За время, которое в масштабах Вселенной не превышало одного биения сердца, невероятное животное под именем Человек успело спуститься с деревьев, открыть огонь, изобрести колесо, научиться летать и покинуть Землю в поисках других планет.
Изменения, к которым привело появление Человека, стали настоящим водоворотом бурной деятельности, приключений и неутомимых открытий. Невиданное дело для предшествующих эонов спокойной эволюции и неторопливого хода событий.
Так, по крайней мере, считалось долгое время.
Но когда Человек, наконец, достиг Ганимеда, самой крупной из юпитерианских лун, то волей случая ему открылась правда, не оставившая и камня на камне от веры, пережившей столетия неуемной любознательности. Оказалось, что Человек отнюдь не уникален. Двадцать пять миллионов лет тому назад все его достижения уже превзошла другая раса.
Четвертая пилотируемая миссия к Юпитеру, стартовавшая в начале 2020-х годов, ознаменовала начало масштабного исследования внешних планет и строительство первых долговременных баз на юпитерианских лунах. Наблюдательные инструменты на орбите вокруг Ганимеда засекли массивное скопление металла, расположенного под ледяной коркой на поверхности спутника. Для изучения этой аномалии под специально выстроенной на спутнике базой пробурили систему шахт.
Космический корабль, который они обнаружили застывшим в этой ледяной могиле безвременья, оказался настоящим исполином. Взяв за основу найденные на борту скелетированные останки, ученые Земли сумели реконструировать внешний вид гигантов, которые построили это судно, и чей уровень технологий по оценкам примерно на сотню лет опережал уровень землян. В знак памяти о месте их открытия гигантов окрестили “ганимейцами”.
Родиной ганимейцев была Минерва – погибшая планета, некогда находившаяся между Марсом и Юпитером. Большая часть ее массы была выброшена на экстремально вытянутую орбиту у границ Солнечной системы и впоследствии стала Плутоном, а прочие обломки, рассеянные под действием приливных сил Юпитера, образовали пояс астероидов. В ходе многочисленных исследований, включавших эксперименты по воздействию космическими лучами на образцы материалов, добытых в поясе астероидов, было установлено, что распад Минервы произошел около пятидесяти тысяч лет назад, спустя миллионы лет после того, как Солнечную систему – судя по известным данных – бороздили корабли ганимейцев.
Открытие технически развитой расы, существовавшей двадцать пять миллионов лет назад, произвело фурор само по себе. Но ещё более захватывающей, хотя и отчасти ожидаемой, стала новость о том, что ганимейцы бывали и на Земле. Среди грузов, которые вез найденный на Ганимеде корабль, оказалась коллекция растительных и животных образцов, которых прежде не видел ни один человек – показательный срез сухопутных форм жизни, населявших Землю на рубеже олигоценовой и миоценовой эпох. Некоторые из образцов прекрасно сохранились в герметичных канистрах, другие же, по всей видимости, содержались в специальных загонах и клетках и были живы, когда корабль потерпел крушение.
В момент совершения этих открытий на лунной орбите как раз шло строительство семи кораблей, которым предстояло войти в миссию Юпитер-5. Когда миссия отправилась в путь, к ней присоединилась команда ученых, горевших желанием поскорее углубиться в заманчивые дебри ганимейской истории.
Программа обработки данных, запущенная в вычислительном центре двухкилометрового командного корабля миссии Юпитер-5, который двигался по орбите в трех с лишним тысячах километров над Ганимедом, перенаправила результаты приоритезатору сообщений. Далее информация при помощи лазерного пучка была передана трансиверу Главной базы на поверхности спутника и ретранслирована на север посредством цепочки станций-повторителей. Спустя несколько миллионных долей секунды и тысячу километров, компьютеры на базе Копёр декодировали получателя сообщения и вывели сигнал на монитор, занимавший стену небольшого конференц-зала в Секции Биологических Лабораторий. На экране появилась замысловатая комбинация символов, используемых генетиками для обозначения внутренней структуры хромосом. Пять человек, сидевших по периметру стола в тесной комнате, внимательно изучили картинку на дисплее.
– Прошу. Если хотите ознакомиться с проблемой в деталях, то выглядит все именно так. – Говоривший был высоким, худощавым, лысеющим мужчиной в белом лабораторном халате и старомодных очках с золоченой оправой. Он стоял перед монитором и чуть сбоку от самого экрана, указывая на него одной рукой, а другой тем временем легонько сжимал лацкан халата. Профессор Кристиан Данчеккер из Вествудского Института Биологии в Хьюстоне, входившего в состав Подразделения Биологических Наук КСООН, возглавлял команду биологов, прибывших сюда на борту Юпитера-5 для изучения древней фауны Земли, обнаруженной внутри ганимейского корабля. Сидевшие перед ним ученые обдумывали картинку на экране. Через некоторое время Данчеккер снова резюмировал проблему, которую они обсуждали в течение последнего часа.
– Надеюсь, большинству из вас очевидно, что эта запись служит обозначением характерной молекулярной структуры ферментов. Одна и та же их разновидность была обнаружена в образцах тканей, взятых у множества видов животных, которых к этому моменту успели изучить в орбитальных лабораториях Ю-4. Повторяю, множества видов животных, множества… – Данчеккер ухватился обеими руками за лацканы халата и выжидающе посмотрел на собравшуюся мини-аудиторию. Его голос почти превратился в шепот. – И все же ничего подобного или хотя бы отдаленно похожего не встречается ни у одного из современных нам представителей земной фауны. Джентльмены, стоящая перед нами проблема заключается всего лишь в том, чтобы дать этих любопытным фактам хоть какое-то объяснение.
Пол Карпентер, моложавый, светловолосый и самый юный из присутствующих, откинулся на спинку кресла и, развернув руки ладонями вверх, вопросительно посмотрел по сторонам. – Видимо, я не очень понимаю суть проблемы, – открыто признался он. – Этот фермент встречался у животных, которые существовали на Земле двадцать пять миллионов лет тому назад, верно?
– Все так, – подтвердила с легким кивком Сэнди Холмс, сидевшая по другую сторону стола.
– Значит, за двадцать пять миллионов лет они просто мутировали до неузнаваемости. Со временем все меняется, и ферменты – не исключение. Производные варианты той же структуры, скорее всего, встречаются и сейчас, но выглядят иначе… – Он заметил выражение на лице Данчеккера. – Нет?… В чем проблема?
Профессор ответил вздохом бесконечно терпеливого человека. – Мы это уже проходили, Пол, – сказал он. – Во всяком случае мне так казалось. Позволь напомнить: за последние десятки лет энзимология достигла колоссальных успехов. Практически каждый тип ферментов так или иначе классифицирован и занесён в каталоги, но только не этот – ничего подобного нам раньше не встречалось.
– Не хочу спорить ради спора, но так ли это? – возразил Карпентер. – Я к тому, что… за последние пару лет каталоги неоднократно дополнялись, разве нет? Шнелдер и Гроссман из Сан-Паоло с серией P273B и ее производными…, Брэддок из Англии с…
– Да, но ты упускаешь главное, – перебил его Данчеккер. – Верно, это действительно были новые разновидности ферментов, но все они прекрасно вписывались в стандартные семейства. Их характеристики четко указывали на принадлежность к известным родственным группам. – Он снова указал на экран. – Но с этим ферментом все иначе. Он выбивается из остальных. На мой взгляд, он указывает на совершенно новый класс, который состоит из одного представителя. Подобной метаболической функции мы не встречали ни у одной из известных форм жизни. – Данчеккер обвел взглядом небольшой круг сидящих перед ним лиц.
– Каждое из известных нам животных принадлежит к известному семейству, а его предки и родственные виды прекрасно поддаются идентификации. То же самое верно и на микроуровне. Весь наш предшествующий опыт показывает, что даже если этот фермент действительно существовал двадцать пять миллионов лет назад, мы все равно должны были распознать характерные особенности его семейства и найти связь с современными белками. Но это оказалось невозможным. Лично я считаю, что это указывает на весьма необычные обстоятельства.
Вольфганг Фихтер, один из старших биологов Данчеккера, потёр подбородок и с сомнением взглянул на экран. – Крис, я согласен, что шансы такого сценария крайне малы, – заметил он. – Но можно ли с уверенностью говорить о его невозможности? Ведь за двадцать пять миллионов лет..? Фермент мог мутировать под влиянием новых факторов среды. Скажем, изменений в рационе питания… или вроде того.
Данчеккер решительно покачал головой. – Нет. Я считаю это невозможным. – Он поднял руки и принялся загибать пальцы. – Во-первых, даже если бы он мутировал, мы бы все равно смогли идентифицировать базовое строение исходного семейства белков по аналогии с фундаментальными свойствами, которые, скажем, объединяют всех позвоночных. Но мы не можем.
– Во-вторых, если бы этот фермент появился только в одном из видов Олигоцена, я бы еще мог согласиться с тем, что он возник в результате мутации и впоследствии произвел на свет множество вариантов, которые мы наблюдаем в современном мире – иначе говоря, представляет собой предковую форму, общую для целой группы современных организмов. Будь это так, я был бы готов признать, что некая сильно выраженная мутация могла и правда скрыть от нас взаимосвязь предковой формы и ее потомков. Но на деле все иначе. Один и тот же фермент встречается у множества разных, неродственных видов эпохи Олигоцена. Чтобы твоя гипотеза имела место, один и тот же маловероятный процесс должен был повториться много раз – независимо и одновременно у разных видов. Я считаю это невозможным.
– Но…, – возразил было Карпентер, однако Данчеккер продолжал говорить.
– В-третьих, хотя этот фермент не встречается на уровне микрохимии ни у одного из современных животных, все они прекрасно без него обходятся. Многие из них являются прямыми потомками олигоценовых видов с корабля ганимейцев. Замечу, что некоторые из этих линий наследования были сопряжены с быстрыми мутациями и адаптацией к меняющимся рационам и условиям среды – некоторые, но далеко не все. В ряде случаев переход от олигоценовых предков к современным формам происходил крайне медленно и привел лишь к незначительным изменениям. Мы провели детальное сравнение микрохимических процессов у предковых особей эпохи олигоцена, которых мы обнаружили на корабле ганимейцев, с уже известными данными по животным, которые существуют в наше время и произошли от тех же предков. В общем и целом, результаты оправдали наши ожидания: никаких существенных отличий, с одной стороны, и четко прослеживаемые связи между обеими группами – с другой. Каждую функцию, проявлявшуюся в биохимии предка, можно было без труда распознать у его потомков – иногда с небольшими отличиями. – Данчеккер бросил беглый взгляд на Фихтера. – По эволюционным меркам двадцать пять миллионов лет не такой уж большой срок.
Судя по всему, возражений ни у кого не нашлось, и тогда Данчеккер снова взял инициативу на себя. – Но в каждом случае мы неизменно сталкивались с одним исключением – тем самым ферментом. Все указывает на то, что если этот фермент встречался в организме предка, то либо он сам, либо близкая к нему разновидность должна легко обнаруживаться и у потомков. Однако ни одна проверка не дала положительного исхода. Лично я счёл бы такое невозможным, и все же это свершившийся факт.
Пока группа переваривала слова Данчеккера, в комнате ненадолго стало тихо. Наконец, Сэнди Холмс осмелилась высказать свою догадку. – Может ли речь все-таки идти о радикальной мутации, но в обратную сторону?
Данчеккер смерил ее хмурым взглядом.
– Что значит в обратную сторону? – уточнил Анри Руссо, еще один из старших биологов, сидевший рядом с Карпентером.
– Что ж, – ответила она, – все животные на ганимейском корабле попали туда с Минервы, так? Скорее всего, они родились там от предков, которые ганимейцы перевезли с Земли. Мог ли какой-то фактор минервианской среды вызвать мутацию, которая в итоге привела к появлению этого фермента? По крайней мере, это бы объяснило, почему его нет у современных земных животных. Ведь ни они, ни их предки никогда не были на Минерве.
– Та же проблема, – пробормотал Фихтер, качая головой.
– Какая проблема? – спросила она.
– Один и тот же фермент был обнаружен у множества разных, не связанных близким родством видов времен Олигоцена, – ответил Данчеккер. – Да, я готов допустить, что особенности минервианской среды могли привести к мутации одного из вариантов земного фермента в то, что мы наблюдаем сейчас. – Он снова указал на экран. – Однако с Земли на Минерву попало множество разных видов – разных видов, каждый из которых отличался особенностями метаболизма и конкретными группами ферментных вариантов. Предположим теперь, будто нечто в минервианской среде заставило эти ферменты – подчеркну, разные ферменты – мутировать. Неужели ты на полном серьезе предполагаешь, что все они могли независимо друг от друга превратиться в один и тот же конечный продукт? – Он помедлил с секунду. – Потому что именно с этой ситуацией нам приходится иметь дело. На корабле ганимейцев сохранилось множество образцов разных видов, но каждый из них обладал ровно одним и тем же ферментом. Не хочешь ли ты в свете сказанного пересмотреть свою гипотезу?
Секунду женщина с беспомощным видом разглядывала стол, после чего изобразила отрешенный жест. – Что ж… если смотреть с этой точки зрения, видимо, особого смысла в ней нет.
– Благодарю, – с каменным лицом отозвался Данчеккер.
Анри Руссо наклонился вперед и налил себе воды из кувшина в центре стола. Он сделал продолжительный глоток, пока остальные продолжали задумчиво глядеть сквозь стены или на потолок.
– Давайте на секунду вернемся к основам и посмотрим, что нам это даст, – предложил он. – Мы знаем, что ганимейцы возникли на Минерве, так? – Головы вокруг него кивнули в знак согласия. – Мы также знаем, что ганимейцы наверняка посещали Землю, потому что иначе земные животные никак не смогли бы оказаться на борту их корабля – если только мы не собираемся выдумать для объяснения еще одну гипотетическую расу инопланетян, а я такими вещами точно заниматься не собираюсь, потому что для этого нет никаких предпосылок. Далее, мы знаем, что обнаруженный здесь корабль попал на Ганимед с Минервы, а не напрямую с Земли. А если корабль прилетел сюда с Минервы, значит, оттуда же прибыли и земные животные. Это подтверждает идею, к которой мы пришли раньше – что ганимейцы по какой-то причине стали перевозить с Земли на Минервы самые разные формы живых существ.
Пол Карпентер поднял руку. – Постой-ка. Откуда нам знать, что корабль у нас под ногами прилетел сюда с Минервы?
– Растения, – напомнил Фихтер.
– Ах да, растения. Совсем забыл… – С этими словами Карпентер умолк.
В загонах и клетках для животных на ганимейском корабле имелись запасы растительного корма и подстилки, прекрасно сохранившиеся под слоем льда, который образовался, когда из остывшей атмосферы корабля сконденсировалась водяной пар. Используя добытые из них семена, Данчеккер сумел вырастить из них живые растения, совершенно не похожие на когда-либо существовавшую земную флору и, судя по всему, представлявшие коренные виды минервианской экосистемы. Их листья имели очень темную – почти черную – окраску и поглощали каждую подвернувшуюся частичку солнечного света, по всему видимому спектру. Что подтверждалось независимыми выводами об удаленности Минервы относительно Солнца.
– Как далеко, – спросил Руссо, – мы продвинулись в ответе на вопрос, зачем ганимейцам было ввозить всех этих животных? – Он широко развел руками. – Должна же быть причина. У нас есть успехи на этом фронте? Лично я без понятия, но фермент может иметь к этому какое-то отношение.
– Что ж, давайте вкратце подытожим, что нам известно на этот счет, – предложил Данчеккер. Он отодвинулся от экрана и примостился на краю стола. – Пол. Не будешь так любезен поделиться ответом на вопрос Анри? – Карпентер с секунду почесал затылок и скорчил гримасу.
– В общем…, – начал он, – во-первых, у нас есть рыбы. Мы уже установили, что они принадлежат к числу исконно минервианских видов, и именно благодаря им у нас есть связь между Минервой и ганимейцами.
– Верно, – кивнул Данчеккер, немного смягчив свой брюзгливый настрой. – Продолжай.
Карпентер имел в виду хорошо сохранившую разновидность консервированной рыбы, происхождение которой удалось со всей достоверностью отследить до минервианских океанов. Данчеккер доказал, что структура их скелета в общем и целом коррелировала с останками ганимейцев, находившихся на корабле, который покоился под слоем льда на базе Копёр; примерно тот же уровень сходства наблюдался, к примеру, между строением человека и мамонта, что доказывало принадлежность рыбы и ганимейцев к одной и той же эволюционной ветви. А значит, если рыба родом с Минервы, то же самое можно было сказать и о расе ганимейцев.
– Проведенный вами анализ основополагающей клеточной химии рыб, – продолжил Карпентер, – указывает на то, что неотъемлемой особенностью этого вида была низкая устойчивость к ряду токсинов, включающих, помимо прочего, двуокись углерода. Насколько мне известно, вы также выдвинули предположение, что рыбы могли унаследовать эту базовую химию от своих ранних предков – еще на заре минервианской истории.
– Именно так, – согласился Данчеккер. – Что еще?
Карпентер помедлил. – А значит, низкой устойчивостью к CO2 должны были обладать и сухопутные виды Минервы, – предположил он.
– Не совсем так, – возразил Данчеккер. – Ты упустил одно связующее звено. У кого-нибудь есть мысли..? – Он взглянул на немца. – Вольфганг?
– Придется сделать допущение, что проявления низкой устойчивости к углекислому газу впервые возникли у отдаленного предка – который существовал еще до того, как на Минерве появились сухопутные виды животных. – Фихтер сделал паузу, после чего продолжил. – Тогда можно утверждать, что эта древняя форма жизни была общим прародителем всех сухопутных животных и более поздних морских видов – к примеру, той самой рыбы с корабля. Исходя из этого допущения, можно сделать вывод, что тот же признак был унаследован и всеми наземными животными, которые появились после них.
– Никогда не забывайте о сделанных допущениях, – призвал их Данчеккер. – Именно эта простая ошибка стала причиной многих проблем в истории науки. Заметьте также вот что: если низкая устойчивость к CO2 действительно проявилась уже на ранних этапах минервианской эволюции и сохранилась вплоть до времен, когда была жива эта рыба, значит, ответственный за нее признак обладал высокой устойчивостью – если, конечно, наши знания земной эволюции могут служить здесь хоть каким-то ориентиром. Это повышает правдоподобность гипотезы о том, что данный признак мог стать общей особенностью, которая распространилась среди сухопутных видов по мере их естественного отбора и дивергенции, и по сути оставалась неизменной на протяжении целых эпох – по аналогии с тем, как в течение сотен миллионов лет оставалось неизменным общее строение земных позвоночных, несмотря на их поверхностные отличия в форме, размере и структуре. – Данчеккер снял очки и принялся протирать линзы платком.
– Что ж, хорошо, – добавил он. – Давайте рассмотрим это допущение и, как следствие, заключим, что двадцать пять миллионов лет назад – к тому моменту, когда на Минерве появились ганимейцы – планета была населена множеством исконных форм жизни, и все они помимо прочего отличались низкой устойчивостью к диоксиду углерода. Есть ли у нас другие факты, которые помогли бы выяснить, что именно тогда происходило на Минерве?
– Мы знаем, что ганимейцы пытались покинуть планету и переселиться в другое место, – подкинула идею Сэнди Холмс. – Скорее всего, в другую звездную систему.
– О, неужели? – Данчеккер улыбнулся, нам миг обнажив зубы, после чего снова дыхнул на линзы очков. – И откуда нам это знать?
– Ну, во-первых, прямо здесь, подо льдом, лежит их корабль, – ответила она. – Судя по характеру и объему груза можно предположить, что это было судно колонизаторов, которые явно не собирались возвращаться обратно. И с какой стати корабль вообще оказался именно на Ганимеде? Он ведь не мог совершать перелет между внутренними планетами Солнечной системы, верно?
– Но за пределами минервианской орбиты колонизировать попросту нечего, – вмешался Карпентер. – Если, конечно, не рассматривать другие звездные системы.
– Вот именно, – мрачно заметил Данчеккер, обращаясь к девушке. – Ты говоришь “можно предположить, что это было судно колонизаторов”. Не стоит забывать, что именно к этому и сводятся все имеющиеся у нас факты – к предположению, не более того. Само по себе это еще ничего не доказывает. На базе полно людей, которые утверждают, будто теперь нам известно, что ганимейцы покинули Солнечную систему и взялись за поиски нового дома, потому что в атмосфере Минервы – в силу причин, которые нам только предстоит выяснить – стала повышаться доля углекислого газа. Разумеется, если все, о чем мы только что говорили, – правда, то ганимейцы должны были обладать той же чувствительностью к углекислому газу, что и прочие сухопутные виды Минервы, и любой рост его атмосферной концентрации мог вызвать серьезные проблемы. Но, как мы только что выяснили, подобных знаний у нас нет; мы лишь обратили внимание на пару допущений, из которых в сочетании с прочими данными может следовать такой вывод. – Профессор умолк, видя, что Карпентер собирается что-то сказать.
– Но ведь этим дело не ограничивается, не так ли? – уточнил Карпентер. – Мы более, чем уверены, что все сухопутные виды минервианских животных довольно быстро вымерли двадцать пять миллионов лет тому назад… все, за исключением, пожалуй, самих ганимейцев. Именно такого эффекта следовало бы ожидать в том случае, если концентрация CO2 действительно поднялась, и ни один из видов не смог к ней приспособиться. И это прекрасно сочетается с нашей гипотезой.
– Думаю, в словах Пола есть свой резон, – присоединилась Сэнди Холмс. – Все сходится. И к тому же укладывается в гипотезу о том, зачем ганимейцам было перевозить всех этих животных на Минерву. – Она повернулась к Карпентеру, как бы предлагая ему перенять эстафету.
Карпентера, как обычно, не нужно было просить дважды. – По сути ганимейцы пытались компенсировать дизбаланс CO2, покрыв планету земной флорой, которая поглощают углекислый газ и вырабатывают кислород. Животных же завезли для того, чтобы создать сбалансированную экосистему, в которой могли бы существовать растения с Земли. Как и сказала Сэнди, все сходится.
– Вы пытаетесь подогнать факты под ответы, которые хотите доказать, – предостерег их Данчеккер. – Давайте еще раз отделим данные, которые представляют собой неоспоримый факт, от данных, в основе которых лежит какое-либо допущение или простая догадка. – В продолжение дискуссии Данчеккер принялся за разбор принципов научной дедукции и методов логического анализа. Все это время фигура, молчаливо наблюдавшая за ходом обсуждения с самого дальнего от экрана кресла, продолжала неспешно потягивать сигарету, впитывая каждую деталь разговора.
Доктор Виктор Хант также сопровождал команду ученых, которые больше трех месяцев назад прибыли сюда с миссией Юпитер-5 для изучения ганимейского корабля. И хотя за это время не было сделано ни одного выдающегося открытия, исследователям удалось собрать гигантские массивы данных о внутреннем устройстве, конструкции и содержимом инопланетного корабля. Каждый день свежеизвлеченные устройства и детали машин изучались в лабораториях – оборудованных внутри баз на поверхности спутника, а также командных кораблей Ю-4 и Ю-5 на орбите Ганимеда. Пока что эти эксперименты принесли лишь фрагментарные знания, но в процессе изысканий начали мало-помалу всплывать подсказки, из которых в итоге могла сложиться осмысленная картина ганимейской цивилизации и таинственных событий, произошедших двадцать пять миллионов лет тому назад.
В этом и заключалась работа Ханта. Изначально он был теоретическим физиком со специализацией в математической нуклонике, пока не переехал из Англии по приглашению Космических Сил ООН, чтобы возглавить небольшую исследовательскую группу; ее задача состояла в поиске связей между между изысканиями разных специалистов, работавших над общим проектом как на самом Ганимеде и его орбите, так и на Земле. Специалисты разрисовывали отдельные детали паззла; группа Ханта собирала их в единое целое. Такое разделение труда придумал непосредственный начальник Ханта, Грег Колдуэлл, занимавший пост исполнительного директора в Подразделении КСООН по Вопросам Навигации и Коммуникации со штаб-квартирой в Хьюстоне. План уже принес свои плоды, дав им возможность раскрыть тайну, окружавшую судьбу и само существование Минервы, и судя по первым признакам, был готов принести их снова.
Он продолжал слушать, а дискуссия между биологами тем временем успела сделать полный круг и в итоге сосредоточилась на том самом неизвестном ферменте, с которого и началась.
– Увы, боюсь, что нет, – сказал Данчеккер, отвечая на вопрос Руссо. – Пока что его назначение остается для нас тайной. – Некоторые факторы в его уравнении реакции указывают на то, что фермент мог участвовать в процессе модификации или распада некоего белка, но какого именно и для какой цели, мы все еще не знаем. – Данчеккер оглядел комнату в поисках комментариев, но собравшимся, похоже, было нечего добавить к его словам. В зале стало тихо. Впервые за все время стал слышен легкий шум установленного неподалеку генератора. Хант неторопливо затушил сигарету, а затем откинулся на спинку кресла, оперевшись руками о его подлокотники.
– Что ж, отлично, похоже, у нас задачка так задачка, – прокомментировал он. – Ферменты не моя стезя. Так что этот вопрос я оставлю целиком на вас.
– А, приятно видеть, что ты все еще с нами, Вик, – заметил Данчеккер, поднимая взгляд, чтобы охватить им дальний конец стола. – За все время, что мы здесь сидим, ты ни слова не проронил.
– Слушаю и учусь. – Хант широко улыбнулся. – Пока что мне особо нечего добавить.
– Звучит, как довольно-таки философский подход к жизни, – заметил Фихтер, перетасовывая лежащие перед ним бумаги. – Много у тебя таких философий..? Может, даже наберется на маленькую красную книжицу, как у того китайского джентльмена в девятнадцатом веке… как там его звали?
– Боюсь, что нет. Избыток философий по какому бы то ни было поводу – не лучшая идея. Рано или поздно начинаешь противоречить самому себе. А это подрывает доверие.
Фихтер улыбнулся. – Значит, просветить нас насчет этого дурацкого фермента ты не можешь, – добавил он.
Хант ответил не сразу: вместо этого он поджал губы и склонил голову набок на манер человека, который сомневался, разумно ли делиться своими знаниями с другими людьми. – Что ж, – наконец, ответил он, – вам с этим ферментом и без того забот хватает. – Его голос казался слегка игривым и в то же время непреодолимо вызывающим. Лица всех присутствующих моментально повернулись в сторону Ханта.
– Вик, ты играешь с нами в молчанку, – заявила Сэнди. – Выкладывай.
Данчеккер смерил Ханта молчаливым, испытующим взглядом. Хант кивнул и потянулся к клавиатуре, утопленной в ближайший к нему край стола. На его запрос ответили компьютеры Юпитера-5, который парил над противоположной стороной Ганимеда. На экране в конференц-зале появилась убористая таблица из чисел.
Хант дал остальным время изучить данные. – Это результаты серии количественных испытаний, которые были недавно проведены в пятнадцати лабораториях. Эксперименты подразумевали стандартный анализ химического состава клеток, взятых из выборочных органов животных, о которых только что шла речь – животных с корабля ганимейцев. – Помедлив с секунду, он как ни в чем не бывало продолжил. – Судя под этим данным, в образцах раз за разом встречаются определенные комбинации химических элементов – и всегда в одних и тех же пропорциях, которые недвумысленно указывают на продукты известных нам процессов радиоактивного распада. Складывается впечатление, будто эти радиоизотопы были отобраны в процессе синтеза ферментов.
Спустя несколько секунд ответом на его слова стала пара хмурых, озадаченных взглядов. Первым заговорил Данчеккер. – Хочешь сказать, что фермент… выборочно включал в свою структуру определенные радиоизотопы? – уточнил он.
– Именно.
– Но это же просто смешно, – твердо заявил профессор. Его тон не оставлял места для возражений. Хант лишь пожал плечами.
– Похоже, что таковы факты. Просто посмотри на цифры.
– Но такой процесс просто не мог сложиться в природе, – продолжал настаивать Данчеккер.
– Знаю, но все-таки сложился.
– Чисто химические процессы не могут отличить радиоактивные изотопы от обычных, – раздраженно заметил Данчеккер. – Но именно такие процессы отвечают за образование ферментов. Они неспособны отбирать радиоизотопы, которые будут использоваться для ферментного синтеза. – Хант наполовину ожидал, что первой реакцией Данчеккера станет абсолютное и бескомпромиссное отрицание гипотезы, которую он только что высказал вслух. Проработав больше двух лет бок о бок с профессором, Хант уже привык к его склонности инстинктивно прятаться за баррикадой общепринятых воззрений всякий раз, как чуждая его взглядам идея обнажала перед Данчеккером клыки. Но Виктор знал, что как только у Данчеккера появлялась возможность как следует поразмыслить над вопросом, его способность выдавать инновационные идеи оказывалась ничуть не хуже, чем у окружавших его ученым младшего поколения. И тогда Хант решил на мгновение промолчать: он рассеянно барабанил пальцами по столу, беззаботно насвистывая нестройную мелодию.
Данчеккер ждал, и, судя по его виду, злился все больше и больше с каждой секундой. – Химические процессы не умеют отличать радиоизотопы, – наконец, повторил он. – Следовательно, получить фермент способом, который ты только что описал, просто невозможно. И даже если бы и было возможно, такой процесс не преследовал бы никакой цели. С химической точки зрения фермент будет вести себя одинаково – неважно, есть в нем радиоактивные изотопы или нет. То, что ты говоришь, противоречит здравому смыслу!
Хант вздохнул и усталым жестом указал на экран.
– Крис, об этом говорю не я, – напомнил он профессору. – А сами данные. Таковы факты – вот их и проверь. – Хант подался вперед и склонил голову набок. На его лице изобразилась хмурая гримаса, будто Виктора внезапно посетила какая-то мысль. – Что ты там минуту назад говорил о людях, которые подгоняют факты под собственные убеждения?