Рубрика: Вечное пламя

– Я починил сопло, – сказал Марцио, обращаясь к Тамаре. – Мы готовы к запуску, просто назови время.

Тамара произвела расчеты на своем предплечье. Период вращения Бесподобной составлял около семи махов, но никто, по-видимому, не счел целесообразным тратить топливо, чтобы довести эту величину до целого числа с единственной целью упростить арифметические расчеты, который приходилось бы выполнять всякий раз, когда этот период нужно было соотнести с показаниями часов. Закончив вычисления, она прижала свою руку к руке Марцио, дав ему возможность ощутить числа своей кожей и самому убедиться в их правильности.

– Кажется, все верно, – сказал он. – Ты сможешь вовремя предупредить своих людей?

Тамара снова бросила взгляд на часы, расположенные в противоположной стороне мастерской. – Да. – Она поспешила к сигнальным веревкам и передала сообщение всем обсерваториям; такого предупреждения должно быть достаточно, если, конечно, служащие, отвечавшие за ретрансляцию сообщений, не заснули на рабочем месте. Роберто сейчас должен был только заступать на смену у вершины горы; она не знала точно, кто в это время будет дежурить в антиподальном куполе, но каждый из наблюдателей был готов к этому еще несколько дней тому назад. Отследить первый маяк ей хотелось самой, но еще больше откладывать запуск ради одной только этой привилегии было бы просто нелепым проявлением тщеславия. Кроме того, так она сможет с тем же волнительным чувством наблюдать за самим событием, оставшись в стороне от тяжелой работы.

Дети Марцио, Вивиана и Вивиано, водрузили маяк на тележку и покатили ее к воздушному шлюзу. Устройство было заключено в кубический твердолитовый каркас шириной около двух поступей. Цилиндрические баки, заполненные порошкообразным соляритом, либератором и сжатым воздухом, были выстроены вокруг открытой камеры сгорания; трубы и механика были аккуратно спрятаны за хрусталитовыми панелями.

Марцио отправился вслед за детьми, жестом пригласив Тамару следовать за ним. Эта мастерская была самым большим по площади помещением – не считая пшеничных полей; она изгибалась по дуге, вдоль которой изготовители инструментов, разбившись на несколько дюжин команд, собирали аналогичные маяки. Когда мимо проезжала тележка, группы рабочих остановились, чтобы поприветствовать их одобрительными возгласами, радуясь успеху общего дела.

– Не слишком огорчайся, если что-то пойдет не так, – сказал Марцио. – При необходимости мы сможем изменить конструкцию – у нас полно вариантов.

– В отличие от Москита.

– С Москитом все будет в порядке, – пообещал он. – У него будет собственная бригада ремонтников. Труднее всего построить машину, которая должна идеально работать безо всякого надзора – и не имея возможность хоть что-то поменять, как только выпустишь ее из рук.

Они добрались до пандуса, который спускался к шлюзу. Пока Вивиана и Вивиано надевали шлемы и охладительные мешки, Тамара держалась позади, не желая мешать их приготовлениям. Здесь она была всего лишь наблюдателем; запуск мог продолжаться как с ней, так и без нее.

Вивиана подняла шлюзовую дверь и встала в стороне, держа дверь открытой, пока ее ко вкатывал внутрь маяк. Затем она встала рядом с ним, и ведомая пружиной дверь с шумом захлопнулась. Через окно Тамара наблюдала, как они выкачивают воздух при помощи насосов.

– А что еще может пойти не так? – спросила она у Марцио. – Сопло ты починил; а остальное – это самая обыкновенная механика.

– Механика в пустоте, – ответил Марцио. – Ты, возможно, решишь, что работа машины упрощается, когда ей не мешает ни воздух, ни гравитация – но это не избавляет ее ни от нагрева, ни от трения, ни от твердых частиц, которые могут заклинить механизм, если окажутся поблизости. С поверхностями могут происходить всякие странности, из-за которых они становятся неожиданно липкими или непрозрачными. К слову, одну мою знакомую не на шутку взволновало то, как именно зеркалит мутнеет при отсутствии воздуха.

Тамара слышала об открытии Карлы, но не думала, что другие физики воспринимали его на полном серьезе. – Некоторые люди могут увидеть закономерности в чем угодно, – ответила она.

Вивиана и Вивиано в этот момент выходили из шлюза. Тамара подошла к вешалке с охладительными мешками и выбрала один для себя. Задним взглядом она заметила, что Марцио не пошел следом за ней.

– Ты не будешь наблюдать снаружи?

– Я уже стар, – сказал он. – У меня от этого тошнота начинается.

– Оттого, что видишь внизу звезды?

– Нет, из-за охладительного мешка.

– А. – Ощущение ткани на своей коже казалось Тамаре отчасти неприятным, но в остальном подобные приспособления ей никак не мешали. Она забралась в выбранный мешок, переместила часть плоти со своих плеч на грудь, чтобы принять форму, соответствующую своему облачению, а затем попросила Марцио проверить, что мешок хорошо сидит, прежде чем прицепить к нему баллон с воздухом, который должен был унести тепловое излучение ее тела в космическую пустоту.

Как только она прошла через шлюз, оказавшись наверху внешнего пандуса, Тамара достала из расположенного рядом желоба страховочный ремень, убедилась, что он надежно привязан к направляющему поручню, идущему вдоль края пандуса, а затем шагнула внутрь страховочной петли и крепко затянула ремень.

Впереди на том же пандусе находились дети Марцио – свои страховочные ремни они привязали к противоположным поручням, чтобы не запутаться друг у друга в веревках. Они уже завели пружину, соединенную с пусковой платформой, и когда они перетаскивали маяк с тележки на положенное место, по ногам Тамары пробежало легкое скрежетание, почти незаметное на фоне обнадеживающего шелеста воздуха, выходящего из ее охладительного мешка. Когда они закончили, Тамара подняла руку в знак приветствия, и они ответили ей тем же. Пружины помогут маяку благополучно оттолкнуться от пандуса, однако большей частью своей скорости он будет обязан вращению Бесподобной. Меньше, чем через год, он окажется на расстоянии в три гросса краев – и к тому моменту, надеялась Тамара, будет всего лишь одной из точек гигантской разреженной сетки, состоящей из одинаковых устройств, дрейфующих в космосе и посылающих в пустоту редкие, но предсказуемые вспышки света. Ориентироваться по звездам мог кто угодно, но совсем другое дело – это знать свое местоположение. Предки для навигации могли использовать Солнце и свои сестринские миры, но если путешественники хотели улететь с Бесподобной и при этом не сбиться с пути, им пришлось бы создать собственные световые ориентиры в масштабе, соответствующем предполагаемому путешествию.

Вивиана установила время запуска на часах, расположенных рядом с пусковой платформой. Выбрать траекторию маяка настолько точно, насколько это требовалось, было невозможно, однако подходящий выбор времени запуска позволял гарантировать более-менее правильное направление. Вивиано протянул руку к маяку и поворотом рычага снял его с предохранителя, позволяя соляриту и либератору попасть в камеру сгорания при следующем открытии воздушного клапана. Затем они оба от греха подальше встали позади платформы.

При свете звезд Тамара следила за тем, как три самых быстрых стрелки часового механизма движутся к заданной отметке. Образы на ее коже стало покалывать от осознания за мгновение до того, как слабая дрожь пружин добралась до нее сквозь горную породу. Маяк оторвался от пандуса и стремительно исчез из вида. Тамара поспешила вперед, к краю и заглянула вниз, но машина была уже не видна – она стала крупинкой тьмы, затерянной посреди звездных шлейфов. Она мельком оглянулась на часы и представила, как пальцы Роберто вращают те же самые рукоятки рядом со скамейкой наблюдателя: одна рука следует за временем, другая – лежит на координатных барабанах телескопа. Второй ее коллега будет заниматься тем же самым на другом конце Бесподобной.

Когда появилась вспышка, Тамара подняла руку, чтобы прикрыть глаза, хотя свет начал слабеть еще до того, как она успела пошевелить хоть одним мускулом. Порошкообразный солярит горел быстро и ярко; Роберто бы воспользовался фильтром, но показания, которые он ощущал кончиками пальцев, укол светового луча выжег бы прямо у него в мозгу. Тамару взяла оторопь, она была наполовину ослеплена, но теперь могла с уверенностью сказать, что свет маяка будет виден в космической пустоте даже через скромную оптику Москита – при условии, что ничего не сломается, ничего не застопорится, а какая-нибудь крупинка ортогональной материи не превратит машину в огненный шар еще до того, как будет запущен сам Москит.

Дожидаться второй вспышки не было смысла; из-за вращения Бесподобной пандус поднимался вверх, скрывая маяк у нее за спиной. Однако у Роберто и ее антипода будет не одна дюжина возможностей повторить свои измерения и триангулировать целую серию точек, расположенных вдоль траектории маяка, до того, как машина перейдет в спящий режим. После этого следующая вспышка произойдет только за череду до запуска Москита.

Вивиана и Вивиано уже возвращались к шлюзу с пустой тележкой. Тамара продолжала стоять на краю пандуса, обхватив одной рукой страховочный тросс и оценивая его успокаивающую силу натяжения. Она не ввязывается в какую-то глупую миссию; они не отправятся в пустоту вслепую. Задолго до начала путешествия они окутают окружающее их пространство светом, геометрией и числами.

---

Когда Тамара шла вдоль тропинки, проходившей посередине фермы, цветки пшеницы уже раскрывались – безжизненные серые мешочки распускали свои лепестки, пока их красное сияние не наполнило весь зал, возобладав над светом мха, исходившим от потолка и стен. Над полем нависал слабый запах дыма, но следов выгорания видно не было.

Тамара протянула руку и погладила желтые стебельки кончиками пальцев. Хотя злаки вырастали и увядали, сама ферма казалась неизменной, будто существующей вне времени. Но она помнила, как ее дедушка рассказывал, что при жизни его родителей вся каменная стена, расположенная слева от нее, была настоящем полем, покрытым слоем почвы. Тогда не было ни низких потолков, ни пристроенных над ними вторых, третьих или четвертых ферм; когда в горе вырезали эти залы, никто брал в расчет центробежную силу. Порой Тамара замечала в себе возмутительно желание, чтобы двигатели не запускались как можно дольше и ее потомки, таким образом, были бы избавлены от нудной работы по переоборудованию фермы во второй и третий раз. А может быть, к тому моменту какому-нибудь блестящему агроному удастся настолько поднять урожаи, что в течение обратного полета все смогут прожить, питаясь исключительно запасенным зерном, а фермеры смогут взять трехлетний отпуск.

– Привет! – прокричала она, подходя к полянке. В поле зрения никого не было. Она подошла к погребку и достала небольшой мешок муки, оставшейся после вчерашнего помола.

Тамаро и Эрминио вернулись, когда она уже доедала караваи; каждый из них нес косы и лампы. Лампы были потушены, но запах дыма, все еще цеплявшегося за их кожу, говорил Тамаре об огне совершенно другого рода.

– Насколько все плохо? – спросила она.

– Все под контролем, – заверил ее отец. – Болезнь затронула всего несколько квадратных поступей, и теперь на их месте нет ничего, кроме пепла.

Глаза Тамары расширились от облегчения. Болезнь, поразившая пшеницу, проявлялась на тыльной стороне лепестков, вблизи стебля, поэтому ее было практически невозможно заметить при открытых цветках. Чтобы ее обнаружить, приходилось вооружаться лампами и осматривать спящие цветки при свете мха – а единственным решением было немедленно сжечь больные растения.

Двое мужчин сели и присоединились к Тамаре за приготовленным ею ужином. Тамара знала, что поблизости у них есть свой погребок и что они приступят к еде поутру, как только она уйдет, но какая-то ее часть была по-прежнему в состоянии закрыть глаза на это абстрактное знание и сшить воедино ту версию будничной семейной рутины, которая ограничивалась лишь ее повседневным опытом. Каждый вечер она готовила три каравая и делилась ими со своим отцом и ко; возвращаясь, она неизменно убеждалась в том, что ее запасы зерна и муки оставались такими же, как и до ее ухода – и это давало ей возможность убеждать себя в том, что втроем они вели одинаково аскетичный образ жизни. Она ни на мгновение не забывала о том, что все это – ее выдумки, но несмотря ни на что эти выдумки делали ее жизнь более сносной, чем любое время, проведенное в раздумьях над последствиями, которые она, в конечном счете, испытает на себе, поддавшись своему голоду.

– Как дела с маяком? – спросил у нее Тамаро.

– Мы наконец-то отправили его в полет! – Тамара пересказала подробности запуска. – Потом я узнала от Роберто, что траекторию нам, похоже, удалось задать довольно точно. Так что мы продолжим работу и займемся остальными маяками. Следующий должен быть готов в течение одной череды.

Говоря это, она заметила, как нарастает беспокойство Тамаро. – Уверен, ты сумеешь привести навигационную систему в рабочее состояние, – сказал он. – Но меня по-прежнему беспокоит этот идиот Иво.

Тамара задумалась, не могла ли она нечаянно очернить этого человека; было нелегко устоять перед шутками о его ящеричной бумаге, но свое дело он, без сомнения, знал. – Он немного эксцентричен, – сказала она, – но никак не идиот.

– Он ведет себя безрассудно. – Тамаро смахнул крошки со своего тимпана. – Стоит мужчине увидеть своих внуков, и его совершенно перестает заботить собственная жизнь.

– Это просто глупое обобщение, – с раздражением ответила Тамара. – В любом случае решения насчет Москита принимает не он. Совет назначил собственных экспертов, которые будут проверять все, чем мы планируем заниматься – эти люди не войдут в состав экспедиции и поэтому смогут взглянуть на ситуацию с иной точки зрения.

– Как можно быть экспертом по веществу, которого никогда не видел? – спросил Эрминио.

– И если они сами не войдут в команду Москита, – добавил Тамаро, – то с чего бы им беспокоиться о судьбе его пассажиров?

– Ты уж определись, – резко возразила Тамара. – Кто ведет себя безрассудно: Иво или советники, которые остаются на Бесподобной?

– Всех их будет больше волновать то, как поймать Объект, чем жизни или смерти пассажиров, – в сердцах ответил Тамаро. – Как только этот драгоценный кладезь ортогональной материи будет неподвижно висеть в пустоте, Москит останется не у дел, верно?

Тамара зарокотала от досады. – Да ты сам-то себя послушай! Чтобы поймать Объект, потребуется решить задачку из области точного ракетостроения. Москит пострадает только в том случае, если мы потеряем контроль над ситуацией. Два исхода взаимно исключают друг друга! Нельзя достичь первого, рискнув вторым.

Тамаро слегка наклонил голову, признавая, что, вероятно, перегнул палку. – Тем не менее, факт остается фактом: Иво – старик, он уже прожил свою жизнь. Я не утверждаю, что он планирует суицидальную миссию, но когда на одной чаше весов окажутся риски, а на другой – его шанс обрести славу, он не станет выбирать самый безопасный маршрут.

– Так чего ты от меня хочешь? – строго спросила Тамара. – Нарушить данное ему слово и не брать его в команду? Сказать, чтобы он поручил эту задачу более молодому коллеге, который рискует больше него?

– Нет, – ответил Тамаро. – Но ты можешь остаться сама. Найти другого старика, который бы занял твое место.

Тамара взглянула на своего отца в надежде, что тот хоть как-то возразит против подобного деления людей на две принципиально разные категории: отживших свой век «расходников» и людей, достойных того, чтобы жить. Но в ответ он с укором посмотрел на нее, как бы говоря: Послушай, что говорит твой ко, он заботится о твоих же интересах.

– Я главный навигатор, – спокойно ответила Тамара. – Без меня не будет никакой миссии.

– Мне казалось, что навигацию изучают все астрономы, – возразил Тамаро.

– Да, но здесь нужны другие методы! Они изучают, как задавался курс Бесподобной и то, что однажды потребуется для возвращения домой. Здесь эти знания неприменимы.

Тамаро продолжал стоять на своем. – То есть ты разработала новую систему, специально для Москита? И ты хочешь сказать, что ей нельзя научить других? Что ни один астроном не обладает навыками наблюдениями или способностью выполнять расчеты?

Тамара замялась, не понимая, как именно загнала себя в угол. – Конечно нет, – согласилась она. Она уже научила Аду всему, что ей требовалось знать, чтобы – в случае необходимости – заменить саму Тамару. – Но это я обнаружила Объект, и это я предложила организовать экспедицию. И если только не найдется человек, который подходит для этой работы больше меня, я имею право войти в команду Москита. С этим согласны мои коллеги, с этим согласен Совет. И если ты думаешь, что Иво представляет для этой миссии такую угрозу, то должен радоваться, что я тоже буду там и смогу держать его под контролем!

– Сейчас ты расстроена, – сказал Эрминио. – Мы можем обсудить это завтра, когда все успокоятся.

– Я совершенно спокойна! – отозвалась Тамара. Но ее отец уже поднялся на ноги; разговор был окончен.

Когда семейство стало готовиться ко сну в своей клумбе, она достала из погребка порцию холина. Эрминио пожелал своим детям спокойной ночи и улегся за червеклятником. Тамаро смахнул лепестки и солому, небрежно засыпавшие их общую яму, а затем положил свою косу посередине постели.

Тамара улеглась на землю рядом с ним – длинное твердолитовое лезвие отделяло их друг от друга. – Ты должен мне доверять, – прошептала она. – Я не позволю Иво совершить какую-нибудь глупость.

Не услышав ответа, она закрыла глаза. Разозлилась бы она точно так же на его месте, – думала Тамара, – если бы была уверена, что ее ко ставит под угрозу собственную жизнь? Рискует причинить боль и страдание своей семье, рискует оставить их детей сиротами? Она была вынуждена признать, что ее ужасает сама мысль о родах в одиночестве.

Если бы он очертя голову бросился в какую-то безрассудную авантюру, она бы конечно попыталась его отговорить. Но если цель была достойной, а его желание сыграть свою роль имело под собой какие-то основания, она, надеялась Тамара, прислушалась бы к его словам.

Карло покрутил шприц между большим и указательным пальцем, внезапно ощутив неуверенность в том, смог ли он правильно определить место для инъекции. Самец полевки, слипшийся с обездвиженной самкой, смотрел на него озлобленным взглядом – не в силах чем-либо помочь своей плененной ко, он, тем не менее, обещал ее мучителю подобающее наказание, как только сумеет отделиться от ее тела. Карло оставалось только посочувствовать. За годы работы биологам удалось вывести породу мышей, которые размножались не только в неволе, но даже перед лицом таких стрессов и унижений, столкнувшись с которыми их дикие предки благоразумно бы решили повременить с этой процедурой. Не имея надежды на уединение, запертые в клетках полевки не могли позволить себе отказаться от подобного шанса.

– Хочешь, я сделаю это вместо тебя? – предложила Аманда. – Возможно, ты просто давно не практиковался.

В протоколе, подготовленном Карло, упоминались характерные участки кожного рельефа, которыми обладали все представители данной породы мышей, однако в основе его конспектов кожный узор фигурировал в виде некоего стилизованного эталонного представления. Теперь, когда Карло снова столкнулся с настоящим животным после трехлетнего перерыва, он начал вспоминать, насколько трудно было идентифицировать эти характерные признаки у каждой отдельной особи.

Эталонный узор представлял собой сочленение трех резко очерченных темных полос, расположенных чуть позади каждого плеча. В случае с данной подопытной инъекцию нужно было сделать в верхнем углу сочленения. Однако полоски на теле зафиксированной самки, находящейся перед ним, были размытыми, а пигментация в углу между полосами плавно сходила на нет, затрагивая таким образом не менее половину мизера в ширину. Это вовсе не означало, что задача была обречена на провал; нужное место на коже можно было зафиксировать, приняв во внимание его расположение относительно всего тела. Но ему уже довольно долго не приходилось этим заниматься.

– Вообще-то, если ты не против… – Карло отошел в сторону и передал шприц Аманде. Она быстро ввела иглу в кожу самки, доведя ее до калибровочной отметки, указывающей требуемую глубину, а затем, надавив на поршень, ввела небольшую дозу ингибитора. Самец раздраженно защебетал; Аманда вытащила иглу и закрыла клетку. Карло протянул руку и передвинул рычаг, ослабивший захват, который удерживал самку. Он не хотел, чтобы механическое воздействие как-то повлияло на результат деления.

– Спасибо, – сказал он. – Я все еще жду, когда ко мне вернутся старые инстинкты.

– Охотно верю, – сказала в ответ Аманда. – У меня обратная проблема: если положить передо мной камень, мне и на нем начнут мерещиться отметины, как на коже.

Карло думал, что это он, излучая уверенность, будет демонстрировать ей протокол эксперимента – в качестве первого шага, дабы убедить себя в том, что может доверить ей часть испытаний без надзора со своей стороны. Но последний раз, когда они работали вместе, он опережал ее всего на два года, и теперь чувствовал, что было глупым полагать, будто ему каким-то образом удалось сохранить преимущество в опыте. Его собственный мир не был наполнен воображаемыми полевками; он был усеян галлюцинациями пшеничных лепестков.

Самец начал извиваться и дергаться в попытке освободиться. По всей видимости, обмен сигналами завершился, и он был вполне удовлетворен результатом, однако кожа у него на груди никак не хотела отклеиваться. Ухватив находящуюся в процессе трансформации самку всеми четырьмя лапками, он оторвался от ее тела, а затем в порыве бешенства принялся метаться по клетке, цепляясь за расположенные крест-накрест, наподобие опорных веревок, веточки и издавая громкое предупреждающее щебетание.

– Раньше во время деления этого делать не пытались? – спросила Аманда.

– Очень давно и с применением гораздо более грубого ингибитора. – Если она никогда не слышала об этом эксперименте, то только потому, что он не принес практически никакой пользы. Карло не хотел тратить время на повторение чужих опытов, однако новый препарат, открытый Тоско, не только вызывал блокировку сигналов в гораздо меньшем объеме тканей, но и, по всей видимости, имел меньше побочных эффектов. – Я не надеюсь обнаружить какую-то волшебную место, в котором можно будет прервать передачу сигнала и сократить число детенышей вдвое, – сказал он. – Но чтобы сдвинуться с мертвой точки, нам потребуется лучшая, на какую мы только способны, карта путей, позволяющих воздействовать на процесс деления. Даже в таких крошечных дозах ингибитор, скорее всего, вмешивается в работу дюжины отдельных путей, но и это будет существенным улучшением по сравнению с последней имеющейся картой.

– Я добилась кое-каких успехов в применении микрохирургии для идентификации путей, управляющих фалангами пальцев у ящериц, – сказала Аманда.

Карло был заинтригован. – То есть ты разрезала ногу под микроскопом… и смогла парализовать конкретный палец?

– Почти, – ответила она. – Мне приходится делать выводы, исходя из накапливающихся повреждений – я не могу повредить именно тот сигнальный путь, который управляет конкретным пальцем, не повредив заодно чему-то еще. А ящерицы, понятное дело, либо в течение одного двух курантов изменяют маршрут сигнала, либо втягивают и реконструируют конечность целиком.

Уже находясь в позе для спаривания, самка полевки утратила свои конечности, однако теперь ее тело продолжало деформироваться, превращаясь в почти что идеально гладкий эллипсоид. Карло мог различить лишь неглубокую продольную борозду, указывающая начало первичной перегородки. К каким бы изменениям ни привела инъекция, она не подавила начало самого процесса деления.

– То есть ты знаешь, как парализовать ящерицу, – сказала Карло. – А ты когда-нибудь задумывалась о том, чтобы сделать наоборот?

Аманда тихонько прожужжала. – Ты про ту старую демонстрацию мышечной судороги под действием желтой вспышки? Я знаю, на студентов она производит впечатление, но я не уверена, что это сильно поможет нам узнать что-то новое.

– Я подумывал кое о чем, более деликатном, нежели судорога, – сказал он. – Представь, что мы повредим пути, идущие от мозга… а затем передадим наши собственные моторные сигналы.

Аманда отнеслась к этому скептически. – Даже если нам удастся реализовать механизм подобного вмешательства, мы никак не сможем узнать правильную последовательность сигналов во времени. Поверь мне, я достаточно насмотрелась в микроскоп на мерцающие ткани ящериц, чтобы понять, что расшифровать происходящее мне ни за что не удастся.

– У меня на этот счет есть кое-какие идеи, – поделился с ней Карло. Теперь на каждой из половинок мышиной бластулы были видны бледные разделительные линии, смещенные вверх относительно середины на вполне обычную для таких случаев величину – тем самым дочерям гарантированно выделялась дополнительная квота живой материи. Будущий отец торжествующе завизжал, как будто зная, что его надзиратели потерпели неудачу. Хотя любая радость была преждевременной; в более ранних исследованиях доза ингибитора, введенная в аналогичный участок тела, приводила к тому, что на свет появлялись мертворожденные детеныши мужского пола.

– Какие идеи? – стала выпытывать Аманда.

– Прогнать длинную полосу светочувствительной бумаги через зонд, погруженный в ткань, – ответил Карло. – Превратить изменение света во времени в его же изменение в пространстве. Ты сможешь разложить перед собой всю историю двигательной последовательности и изучить ее, когда тебе будет удобно.

Аманда обдумала его слова. – Думаю, это может сработать. – Она перехватилась за одну из веревок, за которые они держались вдвоем, отчего по телу Карло прошла непродолжительная дрожь.

– Сигнал можно скопировать, – добавил он. – Может быть, даже изменить. А затем снова передать его телу, пропустив перед источником света бумагу с переменной прозрачностью. Но вся прелесть в том, что при желании сигнал можно направить в совершенно другое место. Возможно, даже передать его совершенно другому животному.

Аманда тихо прожужжала – не то что бы дразня его, но в то же время дивясь его дерзости. – Значит, это и есть твой план? Записать сигналы, инициирующие деление какого-нибудь дихотомического животного, а затем передать их особи квадратомического вида взамен ее собственной сигнальной последовательности?

– Я не знаю, – сказал Карло. – Возможно, это чересчур наивно. Возможно, различие не удастся свести к явлениям, которые мы сможем локализовать таким способом.

– Тем не менее, это более вразумительное решение, чем какой-то препарат, – согласилась Аманда. – Я бы не назвала это пустой тратой времени.

Они молча наблюдали за тем, как первичная перегородка покрывается трещинами и раскалывается на пластины из хрупкой блестящей ткани, которые прилипали к одной из сторон слева или справа от перегородки. Приблизившись, самец принялся скрести эту структуру своими лапками, пытаясь ускорить процесс деления.

Карло мельком взглянул на свою коллегу, задумавшись, какой была бы ее реакция, если бы ему хватило смелости спросить: По шкале от одного до двенадцати, насколько сильное утешение тебе приносит осознание того, что твою плоть ждет точно такая же судьба?

Когда бластула разделилась пополам, самец схватил одну из половинок и перетащил ее на противоположную сторону клетки – сначала он неуклюже пятился назад, цепляясь двумя задними лапами за подмостки из хворостинок, но затем упростил себе задачу, отрастив еще одну пару конечностей. Карло не мог с уверенностью сказать, почему животные проявляли такую эмпатию в отношении деления. На данный момент ему было известно, что ко всегда узнавали друг друга, какими бы ни были их первые зрительные и обонятельные ощущения; так или иначе, это, по-видимому, не вызывало каких-либо проблем, судя по попыткам искусственного межвидового скрещивания. Вероятно, наличие сильного инстинкта, побуждающего самцов оказывать помощь в процессе деления, было простым преимуществом – вместо того, чтобы стоять без дела, если деление застопорится – к тому же развитие подобных сентиментов больше строго необходимого минимума не приносило никакого вреда.

Вторичные перегородки по-прежнему сохраняли целостность, хотя одна из пар молодых полевок уже начинала дергаться и извиваться – лишенные конечностей шарики сочлененной плоти всеми силами старались освободиться в попытке обрести собственное «я».

– Пока что они все выглядит здоровыми, – заметила Аманда.

– Верно. – Когда заерзала вторая пара, Карло не мог не ощутить внутреннего облегчения. Эксперимент не сообщил им ничего нового – за исключением того факта, что новый ингибитор был не настолько топорным, чтобы при введении в одно и то же место нанести точно такой же урон, что и старый препарат. Ему следовало бы почувствовать разочарование. Но ощущать что-то помимо радости при виде четырех живых младенцев было просто невозможно.

Приблизившись к более медлительной паре, отец стал поглаживать кожу детенышей своими лапками и ратягивать перегородку, которая все еще удерживала их вместе.

Карло повернулся к Аманде. – Нам лучше продолжить работу. Проверить весь выводок на наличие пороков развития можно и завтра, но нам нужно выдерживать ритм в шесть спариваний за день, иначе эта карта не будет готова до скончания времен.

Патриция перетянула опорную веревку в переднюю часть комнаты, затем обернулась и обратилась к классу. – Предположим, что зеркалит содержит светороды, которые так слабо связаны с остальными, что могут легко покидать свои энергетические ямы при воздействии световой волны. Предположим, что они увлекаются этой волной, пока их скорость не сравняется со скоростью самого света. Сравнив геометрию света с геометрией движения светородов, вы увидите, что энергия каждого из этих светородов в конечном счете становится пропорциональной частоте света.

На глазах у Карлы студентка, которая обычно отличалась застенчивостью, изобразила у себя на груди схематичную диаграмму, иллюстрирующую описанное ею соотношение.

– Для образования помутнения в заданной точке зеркалита, – продолжила Патриция, – требуется определенное количество энергии. Предположим, что для света с максимальной частотой этого количества можно достичь с помощью четырех светородов – тогда если четыре светорода столкнутся с одной из граней зеркалита, эта грань получит повреждение, которое мы воспринимаем как помутнение. Однако по мере уменьшения частоты энергия, приходящаяся на каждый светород, также будет падать, поэтому в какой-то момент для достижения того же самого порогового значения потребуется уже пять светородов. Помутнение произойдет и в этом случае – но скорость его образования резко уменьшится, и при заданном времени экспонирования эффект окажется гораздо слабее.

Патриция нарисовала стопку из четырех векторов энергии, соответствующих светородам в переходной точке, а затем добавила к ним еще одну стопку, в которой для достижения того же порогового значения требовалось пять частиц. – Рано или поздно то же самое произойдет снова: найдется частота, ниже которой не хватит и пяти светородов. Причем две критические частоты будут относиться в точности как пять к четырем.

Карле оставалось только поражаться изобретательности этой девушки. Выдающееся открытие Ялды – между прочим, на горе Бесподобная – заключалось в том, что световые частоты во времени и пространстве соответствовали двум сторонам прямоугольного треугольника – причем отношение этих сторон зависело от скорости света, а гипотенуза оставалась постоянной вне зависимости от каких-либо изменений.

Однако энергия, импульс и масса твердого тела также составляли прямоугольный треугольник. Величина гипотенузы в этом случае была постоянной и определялась массой тела, в то время как его скорость определяла отношение катетов.

Если сделать так, чтобы скорость в обоих случаях была одинаковой – заставить светород, материальную частицу, сравняться по скорости со световым импульсом – то два треугольника становились подобными, а между их сторонами возникало жесткое и неизменное соотношение. Энергия частицы оказывалась пропорциональной частоте волны. Получалось, что вместо необъяснимой связи между резкими изменениями степени помутнения и целыми кратными световой частоты мы имеем частицы, которые синхронно с самим светом естественным образом переносят энергию дискретными порциями.

Карла отложила запланированное занятие и предложила студентам обсудить результаты эксперимента с помутнением. – Это ваш шанс привести аргументы в пользу любой странной идеи, которую вы готовы отстаивать, – подталкивала она их, – даже если не можете довести ее до совершенства, даже если в ней есть пробелы и недостатки, которые вы не можете исправить. Пробелы и недостатки были во всем, чему я вас учила; загадки, над которыми люди ломали голову еще до запуска ракеты; но теперь – вы сами первопроходцы; ни Ялда, ни Нерео, ни Сабино не смогут поделиться с нами своими догадками. Так что теперь у вас есть шанс выйти за границы собственных знаний – заполнить пробелы в старых идеях или сравнять их с землей и построить на их месте что-то новое.

Поначалу дело не спорилось, люди вели себя настороженно и в обсуждение включались неохотно – самых обыкновенных студентов приходилось всячески подталкивать, чтобы они хоть как-то участвовали в общей работе. Но спустя полсклянки бесцельных блужданий, вопросов, уточнений и все более пылких заявлений, трое из ее студентов оказались достаточно смелыми, чтобы в общих чертах обрисовать собственные оригинальные гипотезы, объясняющие странную закономерность помутнения.

Ромоло высказал предположение, что при столкновении с зеркалитом свет порождает в веществе звуковые волны, а благодаря слабой нелинейности, присутствующей в уравнениях этих волн, энергия могла перемещаться между различными гармониками – вплоть до естественной частоты колебания самих светородов. Палладио предположил, что свет подходящей частоты в нужные моменты подталкивает осциллирующие светороды таким образом, что их соседи в решетке оказываются достаточно близко, чтобы вытащить друг друга из своих энергетических ям. Правда, было не так просто понять, как именно с помощью этих теорий можно предсказать тот факт, что налет состоял из нескольких рядов, а не изолированных полос помутнения, ограниченных несколькими резонансными частотами.

Идея Патриции, без сомнения, объясняла резкие переходы в степени помутнения – а примененная ею аналогия между энергией и частотой была настолько простой и изящной, что Карле стало совестно оттого, что она не подумала об этом сама. Тем не менее, в этой теории – при всех ее преимуществах – были свои нестыковки.

Карла постаралась как можно мягче подойти к обсуждению первой проблемы. – Ты исходишь из предположения, что часть светородов будут увлекаться световой волной?

– Да, – согласилась Патриция. – Свет будет их подталкивать, разгоняя все сильнее и сильнее, пока их скорость не сравняется со скоростью самой волны.

– И как бы это выглядело, если бы мы двигались вместе с ними? Что бы мы увидели, если бы мы разогнались до скорости светородов?

– Они бы показались нам неподвижными, – недоуменно ответила Патриция. Разве это не было очевидно?

– А как бы выглядела сама световая волна?

– Тоже неподвижной. Все движется с одной и той же скоростью.

– С той же самой скоростью движется световой импульс, – сказала Карла, – в этом твое описание верно. Но история импульса в 4-пространстве перпендикулярна волновым фронтам. А что же происходит с самими фронтами?

– Ой. – Патриция опустила глаза и ссутулившись, отстранилась от опорной веревки. – Они движутся в обратном направлении. А значит, светород не будет двигаться вместе с импульсом – он застрянет в энергетической яме между двумя фронтами и будет двигаться в обратную сторону с совершенно другой скоростью.

– Верно, – сказала Карла. – Движение импульса отличается от движения волновых фронтов! Эту ошибку легко допустить: меня это до сих пор иногда сбивает с толку.

Она изобразила ситуацию, описанную Патрицией. – Для того, чтобы светород приобрел постоянную скорость, он должен находиться в энергетической яме. Более того, я подозреваю, что для этого необходим источник света с очень высокой интенсивностью, так как в противном случае яма окажется недостаточно глубокой. Но если бы это все-таки произошло, то светород был бы неподвижен относительно волновых фронтов, но никак не самого импульса.

– Я понимаю, – печально произнесла Патриция и уже было направилась обратно.

– Постой, – сказала Карла. – Есть еще одна проблема, и ее тоже стоит обсудить.

Теперь Патриция едва не сгорала от стыда. – Разве мало первого недостатка?

– Потерпи меня еще немного, – предложила ей Карла. – Бывает, что ошибки компенсируют друг друга.

– Только ошибки в знаке! – вмешался Ромоло. Карла подняла руку, призывая его к тишине, а затем снова обернулась к Патриции. – У тебя было четыре или пять подвижных светородов, способных вызвать помутнение, если их суммарная энергия достигнет порогового значения, – сказала она. – Но если они собираются столкнуться с другим светородом, находящимся в потенциальной яме, то для его освобождения потребуется передача кинетической энергии, равной глубине ямы. При увеличении истинной энергии кинетическая энергия уменьшается – именно поэтому твоя первоначальная идея о том, что подвижные светороды достигают скорости светового импульса, здесь бы не сработала. Но если светороды движутся не параллельно световому импульсу, а вдоль его волновых фронтов, то все меняется местами: чем выше частота света, тем медленнее движется световой импульс, но тем выше скорость волновых фронтов. Иначе говоря, светороды, запертые между волновыми фронтами, будут двигаться тем быстрее и обладать тем большей кинетической энергией, чем выше частота световой волны.

Патриция обдумала эти слова. – Общая закономерность в итоге получается правильной, – сказала она, – но цифры не сходятся, так ведь? Частоты, при которых четыре или пять светородов достигают порогового значения кинетической энергии, не будут находиться в соотношении четыре к пяти.

– Это так, – согласилась Карла. – Разумеется, есть и другие проблемы, которые необходимо решить, чтобы твоя гипотеза сработала: нужно детально проанализировать соударения, чтобы выяснить точное количество кинетической энергии, передаваемой от подвижных светородов к связанным, а также полностью учесть сгенерированное излучение. Сложно сказать, как именно все эти эффекты совместными усилиями могут выдать простое соотношение четыре к пяти.

– Вы правы, это было глупо, – сказала Патриция. – Она направилась на свое место.

– Это вовсе не было глупо! – воскликнула ей вслед Карла. Хотя она и не видела способа отстоять эту хитроумную гипотезу целиком, в центре всех ее сложностей была заключена догадка столь же блестящая, как и любое из открытий, сделанных в золотой век вращательной физики.

– Ладно, – сказала она. – У нас до сих пор нет адекватной теории помутнения. Поэтому сейчас мы попытаемся придумать новый эксперимент – нечто, что могло бы помочь нам разобраться в предыдущем.

– Причина, которая заставляет светороды покидать их привычное местоположение в зеркалите – это одно, но… куда они после этого деваются? – спросил Ромоло.

– Скорее всего, они находят новую устойчивую конфигурацию, – ответила Карла. – Может оказаться, что именно она и является тем самым налетом на поверхности зеркала – светородами, которые после перегруппировки уже не образуют нормальную структуру, характерную для зеркалита.

– Но если это так, то почему мы не видим два разных вида помутнения? – возразил Ромоло. – Зеркалит, потерявший часть своих светородов и зеркалит, который, наоборот, приобрел светороды, потерянные в других местах?

– Налет вполне может оказаться неоднородным, – ответила Карла, – но лично я подозреваю, что масштаб этих неоднородностей слишком мал, чтобы его можно было увидеть – даже с помощью микроскопа.

В разговор неожиданно вмешалась Азелия, которая большую часть занятия безучастно смотрела в пустоту. – А почему в вакууме это происходит быстрее? Как на этот процесс влияет воздух?

– Я думаю, что воздух, скорее всего, каким-то образом реагирует с отшлифованной поверхностью, защищая ее от помутнения. Раньше мы думали, что воздух вызывает помутнение, но теперь более вероятное объяснение, по-видимому, заключается в том, что он создает тонкий слой, не подверженный этому эффекту.

Азелию такой ответ не удовлетворил. – Если из-за этого слоя зеркалит не теряет свойства зеркала, значит свет должен реагировать с материалом так же, как и раньше. Так почему же он точно так же не меняет структуру светородов?

Ответа у Карлы не было. По правде говоря, она была настолько очарована удивительной простотой резкого частотного перехода, что почти не задумывалась над запутанной мелкомасштабной структурой самого материала.

Она заметила восторженно выражение Ромоло еще до того, как он успел заговорить. – Светороды улетают в вакуум! – объявил он. – Наверняка ведь дело в этом? Скорее всего, воздух меняет поверхность зеркалита таким образом, что светородам становится сложнее вырваться на свободу – но в отсутствие воздуха свет может отправить вырванные светороды прямиком в пустоту!

Свободные светороды? Карла почувствовала, как напрягается ее тимпан, готовясь выдать скептическое возражение, но затем она поняла, что идея была не такой уж абсурдной. Уже давно высказывалось предположение, что в огне содержалось небольшое количество свободных светородов, однако их невозможно было обнаружить среди нестабильных продуктов горения; к тому же не было никаких оснований считать, что они надолго останутся свободными, постоянно испытывая соударения с окружающим веществом. Однако ветерок, состоящий из одних только светородов, источаемых кусочком зеркалита в космическую пустоту, – это совершенно иной сценарий.

– Возможно, ты и прав, – сказала она. – Итак, как же нам проверить эту идею? Если в контейнере с зеркалитом находится разреженный газ, состоящий из свободных светородов, как нам убедиться в его существовании?

На несколько пауз в классе наступила тишина, после чего Азелия раздраженно спросила: «А разве мы не можем просто посмотреть? Конечно, большинство газов прозрачны, но светороды совершенно не похожи на обычный газ».

– Светороды должны рассеивать свет, – согласилась Карла. – Более того, каждый из вас должен быть в состоянии рассчитать, как поведет себя свет умеренной интенсивности при столкновении со свободным светородом. Итак, приходите через три дня с ответом на этот вопрос, а заодно подумайте, как именно мы могли бы организовать такое наблюдение.

Когда комната опустела, Карлу внезапно охватила тревога. Что ждало ее впереди после того, как она устроила раздрай в учебном плане? Ей удалось совершить одно заманчивое открытие – на какое-то время это даже вскружило ей голову – но она даже не знала, как подступиться к объяснению своей находки, а с учетом последствий эта тема казалась как никогда туманной. Чем ей гордиться, если она оставит грядущему поколению на одну задачу больше, чем унаследовала сама?

Она порылась в буфете в поисках орехов, припрятанных за стопкой потрепанных учебников. Сколько же изъянов насчитывала сейчас теория Нерео? Слишком много и в то же время чересчур мало. Одна аномалия вызывала затруднение, две ставили в тупик, но дюжина или около того, собранные вместе, могли стать ключом к совершенно новому видению мира. Ей следовало бояться не путаницы и замешательства, а того, что понимания, которого она достигнет, хватит лишь на половину пути.

– Кожа ящерицы? – недоверчиво спросила Тамара.

– Кожа ящерицы, – подтвердил Иво. – Джунгли тоже приносят пользу.

– Это туда ты ходишь, когда больше ничего не помогает?

– Зависит от того, что я ищу, – сказал Иво. – Думая о свете, люди обычно представляют себе цветы, но оптическая активность в той или иной форме присутствует и в тканях большинства животных.

Тамара что-то пробормотала в знак согласия, как если бы любому человеку, столкнувшемуся с необходимостью отыскать новое химическое соединение, первым делом следовало бы задуматься о том, чтобы раздавить в центрифуге ящерицу, а затем изучить то, что оттуда вытечет.

– О каких длинах волн идет речь? Какова чувствительность?

– Пойдем со мной, там и посмотришь. – Быстро передвигаясь по веревке при помощи четырех рук, Иво повел ее вглубь своего химического царства.

Пока они спускались вдоль оси цилиндрического зала, Тамара наблюдала за работой окружавших их коллег Иво. Большинство из них были пристегнуты к своим рабочим местам, неподвижно закрепленным на стене или возились с разными крутящимися или вибрирующими приспособлениями, но один восьмирукий химик, беззаботно паря в воздухе, извлекал из висящей перед ним невесомой кучи пузырьки с реагентами и смешивал их содержимое с головокружительной быстротой, которую Тамаре осталвалось лишь посчитать неотъемлемой составляющей всего процесса. Когда он заметил ее своим задним зрением, Тамара быстро отвела взгляд, испугавшись, что может его отвлечь и в итоге превратить весь зал в пылающий ад.

Иво перешел на поперечную веревку, по которой они добрались до его рабочего места, где он накинул на себя страховочный ремень. К верхней части стола был прикреплен светонепроницаемый ящик; он распахнул крышку, чтобы Тамара, которая по-прежнему висела на поперечной веревке, смогла изучить содержимое.

– Внутри находится самая обыкновенная лампа, – объяснил он, указывая на твердолитовый корпус сферической формы. – Линзы, призма… в общем, стандартные приспособления. – Иво извлек из разъема призму и передал ее для проверки Тамаре, как будто опасаясь, что она может заподозрить его в жульничестве. Награда, которую предлагала Тамара, не принесла бы обманщику особой пользы: любая попытка посетить Объект обернулась бы ужасным разочарованием, не сумей они правильно вычислить расстояние до цели. Тамара, тем не менее, решив уважить пригласившего ее Иво, поднесла призму к свету ближайшей лампы. Мерцающая палитра цветов, которая появлялась перед ней по мере вращения призмы, ничем не отличалась от спектра, выдаваемого любым другим кусочком хрусталита аналогичной формы.

Она вернула призму Иво. Он вставил ее обратно, а затем указал на непримечательный кусочек желтоватой осмоленной бумаги, расположенной примерно в пяди от источника света. – Для получения устойчивого снимка одной бумаги недостаточно; потребуется еще и обычная камера. Активационный газ ей не нужен, но чувствительность она сохраняет всего несколько дней после изготовления.

– Понятно. – Тамара сделала мысленную заметку о том, чтобы начать перерабатывать свои планы с учетом нового обстоятельства, надеясь, что из-за этого Москиту не придется везти с собой пресс для давки ящериц.

Иво постучал пальцем по корпусу лампы, встряхивая часть либератора и заставляя его войти в контакт с огневитом, пока порошок не начал осыпать горючее под действием газа, образующегося в процессе самого горения. Он закрыл крышку, после чего подал Тамаре знак, предложив заглянуть в щель, проделанную в ящике напротив лампы.

Она подалась назад вдоль веревки, чтобы дать себе возможность пониже опустить голову, смутившись на мгновение своих акробатических извиваний. Заняв нужное положение, она первым делом заметила обычный спектр; бумага, сквозь которую он просвечивал, приглушала цвета, хотя наблюдаемый масштаб и ориентация спектра ничем не отличались от того, что она ожидала увидеть, исходя из геометрических особенностей призмы.

Она закрыла три глаза из четырех, избавив себя от всех возможных помех. – Если хочешь заблокировать видимый спектр, справа есть рычаг, – сказал Иво. Обнаружив рычаг, Тамара накрыла разноцветную полосу непрозрачным экраном. А затем стала ждать, пока ее зрение не адаптируется к остаточному изображению.

На сером фоне появилась размытая вертикальная линия мерцающего желтого света – далеко за пределами красного конца скрытой части спектра.

Тамара оценила яркость свечения. Если предположить, что величина эффекта линейно зависела от расстояния, то реакция этой ящеробумаги на инфракрасный свет, излученный Объектом, будет слишком слабой, чтобы ее можно было увидеть невооруженным глазом; тем не менее, ее, вероятно, удастся запечатлеть при помощи камеры с достаточно продолжительной выдержкой.

– Какая у него длина волны? – спросила она у Иво, не отводя глаз от щелки. Она была готова поверить ему на слово и надеялась, что он не будет настаивать на немедленной проверке своего ответа при помощи транспортиров и калибровочных кривых.

– Около двух скарсомизеров.

Тамара на скорую руку выполнила кое-какие подсчеты. Скорость света с такой длиной волны была примерно в восемь раз меньше скорости красного света – видимый спектральный шлейф при этом должен был увеличиться в двенадцать раз. Если и этого не хватит, чтобы измерить скорость Объекта, то получится, что он движется чуть быстрее бега трусцой. Будь он еще медленнее – и ближе – и на него можно будет забросить веревку, а все путешествие проделать при помощи рук.

– Поздравляю, – сказала Тамара. – Ты заслужил билет в пустоту. – Она отодвинулась от ящика; Иво открыл его и погасил лампу, в тишине размышляя над ее словами. Каждый проводил снаружи Бесподобной по крайней мере несколько смен, дежуря в пожарной охране, и тем не менее, перспектива преодолеть космическую пустоту, полностью потеряв гору из вида, напугала бы кого угодно.

– Есть более насущный вопрос, – добавила она. – Нужно, чтобы ты присутствовал на всех планерках – иначе мы не сможем гарантировать, что на Моските можно будет выполнить все запланированные тобой эксперименты. У нас будет всего один шанс, чтобы все сделать правильно.

– Всего один шанс? – переспросил он. – Надеюсь, что нет.

– Объект движется по линейной траектории, – сказала Тамара. – Пройдя мимо нас, он уже не вернется.

– Вот именно, – сказал Иво. – И он вполне может быть единственным крупным телом, состоящим из ортогональной материи, которое окажется в пределах нашей досягаемости в течение нескольких поколений. Как бы усердно мы ни готовились к этому путешествию, сколько бы образцов ни привезли на Бесподобную, они в любом случае не покроют все наши нужды.

– И что ты в таком случае предлагаешь? – спросила Тамара. – Если Бесподобная сравняется по скорости с Объектом, мы выбьемся из ортогональности по отношению к родной планете. Не сильно – но действительно ли мы хотим жить под давлением оттого, что на решение их проблем у нас останется меньше времени? – Сама суть Бесподобной заключалась в том, чтобы дать ее обитателям неограниченный запас времени, чтобы найти решение проблемы гремучих звезд. Если с точки зрения путешественников время на оказавшейся под ударом планете снова поползет вперед, то как бы медленно это ни происходило, главное преимущество будет потеряно.

– Я не хочу, чтобы Бесподобная меняла свой курс, – сказал Иво. – Но это еще не значит, что мы не можем сравняться в скорости.

Тамара посмотрела на него непонимающим взглядом, но через мгновение поняла, что он имел в виду.

– Почему, когда спрашиваешь о чем-нибудь у химика, ответ обязательно сулит взрыв? – спросила она.

Иво радостно прожужжал. – С помощью небольшого взрыва, – объяснил он, – можно скорректировать курс Объекта, превратив его из мимолетной диковинки, о встрече с которой мы могли бы рассказать своим внукам, в ресурс, который они смогут изучать и использовать, сколько душа пожелает. А если эта штуковина сделана из того же материала, который вызывал точечное возгорание на поверхности горы до начала вращения…, то все, что нам нужно сделать – это запустить в него нужным количеством пассивита, и он сам в каком-то смысле станет ракетой.

– Не сомневаюсь, – ответила Тамара. – Но как нам узнать это самое нужное количество – не разнеся при этом весь Объект на части и не создав новую звезду?

– Калориметрия, – ответил Иво. – Потребуется взять несколько образцов и перенести их на безопасное расстояние от самого Объекта, а затем определить точное количество энергии, выделяемой в ходе реакции с пассивитом.

Тамара представила, как они вдвоем парят в пустоте рядом с иззубренной глыбой ортогональной материи. И пока она пытается управлять Москитом, Иво будет жонглировать склянками с реагентами – пытаясь откалибровать силу взрыва, который либо убьет их обоих, одновременно уничтожив и будущий карьер, либо подарит их потомкам целый кладезь энергии, способной проложить дорогу к дому.

– Если ты не против, я бы хотел вернуться в твою команду, – сказал Карло. – Пшеница мне надоела. Я снова хочу заняться животными.

Тоско протянул руку к опорной веревке и отодвинулся от своего рабочего стола. – А в чем причина? – спросил он. – Я и не думал, что тебя так легко обескуражить.

Карло попытался отстраниться от тревожного рокота полевок; в клетках, прикрепленных к дальней стене, находилось, наверное, три или четыре дюжины животных. Ему недолго пришлось привыкать к блаженной тишине растительного царства.

– Ты знаешь, каким было мое самое крупное достижение за последние три года? – сказал он. – Я выяснил, почему на одних фермах все цветки пшеницы рано или поздно синхронизируют свою активность, в то время как на других растения делятся на две группы, которые излучают свет по очереди.

– Я бы не стал умалять его ценности, – заметил Тоско. – Сдвиг по времени ведь наверняка дает более высокие урожаи?

– Так и есть, – согласился Карло. – Если половина соседних растений спят, то количество фонового освещения, подавляющего производство семян, становится меньше. Но разница крайне мала, почти незаметна. На самом деле я пытался найти способ, благодаря которому цветки в течение дня могли бы дольше оставаться открытыми – но что бы я ни пробовал, мне не удалось даже приблизиться к своей цели. И если мои усилия ничего не дают, то, может быть, стоит признать, что, поменяв сферу деятельности, я совершил ошибку.

Тоско вытянул верхнюю пару рук, чтобы жестом охватить всю мастерскую. – Так чем именно ты будешь заниматься, если вернешься в нашу команду? – На стоявшем поблизости лабораторном столе одна из бывших коллег Карло, Аманда, проводила вскрытие ящерицы, за которым наблюдала группа студентов. Позади них, в углу другой исследователь по имени Макария, загрузив в центрифугу образцы тканей, опустила защитный экран и сделала шаг назад. Фракции различной плотности, входившие в состав органической материи, иногда были нестабильны сами по себе, что в результате могло привести к взрыву.

Карло немного помедлил, чтобы набраться храбрости; до этого момента он еще ни с кем не делился этой мыслью, облекая ее в слова. – Я хочу найти способ подавления квадратомии.

– Ясно, – произнес Тоско без какого-либо энтузиазма. – Ты знаешь, сколько препаратов было для этого испытано еще до нашего с тобой рождения? Популяция мышей в этой программе сохраняла устойчивость лишь благодаря тому, что летальные исходы в процессе лечения уравновешивались случаями, в которых лекарство просто не давало эффекта.

– Значит, нам может потребоваться не препарат, а что-то другое, – осмелился предположить Карло.

– Мы знаем, как подавить квадратомию, – сказал Тоско. – Может, решение и не такое приятное, как нам бы хотелось –

– Или не такое надежное, – перебил его Карло.

– Оно неидеально, – согласился Тоско. – Но идеального лечения не существует. Способность приносить четверых детей при обычных условиях – неотъемлемое свойство женского организма. Любое вмешательство в настолько фундаментальный процесс по определению наносит вред их здоровью.

– Холин тоже неидеален, – возразил Карло, – но разве он приносит какой-то вред или заставляет людей мучаться?

– Задерживать размножение – это не то же самое, что влиять на его результат.

Доводов против этого у Карло не было, однако согласиться с более громким заявлением он тоже не мог. – Способность к дихотомии – тоже неотъемлемое свойство женского организма. Вполне логично, что в обычных условиях ее инициирует голод; вопрос в том, каков механизм этой инициации? Если бы нам удалось достичь детального понимания этого процесса, разве мы не смогли бы надавить на тот же самый рычаг в обход обычных предпосылок?

– У наших тел нет никаких готовых рычагов, – сказал в ответ Тоско. – Если ты не собираешься решать проблему, перебирая взятые наугад препараты, то с чего ты начнешь?

Карло замешкался, но теперь преуменьшать свои планы не было никакого смысла. – Я хочу как можно тщательнее изучить весь процесс деления. Раскрыть его механизм для дихотомических и квадратомических видов – вплоть до уровня передачи сигналов – а затем найти наиболее безопасную и эффективную точку, в которой на него можно было бы повлиять.

Тоско иронично прожужжал. – Это довольно громкие слова. Думаешь, справиться с этим будет проще, чем поднять урожаи пшеницы?

– Вероятно, нет, – согласился Карло. – Но успех в этом деле принесет гораздо большую пользу.

– Покидая нас, – напомнил ему Тоско, – ты сказал мне, что собираешься удвоить норму пшеницы, а затем отойти от дел и заняться воспитанием детей.

Карло поморщился. Если бы его труд принес хоть какие-то реальные плоды, его юношеское бахвальство не выглядело бы столь самонадеянным, но все равно бы никоим образом не искупило амбиций, направленных на ложную цель. – А если бы кому-то удалось достичь цели – что бы тогда произошло? – спросил он. – Избыток бы продержался одно-два поколения, после чего разросшееся население превысило бы прирост урожая. В действительности нам нужна стабильность. Если я правильно понял историю, на момент запуска на Бесподобной было так много женщин, которые бежали от своих семей, не считавшихся с их мнением, и были готовы умереть бездетными, что в умах людей, по-видимому, сложилось впечатление, будто это поможет уравновесить численность населения: на каждую женщину, родившую четверых детей, будет приходиться другая женщина, которая по собственной воле осталась бездетной. Но теперь это уже не часть нашей культуры.

– Верно. – Тоско смерил его недоуменным взглядом, но не высказал то, что, по мнению Карло, было у него на уме: Теперь культура требует смириться с голоданием среди женщин. Ведь это неплохо помогает, так почему бы не оставить все как есть?

– Позволь мне попробовать, – умоляющим тоном произнес Карло. В отсутствие других вариантов он мог бы работать и самостоятельно, но все будет проще, если ему удастся заручиться поддержкой бывшего наставника и его команды. – Чем мы рискуем в худшем случае? Получить какие-нибудь бесполезные знания о репродуктивном цикле полевок?

– В худшем случае, – сказал Тоско, – урожай не оправдает наших надежд, а ты начнешь жалеть о том, что отказался от своей последней работы. Но если ты действительно считаешь, что тебе хватит терпения дойти до конца –

– Я в этом уверен, – твердо заявил Карло.

Тоско, казалось, был настроен скептически, но продолжать спор больше не собирался. – Как я могу отказать агроному, который готов сойти со своего пьедестала и вернуться к старым друзьям? – сказал он.

Теперь подошла очередь Карло совершить путешествие вниз по оси, чтобы встретиться со своей ко в новом доме, который она обустроила для себя. Большинство друзей говорили ему, что частично раздельное проживание – это худший из возможных вариантов, но он изучил данные последней переписи. Полностью раздельное проживание было неудачной идеей: женщины становились более подверженными риску спонтанного деления, и полностью исключить подобный исход не помогло бы никакое количество холина. Но жить вместе, откладывая момент продолжения рода при помощи одной лишь силы воли, было еще хуже; более половины зарегистрированных родов в подобных обстоятельствах происходили раньше запланированного срока. Хитрость заключалась в следующем: нужно было убедить тело своей ко в том, что ты не бросил ее на произвол судьбы – что если оно согласится повременить с родами, у детей будет опекун – и вместе с тем всеми силами стараться минимизировать риск преждевременного выполнения этого обещания.

Когда он добрался до ее квартиры, Карлы там не было. При свете мха вполне можно было сориентироваться, поэтому лампу он зажигать не стал. Карло захватил с собой четыре каравая для совместной трапезы – на ужин и завтрак; он сложил их в пустой буфет.

Проходя мимо входа в спальню, он увидел лишнее брезентовое покрывало, которое парило между полом и потолком, благодаря легкому восходящему потоку воздуха от системы охлаждения, который компенсировал слабую гравитацию.

Когда из коридора до него донесся резкий звук натянутой опорной веревки, Карло подошел ко входу и распахнул завесу. Увидев его, Карла взволнованно защебетала. – Приготовься услышать хорошие новости, – сказала она.

– Какие – ты выиграла место на Моските?

– Было бы здорово. – Она зашла в квартиру вслед за ним. – Но это даже лучше.

Карло зажег лампу в передней комнате, затем ухватился за веревку рядом с Карлой, пока она сама рассказывала про свой эксперимент с помутнением. Ей уже несчетное число раз доводилось освежать его туманные воспоминания о силе Нерео и загадках Ялды, поэтому он знал, что Карла простит его, даже если он не сможет сразу же осознать значимость этих результатов.

– Пять к четырем, – произнес он. – И что в этом такого особенного?

– Отношение небольших целых чисел – вряд ли простая случайность, – ответила Карла. – Если бы речь шла об отношении нескольких дюжин с чем-то к нескольким дюжинам плюс что-то еще, в этом не было бы никакого смысла, но наше соотношение – довольно веский довод в пользу того, что входящие в него числа скрываются в глубинах самой физики. Четыре единицы чего-то, затем пять единиц чего-то… эти переходы указывают на элементы некой последовательности.

Карло понимал физику только на языке геометрии; он начал изображать у себя на груди рельефные волнистые линии. – То есть их можно нарисовать вот так, умещая в одном и том же интервале времени различное число колебаний?

– Нет, нет, нет! – с упреком возразила Карла. – Ты все сделал наоборот!

– А чем ошибка? – спросил он. – Разве отсюда не следует, что частоты относятся как четыре к пяти?

– Следует, – согласилась она. – Но сейчас я прорабатываю гипотезу, согласно которой частота уменьшается при увеличении соответствующего целого числа, а закономерность, которую ты только что описал, действует в противоположном направлении. В твоем случае при более высокой частоте – «частоте шесть», в инфракрасной части спектра – должен происходить еще один переход, после которого помутнение будет происходить с еще большей скоростью. Но проблема в том, что если бы эта скорость действительно изменялась таким образом, то зеркала Марцио приходилось бы полировать через каждые пару черед, а не раз в пару лет.

– Хорошо, – сказал Карло. – И как же мне тогда это нарисовать?

– Я пока не знаю, – призналась Карла. – Могу сказать только, что свет способствует быстрому помутнению, когда четырехкратная частота становится больше некоторого значения. Когда частота уменьшается настолько, что для достижения того же порога ее нужно умножать на пять, эффект неожиданно становится гораздо слабее – и еще больше ослабевает, когда частоту приходится умножать на шесть. Возможно, что при таких частотах эффект и вовсе исчезает; чтобы сказать наверняка, мне потребуется провести эксперимент с гораздо большим временем выдержки.

Карло обдумал сказанное. – А разве не проще проследить эту закономерность в другом направлении? Если эффект становится слабее по мере того, как это волшебное число пробегает значения четыре, пять, шесть…, то как насчет тройки? Не должна ли волна вызвать сверхбыстрое помутнение, если ее частота достигает порогового значения уже при умножении на три?

– Таких волн не существует, – ответила Карла. – Пороговое значение более чем в три раза превышает максимальную частоту света, поэтому его нельзя достичь простым утроением.

– Ага. – На лице Карло появились проблески понимания. – Что для зеркалита очень кстати, да? Если бы он так легко разрушался, от него бы уже ничего не осталось.

– Именно! – глаза Карлы удовлетворенно расширились. – Что бы ни происходило в действительности, сейчас мы наблюдаем границу устойчивого поведения. Возможно, у каждого минерала, у каждого твердого тела, как и у зеркалита, есть собственное «пороговое значение» – только в случае, скажем, твердолита оно настолько велико, что для совершения перехода не хватит даже ушестеренной максимальной частоты.

– Эмпирическое правило выглядит довольно просто, – заметил Карло. – Трудности, насколько я понимаю, возникнут при попытке объединить его с теорией – с уравнением Нерео и светородной моделью?

– Да.

– И…? – подтолкнул он Карлу.

– И прямо сейчас, – призналась она, – я не имею ни малейшего понятия, как этого добиться.

Карло рассказал ей о своей встрече с Тоско. Он не предупреждал ее о планах вернуться в группу по изучению физиологии животных – и теперь никак не объяснял свой поступок, но говоря, следил за выражением ее лица. Карла слушала вежливо, не произнося ни слова, но ее едва не передернуло, когда Карло начал описывать свою новую исследовательскую программу. И это несмотря на то, что тему исследования он описал в наиболее абстрактной и обезличенной форме: сравнение дихотомического и квадратомического деления с целью найти механизм, позволяющий некоторым видам переключаться между двумя вариантами.

Он понимал, почему эти слова причиняли Карле такую боль. За спокойным объявлением о своих карьерных переменах он нашептывал обещание, давать которое не имел права: Я найду способ избавить от голодания если не тебя, то хотя бы нашу дочь. Он не имел на это права, потому что до него люди уже предпринимали подобные попытки и всякий раз терпели неудачу: бесчисленные женщины, ведомые голодом, бесчисленные мужчины, ведомые страданием, свидетелями которого они становились. Сейчас они находились в состоянии какого-то кошмарного равновесия, и негласный консенсус сводился к тому, что единственным реальным выходом было безропотно сносить то, что выпадало на твою долю, полагаясь на собственную стойкость, доставшую ценой огромных усилий.

Так жить Карло больше не мог, но он понимал, что следовать по выбранному им пути ему придется без лишнего шума, чтобы всем, кто его окружает было как можно проще не обращать на это внимания. Когда он сказал все, что требовалось сказать, дабы удовлетворить собственную честность, он увел разговор в сторону тайн света и материи. Неудача на этом поприще могла привести к тому, что они застрянут в космосе, миссия будет обречена на провал, а их предки будут убиты – но по крайней мере, над ними не висело проклятие какой-то гнусной полумеры, которое иссушало их решимость и мешало достижению реальных целей.

Карла открыла клапан наверху лампы, позволив струйке либератора коснуться солярита. Первым делом в ответ на внезапные звуки шипения и ослепительно яркую вспышку света она быстро переместила руку к гасящему рычагу, который должен был засыпать пламя песком. Но спустя какое-то мгновение шум утих, превратившись в ровное потрескивание, а луч, пробивавшийся сквозь отверстие в защитной оболочке лампы и ничуть не утративший своей внушительной яркости, тем не менее, выглядел вполне устойчивым.

Карла лично подготовила либератор, экстрагировав активный компонент из корней пильника, а затем разбавив его размолотым пудритом, трижды убедившись в правильности пропорции и прогнав полученную смесь через смеситель, чтобы наверняка избавиться от комочков. Но даже эти предосторожности не могли в полной мере унять ее страхи. Любой огонь означал переход через границу Корнелио в область положительных температур, однако процесс поджигания солярита сам по себе напоминал нечто вроде призыва какого-нибудь злобного существа из саг. Он мог просто стоять на полке и забавлять вас своими фокусами, но при всем при этом вы знали, что его подлинным желанием было пронести свой мир сияющего хаоса через щель, которую вы проделали между двумя сферами влияния.

Линза, размещенная над отверстием лампы, частично компенсировала естественное рассеивание света. Карла поместила на пути луча небольшое зеркало; расположенное по диагонали на закрепленном при помощи штырьков держателе, оно направляло луч аккурат в отверстие, находящееся в верхней части стола. Встав на колени, она вставила в нужное место треугольную призму, которая должна была перехватить вертикальный луч света, а затем провела под ней перевернутой кверху рукой, наблюдая, как сверкающий спектр скользит по ее коже. Солярит ее нервировал, но добиться таких чистых и насыщенных цветов с помощью другого источника света было невозможно.

На полу под столом стоял прочный хрусталитовый контейнер. Не считая углов, закругленных для придания большей прочности, он имел прямоугольную форму, а гравитация здесь была достаточно велика, чтобы удерживать его на месте за счет одной лишь силы трения. В нижней части контейнера располагалось плоское свежеотполированное зеркало прямоугольной формы. Спектр на выходе из призмы растягивался по длине зеркала, причем тонкая полоска цветов выдавалась за край и попадала на разграфленную бумагу, за счет чего было проще определить местоположение каждого оттенка. Карла отметила положение красного и фиолетового концов; за их пределами оставалось некоторое пространство, в котором зеркалит должен был подвергаться воздействию невидимых частот. Половина спектра, отраженного от зеркала, отображалась на нижней поверхности стола, в то время как остальная достигала соседней стены, однако Карла не ощущала желания сдерживать свет, не давая ему выходить за отведенные границы. Эксперимент этого больше не требовал; к тому же полоса на стене придавала мастерской более позитивный вид.

Используемая ею призма была откалибрована относительно световой гребенки предыдущим заложником мастерской – аккуратно записанная таблица датировалась всего-навсего дюжиной и четвертым годом после запуска – что позволяло ей сопоставить точную длину волны каждой линии сетки. Она проверила калибровку в целом, выбрав полдюжины случайных точек, а затем взглянула на часы. Судя по словам Марцио и принимая во внимание интенсивность луча, она планировала установить выдержку в один день.

На Бесподобной Марцио был одним из самых уважаемых специалистов по изготовлению инструментов. Четыре года тому назад астрономы попросили его сконструировать широкоугольную камеру, которая могла бы функционировать в космической пустоте, надеясь с ее помощью получить более четкие изображения, нежели те, что удавалось запечатлеть, находясь за хрусталитовыми панелями наблюдательных куполов. По аналогии с большинством подобных камер его конструкция включала в себя зеркало, предназначенное для отклонения светового луча – благодаря этому было проще предотвратить образование налета, которые мог оставить на линзах газ, активирующий светочувствительную бумагу. Созданное им устройство справлялось со своей задачей вполне успешно, но во время недавней встречи с Карлой он сообщил ей одну любопытную новость: зеркало мутнело быстрее, чем соответствующий компонент любой другой камеры, которую ему доводилось конструировать до этого. Такого не ожидал никто; считалось, что постепенное снижение отражающей способности отполированного зеркалита происходит за счет медленной химической реакции с воздухом.

Марцио высказал предположение, что активационный газ, который, по-видимому, не создавал каких-либо проблем в камерах, заполненных воздухом, в вакууме вел себя иначе – несмотря на то, что по-прежнему исправно выполнял свою работу. К тому же в помутнении на поверхности зеркала, – признался он, – не было никаких признаков, указывающих на какое-либо новое явление: оно ничем не отличалась от патины, которая возникала в обычных условиях. Просто в отсутствие воздуха она появлялась быстрее.

У Карлы на этот счет не было ни одной подходящей теории, однако наблюдения Марцио не выходили у нее из головы. Если причиной помутнения был не воздух, то тогда что? Воздействие света или просто течение времени? Было бы нелепым просить Марцио сделать совершенно новую камеру для ее экспериментов, поэтому она и подготовила этот простой опыт. Чтобы измерить исключительно воздействие времени, второе зеркало, расположенное в другом вакуумном контейнере, было заперто в светонепроницаемом ящике.

Карла стояла у стола, устало разглядывая лампу. Ей пришлось вымаливать у Ассунто разрешение на использование солярита, несмотря на то, что эта горстка была ничтожно мала по сравнению с тем количеством, которое ежедневно сжигалось системой охлаждения Бесподобной. – Какова цель этого эксперимента? – раздраженно спросил он. На следующем собрании ему пришлось бы лично аргументировать свое решение перед Советом, поэтому объяснение ему требовалось как можно более содержательное.

– Понимание стабильности материи.

– И как именно этому поможет потускневшее зеркало?

– Если поверхность зеркала может меняться в вакууме, – стала доказывать Карла, – то это не химическая реакция, а нечто более простое. Если расположение светородов в зеркалите меняется под действием света, то нам, вполне вероятно, удастся заполучить отчасти нестабильную систему, доступную с некоторой вероятностью как для манипуляции, так и для изучения.

– В отличие от той, которая может взорваться прямо тебе в лицо. – Ассунто принадлежал школе, убежденной в том, что светороды в конечном счете окажутся простой выдумкой – он предпочитал считать, что материя непрерывна, а не представляет из себя набор дискретных частиц, – но в итоге все-таки подписал разрешение на выдачу шести скупей солярита.

Карла перечитала и подписала правила техники безопасности. Соляритовую лампу нельзя было оставлять без присмотра. Она встала у стола, но, проверяя студенческие работы по оптике, задними глазами продолжала следить за шипящим змеевиком лампы. После первой полудюжины работа стала нудной, но прежде, чем сделать перерыв она заставляла себя работать как можно дольше.

Карле говорили, что пока один из старших экспериментаторов из главного исследовательского комплекса не уйдет на пенсию и не освободит рабочее место, эту тесную мастерскую ей придется делить с архивариусом по имени Онесто. Тем не менее, ей с Онесто обычно удавалось выбрать рабочие смены таким образом, чтобы они почти не перекрывались, стараясь, таким образом, друг другу не мешать; к тому же работа в одиночестве имела свои преимущества.

Когда часы пробили четвертую склянку, она прервалась, чтобы их завести, а затем подошла к буфету и достала мешочек с земляными орехами. Сложив ладонь чашечкой, она высыпала на нее три ароматных лакомства, а затем зажала их в пальцах, чтобы не дать их бодрящему запаху вырваться наружу. Все ее тело трепетало от предвкушения, отгоняя уже начавшую сказываться на ней апатию. Однако Карла довела ощущение времени до настоящего искусства: за мгновение до того, как мышцы ее глотки уже были готовы с жадностью проглотить не приносящую удовлетворения пустоту, она бросила орехи обратно в мешочек и быстро положила его обратно в буфет.

Я их проглотила, – убеждала она себя, вытирая губы рукой и незаметно засовывая три пальца в рот. – А это послевкусие.

Она снова взяла стопку студенческих работ, а затем мельком оглянулась на те, которые уже успела проверить. Мужчины справлялись с заданием лучше женщин, – заметила она, – ненамного и не в каждом конкретном случае, но в целом закономерность была очевидной. Карла раздраженно ударила по боковой поверхности стола; лампа в трех поступях от нее ответила шипением и замерцала. На последнем курсе ей так часто доводилось видеть женщин, не справлявшихся с учебой, что она дала себе обещание не допустить подобного среди собственных студентов. На своих занятиях она всегда подталкивала женщин к тому, чтобы они участвовали в общей работе, чтобы задавали вопросы и отвечали, не проводя весь урок в состоянии голодного оцепенения, но теперь собиралась уделить этому больше внимания и выбирать среди прочих тех, кто уже начинал терять концентрацию.

Тех, кого, вероятно, ждала участь Сильваны.

– Да уж, – пробормотала она. – Тогда я просто стану выдавать мешочки с орехами. Проблема решена.

– Ты уверен, что тебя все устраивает? – спросила Карла у Онесто.

Он осмотрел приспособление с почтительным, но отнюдь не испуганным видом, – В сомнительном случае я просто затушу пламя, – сказал он, указывая на гасящий рычаг. – Ты ведь всегда сможешь завершить эксперимент при помощи повторного экспонирования, верно?

– Конечно, – ответила Карла. С его стороны было очень мило взять на себя ответственность за лампу; она могла бы привлечь к этому одного из своих студентов, но раз уж Онесто все равно собирался провести время за своим столом, находясь от лампы всего в нескольких поступях, решение было не лишено смысла.

– Ты сегодня вечером встречаешься со своим ко? – спросил он, изо всех сил делая вид, что этот вопрос для него – лишь часть непринужденного светского разговора.

– Нет, через пару дней, – Карла не скрывала своих планов; она надеялась, что люди чаще станут следовать той же самой стратегии, но большинство ее коллег в ответ на эту новость испытывали неловкость или смущение.

– А, – подняв эту тему, Онесто сразу же от нее отступился. – Вчера я записался на Москит. Буду участвовать в лотерее.

– Москит?

– Так теперь называют маленькую ракету, – объяснил Онесто.

– А разве не стоило еще немного подождать? Мы ведь до сих пор не знаем даже точное расстояние до Объекта. – Карла уловила в своем голосе нотки раздражения. Почему ее должен беспокоить тот факт, что планы астрономов продвигаются к цели, пока они сами дожидаются инструментов, необходимых, чтобы довести проект до конца? Впервые услышав об открытии Объекта, она была заинтригована.

Сквозь кожу Онесто она ощущала запах недавно съеденной им пищи.

Онесто мельком взглянул на зеркало, лежащее в контейнере. – Оно, я так понимаю, нечувствительно к инфракрасному свету?

– Даже если реакция есть, для фиксации спектрального шлейфа его все равно придется выдерживать полгода.

– Верно. – Онесто вытянул руки у себя за спиной. – Ты выглядишь уставшей, Карла. Тебе пора идти. Обещаю, я за всем присмотрю.

Новая квартира Карлы располагалась на шесть уровней ближе к оси, чем ее мастерская. В окружении красного свечения стен она преодолевала одну лестницу за другой; все шахты выглядели одинаково и в какой-то момент пути она перестала понимать, где именно находится и не могла с уверенностью сказать, в какой мере растущее в ней ощущение легкости объясняется ее местоположением, а в какой – чувством голода.

Дома она приняла свою дозу холина, медленно пережевывая зеленые хлопья. Тело просило чего-то более существенного, но она просто легла в свою песчаную постель и накрылась брезентом.

Проснулась она на склянку раньше, чем планировала, застав себя за мыслью о каравае, который лежал в буфете всего в каких-то четырех поступях от нее. Разве что-то изменится, если ту же самую пищу съесть в тот же самый день, но чуть раньше?

Но она уже знала ответ. Она снова почувствует голод – просто в силу привычки, – когда подойдет обычное для нее время завтрака. И тогда в середине дня ее голод будет в два раза острее и станет настолько ненасытным, что к вечеру она с трудом сможет заставить себя снова отказаться от еды. Ее тело никогда не испытывало на себе циклическое влияние растительного света по ночам и солнечного – днем, как это происходило на родной планете, – но суточный режим дня по-прежнему оставался самым простым распорядком дня, который можно было навязать ее телу. Если она позволит времени приема пищи выпасть из этого внутреннего ритма, то потеряет своего лучшего и надежнейшего союзника.

Она лежала в полудреме, укрывшись брезентом, и наблюдала за освещенными мхом часами, представляя рядом с собой Карло. Как он обнимает ее, дает имена их детям и обещает их любить и защищать, отгоняя ее голод прочь.

– Ни фейерверков, ни перебоев со светом, вообще никаких проблем, – сообщил Онесто.

Карла почувствовала облегчение. – Спасибо. Надеюсь, свет не отвлекал тебя от работы. – Выбиваясь наружу, луч света наполнял комнату яркими пятнами и мрачными тенями, и хотя она вчера она уже успела к ним привыкнуть, сейчас ее глазам стало больно от увиденного контраста.

– Вовсе нет. – Онесто пытался восстановить записную книжку, принадлежавшую Сабино, одному из физиков первого поколения. Недавно она была обнаружена в плачевном состоянии, и Карла не завидовала тем дням, которые он провел за напряженным разглядыванием порванных страниц, покрытых смазанной краской.

Онесто отложил свои материалы и вышел. Непроверенных заданий у Карлы не осталось, поэтому она просто стояла и вычитывала конспекты для очередного занятия по оптике, пытаясь придумать, как объяснить студентам умопомрачительную неподатливость оптических проблем, до сих пор остающихся без решения, окончательно их не напугав. Большая часть преподаваемого ею материала не изменилась со времен Сабино – и хотя большая часть этого наследия, без сомнения, отличалась изяществом и последовательностью, и, вполне вероятно, заслуживала того, чтобы в неизменном виде передаваться от поколения к поколению, все остальное представляло собой едва доступную для понимания неразбериху.

Еще никому не удалось усовершенствовать уравнение Нерео, которое связывало свет с «активностью источника», приписываемой гипотетическим частицам, которые сам Нерео называл светородами; аналогичным образом уравнение Витторио связывало между собой силу тяготения и массу. Сабино доказал реальность силы, являющейся следствием уравнения Нерео, продемонстрировав, что она способна связать друг с другом две крупинки минерала, даже если их разделяет вполне заметное расстояние. Однако буквальное понимание всех идей Нерео вскоре стало производить на свет предсказания, которые просто не соответствовали действительности.

Чем бы ни являлись фундаментальные составляющие камня или цветка, они либо обладали свойством порождать свет, либо нет; подобное качество не могло просто так появляться и исчезать. Ряд математиков доказали, что «активность источника» сохраняется – с тем же успехом, что и сама энергия. Это означала, что материя должна была состоять из чего-то, обладающего активностью источника, иначе растения не могли бы светиться, а топливо – гореть. Проблема заключалась в том, что любой объект, обладающий активностью источника, должен постоянно излучать некоторое количество света – будь то видимый или нет; и помешать этому могла только абсолютная неподвижность – или столь же вероятный фокус с чистым высокочастотным колебанием. Но излучая свет, вещество должно было претерпевать изменения, компенсируя рост световой энергии увеличением энергии противоположного рода. Цветок мог использовать новообретенную энергию для производства пищи, но что делать камню? Камень вспыхивал, стоило только распылить над ним либератор, но почему он вообще нуждался в подобном толчке? Почему все соляритовые жилы просто-напросто не взорвались сами по себе, эоны тому назад?

Следуя своему же правилу, Карла воздерживалась даже от наблюдения за ходом эксперимента до тех пор, пока не завершится экспонирование. Когда двенадцать полных склянок остались позади, она встала на колени рядом с хрусталитовым контейнером и убедилась в том, что расположение спектра по-прежнему соответствовало исходным пометкам на бумаге; затем она встала и погасила соляритовую лампу. В углу мастерской Онесто зажег обычную огневитовую лампу; теперь, чтобы видеть отчетливо, Карла прибавила ей яркости.

Она вытащила контейнер из-под стола и наклонила его, чтобы лучше рассмотреть; свет, попавший на хрусталит, сбил Карлу с толку ее же собственными отражениями, но она была практически уверена в том, что блеск зеркала уменьшился. Она достала иголку и сделала крошечную дырку в слое смоляного герметика, а затем стала нетерпеливо дожидаться, пока воздух с пронзительным свистом не заполнит контейнер.

Когда давление благополучно сравнялось, она разрезала герметик, сняла крышку и извлекла зеркало, стараясь не сорвать приклеенную под ним разграфленную бумагу.

Карла подняла зеркало, чтобы поймать им луч света. Характерный матовый налет был равномерно распределен по всей ширине зеркала – чего нельзя было сказать о его длине. Помутнение начиналось у одного из краев прямоугольника и доходило примерно до его середины, после чего резко обрывалось. Она изобразила на бедре сохраненные в памяти калибровочные записи для сетки. Область помутнения охватывала часть спектра от красного до зеленого цветов.

Но почему только до зеленого? Яркий свет соляритового луча должен был встряхнуть светороды, заставить их вибрировать, заставить их, в свою очередь, излучать свет…, предоставив им энергию, необходимую для того, чтобы вырваться из регулярной структуры солярита, повредив его поверхность и испортив полировку зеркала. Но почему цвет луча должен производить такой резко выраженный эффект? Согласно теории твердого тела, материал мог сохранять стабильность только при условии, что его светороды находились в энергетических ямах, естественная колебательная частота которых превышала максимальную частоту света – чтобы как минимум эта преимущественная, резонансная частота не смогла стать источником излучения и поспособствовать разрушению вещества. Почему же в таком случае способность света раскачивать светороды действует в красно-зеленой части спектра, но не действует в голубой? Поскольку любой цвет находился гораздо ниже резонансной частоты, реакция должна была гладко меняться вдоль всего спектра, без каких-либо резких скачков.

Карла покрутила зеркало вперед-назад перед глазами, задумавшись, может ли это быть какой-то ошибкой или паразитным эффектом. Может быть, в голубую часть спектра вторглось какое-то препятствие, находившееся снаружи контейнера – что-то, что Онесто на ночь припрятал под столом? Но это было просто смешно; зачем ему это делать? И даже если бы он решил намеренно саботировать ее эксперимент, большая часть экспонирования происходила в ее присутствии. Голубой свет наверняка достиг зеркала. Зависимость от цвета была реальной.

В освещенном огневитом зеркале проявился и почти сразу исчез еще один поверхностный дефект. Это было почти то же самое, как заметить белую нитку на белом полу, а потом снова потерять ее из вида. Карла выругалась и стала раз за разом повторять то же самое движение, пока, наконец, не поняла, что видит еще один, более бледный край помутнения. Та половина зеркала, которая до этого казалась ей идеально новой и блестящей, в действительности едва заметно изменила свою отражающую способность. Помутнение, которое, как ей показалось, заканчивалось в зеленой части спектра, на самом деле продолжалось – хотя и становилось гораздо слабее, – доходя почти до фиолетового цвета. А еще дальше? Она уже не была готова предполагать, что поверхность зеркала осталась нетронутой; с уверенностью можно было сказать лишь то, что она исчерпала распознающую способность собственного зрения.

Тем не менее, плотность помутнение претерпевала по меньшей мере два четких перехода: повреждение, наносимые светом, дважды резко менялись в зависимости от его цвета.

Рядом с калибровочными записями у себя на бедре Карла зафиксировала длины волн, при которых наблюдались упомянутые переходы. Запомнив эти числа, она принялась рисовать схему светородных решеток, машинально производя расчеты и пытаясь придать смысл полученным результатам. Возможно, реакция зеркалита каким-то образом менялась, когда длина световой волны превосходила некоторое пороговое значение, заданное структурой материала. Считалось, что расстояние между соседними светородами примерно соответствует минимальной длине световой волны, однако на более масштабных расстояниях проявлялись другие закономерности.

Однако ее пара чисел не соответствовала ни одной известной геометрии решетки.

Карла расхаживала по мастерской. Если не длины волн, то как насчет частот? Она выполнила преобразование: зеленый край соответствовал трем дюжинам и трем генеросоциклам на паузу, фиолетовый – двум дюжинам и семи. Однако ожидаемые частоты колебания светородов в зеркалите или любом другом материале можно было определить лишь с точностью, не превышающей одного порядка – сказывались грубые ограничения со стороны известных свойств твердых тел и величины силы Нерео. Так с чем же ей следует сравнить эти частоты?

Друг с другом. Частоты находились в соотношении четыре к пяти. Не точно, но довольно близко.

Карла со всей тщательностью заново измерила положение краев помутнения, после чего повторила все расчеты.

В пределах погрешности измерений отношение частот было неотличимо от четырех пятых.

Опираясь на страховочные ремни, которые удерживали ее на наблюдательной скамье, Тамара начала вращать азимутальное колесо, управляющее монтировкой телескопа. Каждый поворот расположенной рядом рукоятки давался с трудом и сдвигал огромное устройство всего на один угловой курант; и даже при том, что у нее еще оставались силы, извлечь из этого пользу было все равно нельзя: управляющее устройство ограничивало скорость вращения во избежание чрезмерного увеличения крутящего момента, который мог повредить передаточный механизм. Мягким, размеренным пощелкиванием колеса – обычно таким успокаивающим и медитативным – машина с ее безмятежным безразличием лишь обостряла ее нетерпение.

Когда телескоп, наконец, был направлен в сторону последнего наблюдаемого положения Объекта, Тамара распласталась на скамье и подобралась к окуляру. Сфокусировав изображение, она стала свидетелем настолько блистательной картины, на какую только могла надеяться: на небе не было ничего, кроме самых обыкновенных звездных шлейфов.

Шлейфы были точно такими же, какими их запомнила Тамара – благодаря этому она поняла, что не ошиблась с выбором координат. Объект уже дважды уходил из поля зрения, в котором его удавалось зафиксировать всего на день раньше. Такая неуловимость доказывала, что Объект перемещался по небу с невиданно высокой скоростью.

Тамара стала вращать второе азимутальное колесо, пока не получила в награду серое светящееся пятнышко у верхнего края зрительного поля, а затем расположила его по центру, скорректировав угол возвышения. В пределах разрешающей способности телескопа Объект представлял собой всего лишь точку. В достаточной близости от Бесподобной не было ничего, что могло бы указать на размеры Объекта, но даже у ортогональных звезд, которые в течение трех поколений сохраняли на небе неизменное положение, при таком увеличении были видны разноцветные шлейфы. Точечное изображение указывало на то, что скорость Объекта была невысока, однако медленное тело могло так быстро двигаться по небу лишь за счет близости к самой ракете.

Она пробежалась пальцами по рельефной поверхности координатных барабанов, записала числа у себя на груди, а затем рассчитала угол между двумя последними направлениями на Объект. Вычисления сопровождались символами, которые расцвели на ее предплечье. В каждом из двух интервалов между наблюдениями Объекта серое пятно сдвигалось примерно на две угловые паузы – однако второе смещение было чуть больше первого. Истинная скорость Объекта, скорее всего, не изменилась, а значит, его ускоренное движение на фоне звезд однозначно указывало на то, что он уже приблизился к ракете на вполне измеримую величину.

Изменение было слишком мало, чтобы дать точный прогноз, но Тамара не смогла удержаться и сделала кое-какие грубые прикидки. По всей вероятности, для максимального сближения с Бесподобной потребуется всего четыре череды – но это в лучшем случае, а в худшем – может быть, и все пять дюжин. Определить точное расстояние, не зная, насколько быстро Объект перемещался в космосе, было невозможно, однако, принимая во внимание отсутствие видимого шлейфа, его скорость можно было оценить сверху. Итоговый результат был таков: Объект должен был приблизиться к Бесподобной на расстояние не более девяти гроссов пропастей. По астрономическим меркам это было практически рядом – около одной двенадцатой расстояния, отделяющего их родную планету от ее звезды. Так близко к другому твердому телу не оказывался ни один из ныне живущих путешественников на борту ракеты.

Тамара подавила в себе желание выбежать из обсерватории, чтобы разнести первые весточки о своем открытии; в соответствии с протоколами ей следовало вначале завершить свою смену, если, конечно, речь не шла о неминуемом столкновении или более серьезной угрозе. Но это время не будет потрачено зря; Объект вполне могли сопровождать спутники, фрагменты с аналогичными траекториями, отколовшиеся от того же самого пра-тела. Поэтому она стала прилежно обследовать отведенный ей сегмент звездного неба в поисках очередной светящейся точечки или темного силуэта на фоне разноцветного звездного шлейфа. В поле зрения, перемещавшееся по небу, не попадало ни единого пятнышка, но всякий раз, когда под влиянием утомительно однообразной работы ее мысли начинали плутать, привлекая внимание к пустому желудку, Тамара мысленно возвращалась к Объекту, наслаждаясь душевным трепетом, который вызывало ее открытие.

Исполнив свой долг – и не обнаружив ничего нового, – она сбросила страховочный ремень и протолкнула себя сквозь люк, расположенный в основании обсерватории. Она медленно плыла сквозь пустоту, отделявшую неподвижную монтировку телескопа от незаметно вращающейся горы, расположенной внизу; благодаря своему импульсу, Тамара добралась до входного туннеля, ведущего внутрь самой Бесподобной. Ухватившись за опорную веревку, она добралась до кабинета. Там она встретила Роберто, готового заступить на свою собственную вахту, и Аду, которая готовилась к экзамену, сосредоточенно изучая потрепанные конспекты об искусстве навигационной астрометрии.

– Я абсолютно уверена, что нам стоит ожидать гостей! – объявила Тамара. Она передала своим коллегам по обсерватории результаты трех замеров и стала ждать, пока они не произведут собственные подсчеты.

– Выглядит и правда близко, – подтвердил Роберто.

– А какая у него яркость? – спросила Ада.

 – Пятерка, – ответила Тамара.

– И ты его только сейчас заметила?

– Ну ты же знаешь, как сложно разглядеть что-то рядом с линией горизонта.

Тамаре показалось, что в их голосах прозвучала толика обиды. Она знала, что ее открытие не требовало особых умений, что простая удача не принесет ей какой-то блестящей репутации. Но то, что ожидало их в будущем, теперь было открыто для всех и каждого – возможность наблюдать небесное тело, состоящее из ортогональной материи, да еще и с беспрецедентной точностью.

– Жаль, что мы не можем узнать точное расстояние, – посетовал Роберто.

– Мне что, послышался намек на зависть к параллаксу? – пошутила Тамара. На родной планете астрономам было проще: стоит подождать полдня, и твоя точка наблюдения сместится на ширину планеты; полгода – и это смещение возрастет до ширины ее орбиты. Как только эти ориентиры были измерены, углы, возникающие за счет соответствующих смещений, давали всю необходимую информацию. Но вне зависимости от того, чему именно – Объекту или самой Бесподобной – вы приписывали ежедневное смещение, без знания относительной скорости, которая позволила бы установить некий эталон расстояний между последовательными наблюдениями, по одним только углам можно было в лучшем случае определить время сближения, но никак не расстояние.

Роберто с досадой пророкотал. – Эта штука может оказаться достаточно близко, чтобы мы смогли рассмотреть ее форму – и, может быть, даже особенности ее структуры, ударные кратеры… кто знает? Подумай, насколько бы возросла ценность этих наблюдений, если бы мы знали их масштаб!

– Похоже, что у нас есть идеальный повод, чтобы воспользоваться инфракрасным шлейфом, – заметила Ада.

– Это так, значит, вы меня благодарите? – потребовала ответа Тамара. – Я подарила двум своим друзьям находку всей жизни, а в ответ слышу только фантазии в духе «все могло быть лучше»!

– Какие еще фантазии? – возмутилась Ада. – Я серьезно! Химики никогда не уделяли инфракрасному свету особого внимания, потому что у них не было достаточно веской причины.

Химические соединения, обладавшие чувствительностью к ультрафиолетовому свету, были известны еще до запуска, однако еще никому не удалось добиться аналогичного эффекта в инфракрасной части спектра. Отображение спектрального шлейфа медленного объекта в ультрафиолетовом свете не приносило особой пользы; даже бесконечно быстрый ультрафиолетовый свет оказался бы в спектре ближе к фиолетовому, чем сам фиолетовый к красному. В то время как инфракрасный след мог охватывать расстояния, во много раз превышающие длину видимого спектра.

– А разве это сойдет за вескую причину? – удивленно возразил Роберто. – Последний раз, когда я обращался к химикам с просьбой, меня просили подождать, пока они не решат проблему топлива.

– Может быть, нам удастся найти химика, которому не терпится сделать перерыв, – сказала Ада. – Если ты полжизни бьешься головой об одну и ту же старую проблему, почему бы не попробовать взяться за задачу попроще?

– Нет, они все слишком сильно хотят славы, – заявил Роберто. – Кто станет тратить время на изобретение бумаги, чувствительной к инфракрасному свету, если у него в руках, вполне вероятно, вот-вот окажется ключ к возвращению домой?

Тамара попыталась поставить себя на место химика. Запасов солярита, которыми располагала Бесподобная, при обычном сжигании едва бы хватило даже на полную остановку горы, не говоря уж о том, чтобы вернуть домой их потомков. Этот тревожный факт она осознавала с самого детства, но если человек сделал решение проблемы топлива своим призванием, то какой интерес могли для него представлять пустяковые трудности астрономов? Ортогональное скопление и окружавший его мусор были всего лишь препятствиями, которых следовало избегать и, хотя сбор статистики о распределении опасных объектов не был пустой тратой времени, для обнаружения лобового столкновения вполне можно было обойтись и без инфракрасных шлейфов.

С другой стороны, любому химику наверняка было как минимум любопытно узнать, как именно дождь ортогональной пыли, которая прилипала к поверхности Бесподобной, угрожал воспламенить всю гору до того, как она была приведена во вращение. Тамару занимал вопрос, сможет ли она заинтересовать их тем, что знание размера кратеров на поверхности Объекта могло пролить свет на эту таинственную реакцию. Проблема заключалась в том, что любой неортогональный камень, ударивший по Объекту, перед ударом двигался бы с такой огромной скоростью, что результатом столкновения, скорее всего, стал бы не кратер, а всепоглощающий огненный шар. В этой области пространства-времени сама Бесподобная почти наверняка была единственным неортогональным телом, более или менее сравнявшимся по скорости с ортогональной материей – и если неспешной встрече двух видов материи предстояло повториться в будущем, Бесподобной снова придется сыграть в ней свою роль.

Взглянув на своих друзей, Тамара поняла, насколько была слепа. Роберто был прав, отказываясь признать старый метод, состоявший из наполовину бесполезных наблюдений; и Ада справедливо настаивала на том, что более совершенные методы могут оказаться совсем рядом – только руку протяни. Но до этого момент и они, и сама Тамара вели себя чересчур застенчиво.

– А почему бы нам самим туда не слетать? – предложила Тамара.

Роберто моргнул. – Что?

Ада восторженно защебетала. – Ты имеешь в виду запустить двигатели и …?

– Нет, нет! – прервала ее Тамара. – Бесподобная слишком большая и неповоротливая, да и неразумно тратить впустую столько горючего. Нам стоит построить ракету поменьше, специально для этого путешествия – аппарат, на котором мы смогли бы приблизиться к Объекту, насколько нам хватит смелости. Затем мы сможем произвести все измерения и наблюдения, какие только пожелаем… провести наши собственные эксперименты, может быть, даже взять с собой кое-какие образцы.

Ада подняла свой экземпляр руководства для навигатора, посмотрев на него в новом, едва ли не благоговейном, свете. Изучая те же самые конспекты, Тамара предполагала, что пригодятся они ей только для того, чтобы передать теорию следующему поколению, не дав знаниям затеряться в прошлом, пока обитатели ракеты дожидаются бесконечно далекого будущего, в котором, наконец-то, смогут вернуться домой.

Ошеломление на лице Роберто сменилось выражением чистого восторга. – Если даже малейшая крупинка ортогональной породы действует как пассивитовый либератор, – произнес он, – кто знает, как подействует на наше топливо тот же материал, если его взять в большем объеме?

– Думаю, наши химики проявят интерес, если мы попросим их помочь с поиском ответа на этот вопрос, – сказала Тамара.

– Карло! Мне нужна твоя помощь!

Карло открыл задние глаза и увидел своего друга Сильвано, который спускался из мастерской и как раз успел преодолеть половину лестницы. Судя по тону, дело было серьезным.

– Что случилось? – Карло отвернулся от своего микроскопа. На мгновение остаточный образ кусочка пшеничного лепестка, который был предметом его изучения, завис на фоне мягкого красного свечения, исходившего от стен.

Сильвано остановился. – Мне нужно, чтобы ты убил пару моих детей, – ответил он. – Сам я не смогу. Мне это не по силам.

Карло было нелегко осознать эти слова. Ко своего друга он видел всего несколько дней тому назад, и она была такой же истощенной, что и другие женщины на Бесподобной.

– Откуда же взялись четверо? – спросил он, не желая верить, что дети вообще существовали, что у Сильваны действительно случились роды. Насколько ему было известно, она до сих пор занималась учебой, и если подобное событие было запланировано, ему они об этом никогда не рассказывали. Возможно, просьба Сильвано была всего лишь глупым розыгрышем. Когда он доберется до их квартиры, то встретит там Сильвану, как всегда целую и невредимую.

– Не знаю, – ответил Сильвано. Он не стал произносить пустых речей в духе «почему ты мне не веришь», не выдвигал теорий насчет причин, повлекших за собой катастрофу – никаких украшательств, которые обычно так и тянет ввернуть в свою речь, дабы поддержать собственную ложь.

Карло погасил лампу микроскопа, отодвинулся от стола и стал быстро перемещаться по мастерской, держась двумя руками за веревки и собирая тем временем необходимые препараты и оснащение. Он точно знал дозу, необходимую, чтобы усыпить полевку или землеройку, исходя из массы ее тела, а экстраполировать эти данные было не так уж сложно. Он не принимал на себя обязательство поступать тем или иным образом, но если бы ему действительно пришлось выполнять просьбу Сильвано, любое промедление лишь усложнило бы его задачу.

Карло захватил ящичек, в которой можно было бы сложить свои вещи и направился к лестнице, складывая вещи на ходу. Сильвано быстро поднялся вверх и оказался перед ним. И только когда они уже двигались по коридору бок о бок, заставляя свои веревки издавать один и тот же отчаянный звенящий звук, Карло рискнул озаботиться поисками выхода.

– Ты уверен, что никто не выставлял свою норму на продажу? – спросил он. Шанс был исчезающе мал, но они могли бы проверить это, завернув на станцию ретрансляции.

– Я искал такую возможность последние три череды, – ответил Сильвано. – Но норму никто не продает, ни за какую цену.

Позади них в коридор вошла небольшая группа людей; их голоса эхом отражались от слегка искривленных стен. Прибавив ходу, Карло тихо спросил: «То есть вы планировали завести детей?»

– Нет! Я просто хотел найти решение, которое бы избавило Сильвану от этих голодовок.

– О. – Подобного облегчения жаждал каждый из них, но возлагать слишком большие надежды на столь шаткие перспективы означало напрашиваться на разочарование.

– Учеба давалась ей все труднее и труднее, – продолжал Сильвано. – Она совершенно не могла сосредоточиться. Я подумал, оно того стоит – просто избавить ее от волнений и дать возможность нормально питаться. Лишняя норма не обременила бы нас никакими обязанностями, а если бы она нам не пригодилось, я мог бы ее перепродать.

– Так почему ты не стал ждать? – раздраженно спросил Карло. – Сколько людей, по-твоему, должно было умереть за три череды?

Сильвано зарокотал, и его тело охватила дрожь. – Она больше не могла выносить этот голод. Она все повторяла: «Давай сделаем это сейчас – тогда, по крайней мере, у моей дочери будет несколько лет, прежде чем эти мучения коснутся и ее».

Карло промолчал. Видеть, как дорогой тебе человек мучается из-за необходимости убеждать свое тело в том, что оно живет в голодные времена, тяжело само по себе, но узнать, что все эти самолишения прошли впустую, было просто немыслимой жестокостью.

Они добрались до лестницы, ведущей внутрь к жилым помещениям. Карло силой заставил себя идти вперед. Поколение назад любой на его месте предложил бы отказаться от двенадцатой части своей нормы ради помощи другу, и при должном количестве жертвователей лишние рты удалось бы прокормить. Именно так поступили его родители. Но с тех пор урожай зерновых не вырос, а он был не готов еще больше сократить долю, приходившуюся на его семью, обрекая своих потомков на жизнь в еще более плачевных условиях. Что же касается шансов Сильвано отыскать дюжину подобных благодетелей, то они были ничтожно малы.

Наверху лестницы начал колебаться уже Сильвано. – Оставайся здесь, – сказал Карло. – Я за тобой вернусь. – Он пристально посмотрел вглубь коридора.

– Постой, – сказал Сильвано.

Карло остановился; он ощущал страх, но не вполне осознавал, чего именно боится. Что могло усугубить дело? Какие-то хитроумные указания насчет того, какую пару ему следует оставить в живых?

– Как думаешь, может быть вы с Карлой могли бы…? – начал, запинаясь, Сильвано.

– Теперь уже поздно об этом думать, – мягко ответил Карло, постаравшись, тем не менее, не давать своему другу даже малейшей надежды.

– Да, – безотрадно согласился Сильвано.

– Я быстро, – произнес Карло.

Когда он приблизился к жилому помещению, коридор был пуст, если не считать сопровождавшего Карло неподвижного взгляда одной и той же тройки лиц, которая раз за разом повторялась на длинном ряду предвыборных плакатов с надписью “ДАДИМ ПРЕДКАМ ПОВОД ДЛЯ ГОРДОСТИ”. Он по-прежнему находился в поле зрения Сильвано, поэтому любые сомнения были просто немыслимы: он откинул завесу и по опорным веревкам перебрался внутрь. В квартире не горели лампы, но даже при свете мха Карло было достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что комната была пуста. Тетради Сильваны были сложены в шкафу аккуратной стопкой. На него внезапно нахлынули тоска и гнев, но поддаваться им было некогда. Он направился в спальню.

Сильвано оставил детей завернутыми в брезент, который был привязан к паре веревок, протянутых через комнату. Карло не мог не представить внутри этого укрытия пару, подготавливавшую свои тела к сладостно-горькому финалу. Ему никогда не хватало смелости спросить у кого-нибудь из своих старых друзей – не говоря уже о своем отце – какие мысли, по их мнению, проносились в головах их ко в эти последнием мгновения, какое утешение женщины находили в осознании того, что создают новую жизнь. Но Сильвана, по крайней мере, никак не могла заранее узнать, что природа в своей капризной манере собиралась подарить ей вдвое большее утешение, чем ожидала она сама.

Карло подобрался ближе к свертку. Он видел движение, но никаких звуков, к счастью, слышно не было. Брезент был свернут в форме грубого цилиндра, концы которого были закрыты с помощью плотно затянутого шнура, продетого сквозь отверстия вдоль двух краев ткани. Развязав шнур с одной стороны, он стал ослаблять стяжку – он чувствовал, как дети отзываются на подобное вмешательство, и его руки не отпускала дрожь. Часть его разума отстранилась от стоящей перед ним задачи, вызвав к жизни фантазии об ином решении проблемы. Что если бы он мог созвать не дюжину друзей, а весь экипаж? Если женщина наказывала свое тело голодом ради защиты Бесподобной, то все они, без сомнения, были обязаны проявить простую любезность по отношению к ее детям – независимо от того, были ли они близки с ее семьей или нет. При таком количестве ртов никто и не заметит, если рацион уменьшится всего лишь на несколько крошек.

Но это был не более чем самообман. Бремя нельзя уменьшить, разделив его между посторонними людьми: как только подобные просьбы начали бы поступать со всей горы – раз в череду, а не единожды за всю жизнь – все эти малые потребности в сумме дали бы тот же самый результат. В перспективе значение имел лишь объем урожая и количество ртов, которые требовалось прокормить. Если рационы станут еще меньше, то всего один неурожай может разрушить нормированное распределение пищи, и начнется война за обладание зерном, после которой просто не останется выживших.

Теперь один край брезента был открыт. Вглядевшись во мрак туннеля, Карло просунул в него руки и вытащил ближайшего младенца. Это была девочка – крошечное создание без рук и ног; ее глаза были все еще закрыты, а рот жадно открывался, прося еды. Ее тимпан вибрировал, но не имея достаточно жесткости, еще не мог издать настоящий звук.

Ребенок заерзал у него в руках. Карло несколько раз успокаивающе прощебетал, но это не возымело никакого действия. Девочка знала, что он перед ней не отец – не тот человек, который пообещал ее оберегать. Он наклонился и положил ее на песчаную постель, накрытую вторым куском брезента.

Следующим младенцем, которого он извлек наружу, оказался не ее ко, а сестра. Обе были пугающе малы, но выглядели в равной мере здоровыми. В Карло теплилась надежда, что при таком небольшом количестве материнской плоти одна из пар должна была уже погибнуть от естественных причин – или что в крайнем случае явная асимметрия в шансах на выживание избавит его от необходимости самому делать выбор.

Он положил на постель вторую девочку; ее сестра, извиваясь, уже успела оторваться от брезента и теперь парила в воздухе. – Оставайтесь на месте, – без особого на то смысла взмолился Карло.

Повинуясь некому инстинкту, их братья отодвинулись в темную глубину родильной палатки; Карло полностью вытащил шнур со своей стороны брезента и развернул ткань при свете мха. На фоне разложенного брезента, покрытого яркими узорами, мальчики казались до невозможного миниатюрными и хрупкими, и именно в этот момент они решили нарушить тишину своим рокотанием, жалобно призывая на помощь отца. Карло пожалел, что не оставил Сильвано дожидаться еще дальше от этого места. Если бы речь шла о его собственных детях, то именно сейчас он мог потерять рассудок и попытаться убить человека, которого он же послал, чтобы прикончить половину из них.

Это было неправильно. Это было безумием. Это было непростительно. Что случится, если он отступит сейчас? Кое-кто из друзей Сильвано сжалится над ним и поможет уберечь его семью от голодной смерти. Но как только у этих друзей появились бы собственные дети, цена их благотворительности бы заметно выросла, а после того, как потомством обзавелись бы сами дети Сильвано, ситуация стала бы и вовсе немыслимой. Если, конечно, Карло не был готов заявить своей ко: «Теперь эти двое принадлежат нам, мы будем воспитывать их, как собственных детей. А тебе лучше подналечь на холин, ведь вот на что я обрек тебя, поддавшись собственной слабости: твоя плоть, которой была отведена вся вечность, теперь погибнет точно также, как моя».

Перебравшись вдоль веревки, Карло ухватил ближайшего мальчика. Ребенок начал извиваться и зарокотал; Карло растянул свою ладонь, чтобы заглушить его тимпан. – Которая из них твоя ко? – сердито пробормотал он. Он ухватился за край постели и опустился вниз. Ко узнавали друг друга с самого раннего возраста, их отцы тоже умели видеть родственную связь, но как их с уверенностью отличить постороннему человеку, который не видел самого процесса деления?

Он по очереди поднес мальчика к каждой из девочек. Теперь зарокотал и сам Карло, хотя и не так громко, как брат, которого сейчас никто не сдерживал. Он попытался представить, как выглядели все четыре тела, когда они еще находились в контакте друг с другом – до того, как перегородки размягчились, превратившись в кожу, и распались на части: сначала – первичная, которая разделяла две пары младенцев, затем – вторичная, отделявшая двух ко друг от друга. Он часто наблюдал, как этот процесс протекает у животных. Свободной рукой он потрогал нижнюю часть мальчишеского туловища – то самое место, где должна была находиться спайка с его ко, исчезнувшая позже боковой перегородки, соединявшей его с братом. Непосредственно под кожей обнаружилась область, отличавшаяся особой жесткостью – плоская, но имеющая неправильную форму. Карло ощупал то же самое место у одной из девочек. Пусто. Проверив ее сестру, он нашел зеркальное отражение фрагмента перегородки, доставшегося мальчику.

Он замешкался, склонившись у кровати и все еще пытаясь , как все могло бы сложиться при иных обстоятельствах. Что если бы четверо друзей давным-давно договорились бы, что в подобных ситуации позаботятся о пропитании детей друг друга, отказавшись заводить своих собственных? Неужели в этом и заключался тот простой и очевидный ответ, на который никто из них не обратил внимания – или же обещание опеки отравило бы их дружбу, заставив жить в страхе перед возможным злоупотреблением? Карла никогда не голодала столь же прилежно, что и Сильвана – на что же в таком случае была бы похожа ее жизнь под непрестанным гнетом обвинений со стороны женщины, у которой были все причины требовать от нее большего самоконтроля?

Карло подхватил ко выбранного им мальчика и по веревке перебрался в переднюю комнату, неуклюже сжимая в каждой руке по ребенку. Из ящика он извлек два хрусталитовых пузырька и шприц. Отрастив дополнительную пару рук, он откупорил первую склянку и наполнил шприц оранжевой пудрой. Когда он поднес заостренный зеркалитовый кончик к основанию мальчишеского черепа, то ощутил боль, заставившую содрогнуться все его тело, но все же сумел пересилить свое желание взять ребенка на руки и успокоить его, дав обещание любить и оберегать точно так же, как и своего собственного. Он проткнул кожу и подобрал угол, под которым игла должна была пройти между двумя костными пластинками – он знал, что неизменная анатомия в данном случае не так уж сильно отличалась от анатомии полевки – но затем кончик иглы неожиданно погрузился в кожу, не встретив дополнительного сопротивления, которое он ожидал, обнаружив узкий коридор мягкой ткани. Череп младенца еще не полностью затвердел и в процессе зондирования игла просто прошла сквозь него.

Карло повернул мальчика, чтобы посмотреть ему в лицо, а затем надавил на поршень. Глаза младенца резко распахнулись, но ничего не видели – они беспорядочно вращались, насквозь пронизанные вспышками желтого света. Сам по себе препарат мог охватить лишь небольшой фрагмент мозга, однако затронутые им области становились источником целого потока бессмысленных сигналов, вызывающих столь же бурную реакцию в более отдаленных частях. Вскоре способность ткани к генерации света будет исчерпана в пределах всего органа. В таком состоянии, считал Карло, для мыслей или ощущений просто не будет места.

Когда глаза мальчика замерли, Карло вытащил иглу. Тимпан его ко какое-то время продолжал трепетать, и теперь ее рокот стал слышимым. – Прости меня, – прошептал Карло. – Прости меня. – Он погладил ее бок большим пальцем, но от этого ее возбуждение стало только сильнее. Наполнив шприц оранжевой пудрой, он быстро ввел иглу ей в затылок и увидел, как ее новорожденный разум вспыхнул, будто лесной пожар, а затем погас.

Карло отпустил обмякшие тела, позволив им медленно опуститься на пол, пока он сам втягивал руки, которыми их держал. Всем он своим телом он ощущал слабость и жуткую усталость. Ему потребовалось несколько пауз, чтобы успокоиться, после чего он отрастил две новые руки и наполнил шприц содержимым второго пузырька. Когда на его ладонь упала крупинка голубой пудры, ощущение было сродни ожогу, который получаешь, проведя рукой над пламенем. Собрав поврежденный лоскуток кожи в комочек, он отрезал его затвердевшими кончиками двух пальцев.

Он взял мальчика. Где-то бесконечно далеко его брат продолжал звать на помощь. Карло снова ввел иглу; он заставил себя медленно давить на поршень, чтобы яд под давлением не вырвался из раны и не попал в комнату. Глаза мальчика уже помутнели, но теперь покрывавшая их гладкая белая кожа, стала приобретать багрянисто-серый оттенок.

Когда поршень был вдавлен до упора, Карло осторожно вытащил иглу и положил мертвого мальчика рядом со шкафом. Заполнив шприц, он повернулся к его ко. Когда он схватил ее, по телу девочки пробежал спазм; Карло остановился в ожидании новых проявлений активности, но она оставалась неподвижной. Он ввел иголку ей в мозг и направил внутрь струйку голубой пудры.

Он вернулся во внутреннюю комнату. Мальчика, которому он сохранил жизнь, Карло уложил в постель рядом с его ко, после чего развязал край брезента, который все еще был привязан к опорной веревке. В передней комнате он уложил тела рядом, расположив их так, как они бы лежали до разделения, а затем завернул их в брезент. Пустые края ткани он сложил друг с другом и закрепил покров с помощью шнура. После этого он сложил шприц и склянки в тот же ящик, в котором их принес.

Когда Карло подошел к Сильвано в коридоре, тело его друга было буквально исковеркано ощущением агонии. – Дать мне их увидеть! – взмолился он.

– Иди к своим детям, удели им внимание, – ответил Карло. – Приближавшаяся к ним женщина – одна из соседок Сильвано, которая как раз возвращалась домой, – ретировалась не говоря ни слова, когда увидела, что именно Карло держит в руках.

– Что же я наделал? – простонал Сильвано. – Что я наделал? – Карло протиснулся мимо него и быстро направился дальше по коридору, дождавшись, однако же, пока Сильвано, наконец, не войдет в свою квартиру. Утешить детей, которые остались в живых – взять их на руки, покормить, дать понять, что им ничто не угрожает – только это теперь могло ему помочь.

Карло спустился ниже уровня своей мастерской, мимо экспериментальных полей, где росли изучаемые им сеянцы, мимо вибрирующих механизмов охладительных насосов, пока, наконец, не добрался до основания лестницы. Он перебрался во внешний коридор, представляя себе космическую пустоту, которая скрывалась под этими камнями.

Когда Карло подошел к шлюзу, из него вышел человек. Он снял шлем и бросив беглый взгляд на брезентовый сверток, отвел глаза. Карло узнал его – это был мельник по имени Рино.

– Нет большей траты времени, чем пожарная охрана, – пожаловался Рино, выбираясь из своего охладительного мешка. – Я уже потерял счет своим сменам и за все это время так и не увидел ни одной вспышки.

Карло положил детские тела на пол, и Рино помог ему надеть охладительный мешок с шестью конечностями. Карло не выходил наружу уже несколько лет; агрономия считалась достаточно важным занятием, чтобы полностью исключить его из графика дежурств.

Рино закрепил новую канистру и проверил, что воздух свободно обтекает кожу Карло.

– Шлем?

– Я так долго там не пробуду.

– Страховка нужна?

– Да.

Рино снял страховочный ремень с крючка на стене и передал его Карло. Набросив на себя ремень, Карло крепок его затянул.

– Будь осторожен, брат, – сказал Рино. Хотя в таком обращении не было и тени иронии, Карло всегда видел какую-то мрачноватую глупость в том, что самое дружелюбное имя, которое только можно было услышать от некоторых людей, в действительности означало смертный приговор.

Он перенес тела в шлюз, закрыл дверь и принялся кропотливо работать насосом. В замкнутом пространстве свободный край покрывала развевался с порывом воздуха вслед за каждым его движением. Он отмотал страховочный тросс на требуемую длину, зафиксировал барабан и прицепил тросс к своему ремню. Присев на корточки и приготовившись к внезапному выбросу оставшегося в шлюзе воздуха, он распахнул находящийся в полу люк.

Благодаря небольшой каменной лестнице, поднимавшейся рядом с люком, спускаться на внешнюю веревочную лестницу было проще. Четырьмя руками Карло перебирался по перекладинам, а оставшимися двумя держал детей. Когда его голова опустилась ниже люка, прямо перед ним неожиданно оказались шлейфы старых звезд – длинные, ослепительно яркие разноцветные полосы, как будто выдолбленные в небе – в то время как ортогональные звезды, расположенные позади, больше напоминали светящиеся точки. Заглянув вниз, он увидел платформу пожарной охраны, которая вырисовывалась на фоне пограничного круга, где яркость старых звезд достигала пика, после чего сходила на нет.

Карло опускался до тех пор, пока не ощутил натяжение страховочного троса. Он прижался к детям, не будучи уверенным в том, что следует сказать, прежде чем отпустить их в космос. Мальчику предстояло прожить три дюжины лет, умереть и быть оплакиваемым собственными детьми. Девочке должна была продолжить свою жизнь в этих детях, а ее плоти предстояло пережить любого мужчину. Во что превращалась жизнь, когда эта закономерность нарушалась? Во что превращалась жизнь, если отцу приходилось умолять убийцу, чтобы тот умертвил половину его семьи лишь бы другая половина не умерла от голода?

Так кто же их подвел? Не их собственная мать – в этом не было никакого сомнения. Глупые предки, которые съежившись на родной планете, ждали, пока кто-то решит их проблемы за них? Три поколения агрономов, которым едва удалось повысить урожайность зерновых? С другой стороны, что толку, если успеха добьется четвертое поколение? Если бы ему и его коллегам удалось найти способ повысить урожайность, это бы дало им небольшую отсрочку. И одновременно увеличило бы число семей с четырьмя детьми, поэтому рано или поздно население бы снова выросло, и они бы вновь столкнулись с теми же самыми проблемами.

Какое чудо могло положить конец голоду и детоубийству? Сколько бы соло и вдов ни решили избрать мужской путь, большинство женщин были скорее готовы морить себя голодом, надеясь родить только одну дочь, чем представлять себе общество, в котором одна из двух сестер всегда будет обречена умереть бездетной.

И если уж быть честным, то ответственно за это лежала не только на женщинах. Даже если бы Карла, имея выбор, смогла бы пойти на такой шаг, сам он не был бы готов отказаться от возможности стать отцом, чтобы воспитывать этих детей как своих собственных.

– Простите нас, – умоляюще произнес Карло. Он уставился на безжизненный комок. – Простите нас всех. Мы сбились с пути.

Он выпустил детей из рук, и брезентовый сверток погрузился в космическую пустоту у него на глазах.