людей. Довольно очевидное объяснение. Что с ним не так?
– Я знал, что ты так скажешь, – заметил ЗОРАК, умудрившись внушить Ханту, что машина была безмерно довольна собой. – Это первая же реакция и довольно очевидная.
– И… что же с ней не так?
– Это бы не сработало. Ты утверждаешь, что где-то в начале эволюционной линии минервианских приматов должна была возникнуть мутация, которая отключила систему самоиммунизации.
– Именно так, – согласился Хант.
– Но в этой гипотезе есть одно слабое место, – сообщил ЗОРАК. – Видишь ли, я провел обширные расчеты на основе дополнительных данных с Ю-5 – данных, которые описывают генетические коды в хромосомах позвоночных. У всех видов животных коды, контролирующие развитие процесса самоиммунизации у растущего эмбриона, содержат также и коды, которые отвечают за поглощение избытков CO2. Другими словами, в случае отключения механизма самоиммунизации они бы потеряли и устойчивость к атмосфере с высоким содержанием углекислого газа…
– А на Минерве как раз происходил рост концентрации CO2, – добавил Хант, догадавшись, к чему клонит ЗОРАК.
– Именно. Если бы описанная тобой мутация действительно появилась, то затронутые ей виды просто не смогли бы выжить на Минерве. Следовательно, у предков лунарианцев такой мутации быть не могло. В противном случае они бы вымерли. А значит, не было бы ни лунарианцев, ни тебя самого.
– И все-таки я здесь, – без нужды, но с неким чувством удовлетворения заметил Хант.
– Знаю, но тебя здесь быть не должно, и в этот как раз и заключается мой вопрос, – подытожил ЗОРАК.
Хант загасил сигарету и снова погрузился в размышления. – А что насчет того странного фермента, о котором все время толкует Крис Данчеккер? Он ведь нашел его у всех олигоценовых животных, сохранившимся на корабле – здесь, подо льдом? Один из его вариантов обнаружили и в теле Чарли. Как думаешь, здесь может быть какая-то связь? Может, вещества в окружающей среде Минервы вступили в какую-нибудь сложную реакцию и попросту обошли проблему, а в процессе как раз и появился тот самый фермент. Это бы объяснило, почему его нет у современных земных животных; ведь их предки никогда не были на Минерве. Возможно, по той же причине его нет и у современного человека – он слишком долго находился на Земле, вне контакта со средой, которая поспособствовала его появлению. Как тебе такая гипотеза?
– Ее невозможно подтвердить, – констатировал ЗОРАК. – На данный момент по этому ферменту слишком мало данных. Гипотеза крайне умозрительная. Кроме того, она никак не объясняет другой факт.
– О, и какой же?
– Продукты радиоактивного распада. С какой стати ферменты, обнаруженные у олигоценовых животных, должны состоять из радиоактивных изотопов, в то время как ферменты, найденные в теле Чарли – нет?
– Даже не знаю, – признался Хант. – Звучит, как какая-то бессмыслица. К тому же сам я не биолог. Позже я поговорю об этом с Крисом. – После этого он решил сменить тему. – ЗОРАК, насчет всех этих формул, которые ты рассчитал.
– Да?
– Почему ты решил за это взяться? В смысле… ты иногда занимаешься такими вещами спонтанно… по собственной инициативе?
– Нет. Об этом меня попросила Шилохин и еще несколько ганимейских ученых.
– Не знаешь, зачем?
– Просто рутинная работа. Они проводят исследования, а эти расчеты имеют к ним некоторое отношение.
– Что за исследования? – поинтересовался Хант.
– Они касаются как раз того, о чем мы только что говорили. Вопрос, который я предложил тебе несколько минут тому назад, изначально задал не я; его сформулировали ганимейцы. Они всерьез заинтересованы этой темой. Им любопытно узнать, как человечество умудрилось появиться на свет, если все доступные данные указывают на то, что это невозможно, а все их модели предсказывают, что даже если бы это и произошло, люди бы непременно уничтожили самих себя.
Хант был заинтригован тем, что ганимейцы так глубоко взялись за изучение его расы – особенно если учесть, что в своих выводах они, судя по всему, продвинулись гораздо дальше, чем команда КСООН. Помимо прочего, он был поражен готовностью ЗОРАКА делиться сведениями, которыми вполне могли считаться конфиденциальной информацией.
– Я удивлен, что ты можешь говорить об этом без каких-либо ограничений, – заметил он.
– Почему же?
Вопрос застал Ханта врасплох.
– Ну, даже не знаю, – ответил он. – Полагаю, что на Земле такая информация была бы доступна только уполномоченным лицам… уж точно не всем, кто мог бы ей заинтересоваться. Думаю… я просто решил, что с ганимейцами будет точно так же.
– Тот факт, что все земляне – неврастеники, не означает, что ганимейцы должны все держать в секрете, – отрезал ЗОРАК.
Хант широко улыбнулся и медленно покачал головой.
– Похоже, я сам напросился, – со вздохом заключил он.