В голове Грея как раз укладывается последний кусочек паззла, когда он слышит вопль, доносящийся снаружи шахты. От такого совпадения ему становится не по себе. Он уже провел полторы недели, делая снимки, рисуя чертежи и посылая робкие импульсы маны в рецепторы – или нечто похожее – на поверхности артефакта. Запустив устройство, ему довелось наблюдать серию поначалу необъяснимых, затем пугающих, а затем и вовсе умопомрачительных физических эффектов. Все это время он терпеливо избегал поспешных выводов. Он проверил каждый шаг и исключил все возможные альтернативы. И, наконец, спустя десять с половиной дней, позволил себе на секунду задуматься о том, что его первоначальные опасения могли оправдаться, и штуковина перед ним – это и правда то, чем показалась на первый взгляд, но ровно в этот момент сверху доносится крик, похожий на слово «Чисто», и он чувствует нечто сродни облегчению.
Магия – это наука. Наука не менее передовая, чем любая другая, будь то квантовая теория поля или общая теория относительности, и несмотря на нелепые заявления, туманные или самосбывающиеся пророчества, а также сфабрикованные или сомнительные факты, нет никаких конкретных свидетельств, ни одного, что о магии было известно до того, как Сураварам Видьясагар впервые скастовал уум в 1972 году. Не было никаких древних космонавтов. Или настоящих салемских ведьм. Иисус не был магом… никакие из приписываемых ему, Мухаммеду или Будде деяний, не соотносятся с возможностями современной магии. Артефакты домагической эры на сто процентов магическими не являются; а магические артефакты «той эпохи» на сто процентов подделки. Объяснение, с которым согласна большая часть планеты, сводится к тому, что в те времена магия была попросту недоступна. Никто не обладал необходимым для этого знанием физики, потому что нужная физика тогда еще не была открыта и тем более не успела закрепиться. Это вопрос везения, и не исключено, что везения слепого: магия могла быть открыта на несколько десятилетий раньше, но с тем же успехом могла оставаться неизвестной даже сегодня и всплыть лишь в далеком будущем.
Однако артефакт, который Гарет Грей обнаружил в ходе высотной чаромагнитной разведки на дальнем востоке ДРК1 – после того, как его экспедиция потратила целый месяц, чтобы туда добраться, а потом провести необходимые раскопки, – мог кардинально изменить сложившуюся картину. Это все равно, что обнаружить кролика в слое мелового периода или часы Casio внутри угольного пласта. Это магическое кольцо размером с мегалит Стоунхенджа, спрятанное внутри породы за пятьдесят миллионов лет до того, как могло появиться на свет. Есть ряд гипотез, объясняющих его местоположение с точки зрения геологии, но убедительными они не кажутся. И во всем массиве человеческих знаний уж точно нет ни одной теории насчет того, кем могли быть его создатели. Оно не может существовать. Артефакт попросту выходит за рамки объяснимого. Это зияющая дыра в рациональной вселенной Грея, ложное утверждение, из которого в силу принципа взрыва2 логически следует крах всякой разумной мысли. Теперь все утверждения одновременно истинны и ложны.
Пришельцы. Путешествие во времени. Розыгрыш?
Но эта штука имеет просто гигантские размеры. В современной инженерии магические круги, разумеется, могут быть настолько большими, насколько этого требует конкретная задача: в CERN Грей видел кольцо, через которое мог бы без труда пролететь легкомоторный самолет. Однако магические кольца не бывают настолько толстыми, и уж точно не могут столько весить – разве что в теории. Судя по геофизическому сканированию (большая часть объекта до сих пор находится в земле), диаметр артефакта составляет около тринадцати метров, толщина – два, а в центре находится цилиндрическое отверстие всего в полтора метра шириной. Если эту штука представляет собой сплошной кусок металла, ее масса может достигать четырех тысяч тонн – при условии, что металл удастся опознать. Ее можно передвигать с места на место. Для этого, конечно, потребуется целая армия, но это все-таки возможно. Армию, кстати говоря, исключать нельзя. Военные определенно могли бы извлечь пользу из этого устройства. И пожалуй, с большей эффективностью, чем кто-либо еще, – думает Грей.
На вид металл блестящий и серебристый, что исключает, эм, медь, осмий и еще малую толику других вариантов. Если не считать небольшой, едва заметной гравировки в виде знака «плюс», наружная поверхность кольца и его верхняя плоская грань совершенно гладкие (опять же, насколько можно судить по обнаженному фрагменту). К этому моменту цилиндрическое отверстие выкопано примерно на сорок процентов. На его внутренней поверхности вытравлены большие, жирные сигилы, покрытые символами поменьше, а них – еще более мелкие знаки третьего порядка. Текст настолько плотный и резкий, что его почти невозможно разобрать; как бы хорошо на вид ни сохранились результаты металлообработки, потребовалось немало кропотливого труда, чтобы раскопать достаточно поверхности кольца для его активации. На фоне его сложности Грей чувствует себя настоящим карликом. Именно такой код ему доводилось видеть и писать в те давние времена, когда компьютерные технологии переживали каменный век, и доступные ресурсы требовали, чтобы программы были крошечными, аккуратно свернутыми, сложными до нечитаемости и совершенно неподдающимися упрощению уже хотя был для того, чтобы поместиться в отведенную память, не говоря уже о фактическом выполнении. Именно такова плотность и взаимосвязанность этих сигилов. Неадекватно сильная связность и органичность.
Это и есть то самое слово, которого так боится Грей – «органичность». Именно таким оказался был бы результат, будь артефакт выращен и обработан бьющейся в конвульсиях, бездумной нейронной сетью. Запуская устройство, Грей чувствует себя муравьем, пытающимся разобраться в панели управления кораблем Enterprise. И когда он, наконец, включает кольцо, оно все еще работает, спустя N лет.
Когда Грей в первый раз пропустил через него заряд, с его руки пропало несколько укусов насекомых. Заметил он это лишь спустя день.
Слышатся новые крики. Вырытая шахта представляет собой крутой наклонный коридор, пробитый в склоне горы, густо поросшей тропическими лесами. Поначалу все шло легко – лишь тонкий слой чахлой почвы (красной, как марсианский грунт и примерно такой же плодородной), сухих листьев и муравьев. После этого началась опасная, пыльная, шумная механическая работа с применением тяжелой техники, которая и до этого не была избалована ремонтом, а после путешествия вглубь Конго износ и вовсе стало видно невооруженным глазом. Длина шахты – метров пятнадцать, высота – вполне достаточная, чтобы там поместился человек, хотя ширины едва хватит для двоих. Комната на дне, где и ведутся раскопки кольца, чуть больше – в ней хватает места для нормального освещения и складного стула. Будь у него возможность поработать еще месяце без помех, Грей бы избавился от крыши целиком, и кольцо бы снова оказалось на свежем воздухе впервые за десятки, сотни, тысячи или миллионы лет – в зависимости от конкретной гипотезы. Но Грей заставил их пробить путь напрямую к ядру. Ему хотелось увидеть артефакт. А это означает, что теперь он застрял в одиночестве на дне адски жаркой, пыльной до боли в легких, дыры в земле, не имея при себе никакого оружия, кроме археологической кисточки, респиратора и кирки.
Он винит себя в том, что привлек внимание к артефакту. Он мог бы просто замять дело, оставить странные показатели как есть, скрыв их от остального мира, и продолжить наносить на карту крупномасштабную топологию низкопробного естественно-магического фона на африканском континенте. Но ему хотелось увидеть то, чего не видел еще никто на планете. Хотелось отыскать спрятанное в земле сокровище.
Грей долго вглядывается в шахту, щурясь от света и дожидаясь, пока кто-нибудь не появится у ее горловины. Они пришли за кольцом. Нет другой мыслимой причиной, которая могла бы объяснить, зачем кому-то забредать так далеко в лес. А значит, он не зря опасался насчет истинной ценности этого устройства.
До него доносятся еще пара воплей, за которыми следует звук бегущих шагов и падающих тел. Выстрелов, впрочем, он так и не услышал. Он опускает взгляд на лежащую в пыли рацию и подумывает, не попросить ли помощи у кого-нибудь на поверхности – может, организовать отвлекающий маневр. Но сосчитав услышанные им крики, понимает, что в живых могли остаться лишь один-два члена экспедиции, и теперь они наверняка спасаются бегством. Звук потрескивающей рации может их выдать. Удастся ли ему выждать до наступления темноты? Если он погасит лампу, сможет ли убежать от того, кто спустится сюда осмотреться? Он взвешивает в руке мотыгу. Для оружия у нее совершенно неподходящий баланс; можно ненароком себе руку или ногу продырявить. Как вариант, мотыгу можно швырнуть в шахту, чтобы она приземлилась где-нибудь в другом месте и отвлекла преследователей, дав Грею достаточно времени, чтобы добежать до джипа. Сколько их там вообще? Явно не больше четырех-пяти человек. В противном случае лагерь был бы захвачен уже через несколько секунд, но никак не минут.
В его голове крутятся возможные варианты. Убедив себя в том, что живым отсюда уже не выбраться, Грей раздумывает над тем, сможет ли победить, если обрушит шахту себе на голову или уничтожит артефакт. Но первый вариант отпадает, ведь он слишком тщательно осмотрел балки и подпорки, что же до второго… речь идет о металлическом бублике весом в четыре тысячи тонн. Несмотря на ажурную гравировку, без сильной кислоты он сможет в лучше случае оставить на устройстве небольшую вмятину.
Дойдя до конца этой нити рассуждений и осознав, что он мертв и повержен, Грей вспоминает, как далеко он сейчас от дома.
Он с силой выдыхает и стискивает зубы. – Черт.
– Рассказать, о чем вы думаете, доктор Грей? – произносит чей-то голос. У горловины шахты Грей замечает силуэт лысого мужчины в темном костюме свободного покроя. На вид никакого оружия при нем нет. Чтобы удержать равновесие, он как бы невзначай держится за крышу входа.
– Сколько моих людей ты прикончил? – спрашивает Грей.
– Четырех водителей. Двух инженеров. Проводника и его брата. Блондинку-геолога и геолога-брюнета, который ей нравился. А еще парня, который носил ваши амулеты. То есть всех. – Мужчина перечисляет это, как простые факты.
– То есть всех, – соглашается Грей. Он поднимает руку над головой и изо всех сил швыряет кирку. Та летит по длинной и достаточно горизонтальной траектории, чтобы избежать удара о потолок и стены шахты. Далее – резкий переход между сценами. Субъективная перемотка времени.
Он…
… приходит в себя, лежа на спине. В голове необычайная ясность. Он встает рано, но сколько себя помнит, ни разу не просыпался так легко и с такой четкостью мышления. Уж точно не после того, как его отправили в нокаут. Он не чувствует повреждения головы. Газ? Грей приподнимается в грязи и, щурясь, смотрит на свет. Он по-прежнему в шахте, головой и верхней половиной туловища лежит внутри полураскопанного «бублика»; снаружи все еще день.
Грязь, как выясняет он, счищая ее с рук и волос, – на самом деле не мокрая земля. Это кровь. Грей узнает мозговое вещество и фрагменты черепа. Вторая половина дыры в бублике, которая все еще закрыта валуном, забрызгана кровью, которой бы хватило на целую голову.
Что ж. Это дает ответ на некоторые из вопросов.
Предыдущие неуверенные эксперименты показали, что устройство умеет лечить порезы и шрамы, а в случае одного из инженеров – и легкую многолетнюю хромоту неизвестной этиологии. Как выяснилось, она также может восстанавливать зрение, что в для Грея обернулось небольшой проблемой, ведь его единственные солнечны очки были выписаны по рецепту. Ничего более серьезного проверить они не смогли. Попросить кого-то сломать ногу ради науки, чтобы выяснить, вылечит ли ее машина – немыслимое дело. Настоящее безумие, не иначе. Этого решения он придерживается и сейчас, стоя посреди ошметок собственной головы.
Значит, эта штука может восстановить мозг практически с нуля. Предположительно он должен был находиться рядом с ней, чтобы машина записала слепок, который затем использовала для регенерации. Ведь человеческий разум невозможно собрать воедино, не имея хоть какого-то «заведомо исправного» шаблона…
Грей хохочет во весь голос. – Быть не может.
Он воспоминает резкую смену обстановки и думает, как при таких обстоятельствах именно мог бы заметить другие нестыковки в собственных воспоминаниях. Машина восстановила его разум полностью или частично? Остаются и другие открытые вопросы: может ли она справиться с психическими расстройствами? Что насчет преклонного возраста? И работает ли это на ком-то помимо людей?
Нет ни пули, ни отверстия. Он не помнит выстрела. Даже с глушителем. Не помнит даже, чтобы на него навели оружие.
Он взбирается ко входу в шахту и, моргая, выставляет наружу голову. Солнечный свет такой яркий, что, кажется, давит на него своим весом. Под горловиной шахты располагается широкая, грязно-оранжевая тропинка, которая спускается к лагерю – широкой поляне, усеянной палатками, припаркованными машинами и дизельными генераторами. Оттуда, где он стоит, видно семь трупов. Судя по ранам от пуль, их сбили точными выстрелами в грудь. Но самого стрелка Грей не видит. Кругом ни одной живой души.
Он тихо и с чрезвычайной предосторожностью бочком пробирается в сторону лагеря, избегая очевидной дороги и двигаясь прямо через гущу деревьев. Если он доберется до палатки, то сможет отпереть небольшой металлический чемодан и собрать винтовку. Она немного успокоит нервы, пока Грей будет обдумывать план.
– Я спросил, что скажешь? – слышит он тот же голос, на этот раз сзади.
– Можешь ее забирать, – говорит Грей. – Мне плевать, что ты с ней будешь делать. Просто дай время, чтобы воскресить моих людей.
Юноша слегка улыбается и качает головой.
Грей сдерживает гнев. Он решает подыграть юнцу и потянуть время. – Это явно доктор. Я начал догадываться, когда увидел на корпусе знак Красного Креста. Это механическое воплощение абстрактной идеи: машина, которая лечит людей. Самое хитроумное из когда-либо созданных медицинских устройств, в миллион раз сложнее, чем любое медицинское оборудование, которое я видел собственными глазами, и в тысячу раз сложнее человеческого тела, которое оно должно исцелять по замыслу создателей. А еще… оно просто не может существовать. Я даже представить не могу магию настолько высокого уровня. Ни один человек не может, каким бы ни был его IQ. Этого просто не может быть. Я сам маг и знаю, что магия так не работает.
– И все-таки, что скажешь?
– О чем именно?
– Что, по-твоему, будет дальше?
– Очевидно, что вы с напарником, кем бы он ни был, меня убьете, а машину заберет себе.
– А что, если нет?
Грей моргает. – … Нам бы пришлось доставить ее в лабораторию, – отвечает он. – Потому что одной машины недостаточно. Если бы мы разместили ее в самом доступном месте на Земле и создали систему обслуживания в десять раз сложнее Мекки, а потом заставили бы людей проходить сквозь нее по одному, каждые две секунды, до скончания веков, этого все равно было бы недостаточно. Статистика бы даже не изменилась. Одна машина не сделает даже вмятины на графике одного из показателей. А это значит, что нам их нужно гораздо больше. Миллионы. Это… это «медицина вне контекста».
– И что бы произошло потом?
Грей смотрит в один из возможных вариантов далекого будущего. – Медицина, какой мы ее знаем сегодня,… станет магией. Все, что нам о ней известно, кардинально поменяется. Мы напишем целые библиотеки о том, как эта машина влияет на человека, о разнице между поломанными и исправленными людьми. А потом мы просто выбросим эти библиотеки, потому что они станут не нужны, ведь каждый без труда сможет дожить до ста двадцати лет. Оставаясь внутри машины, можно было бы и вовсе жить вечно. А если машина способна обратить вспять укорачивание теломер, то каждый человек на Земле мог бы жить сколько угодно, ограничиваясь лишь периодическим восстановлением. Мы могли бы подарить человечеству вечную молодость. Всем и каждому.
– А дальше?
– Дальше? – Грей сосредотачивается. – Мальтузианская катастрофа бы не наступила. Для этого бы не осталось причин. Потому что люди бы больше не нуждались ни в воде, ни в пище. Просто обращаешься к машине. Истощен? Обращаешься к машине. И выходишь из нее, не чувствуя ни голода, ни жажды. Пища превращается в предмет роскоши. Вместимость планеты становится функцией доступного пространства. При должной адаптации технологии эту целительную силу, возможно, удалось бы распространить по всей планете. Нам больше не пришлось бы есть или пить. Даже дышать. Нам был бы не нужен воздух. Нам… Нам бы пришлось заново открывать для себя смерть.
Лысый паренек долго обдумывает его слова, а затем спрашивает:
– Весьма правдоподобный сценарий, не так ли?
Грей отвечает ему мрачной улыбкой. – Конечно нет. Даже не близко.
– А вот что думаем мы, – продолжает парень. – Крупная компания в сфере медицинских исследований выкупает права на изучение, владение и эксплуатацию машины. Ценой неимоверных усилий и затрат им удается ее скопировать. Дальше им хочется вернуть свои инвестиции. Они создают восемь устройств, отстраивают для них специализированные медицинские центры в городах по всему миру и продают лучший из возможных даже в теории методов лечения только тем, кто может выложить за один визит по несколько миллионов американских долларов. Когда становится ясно, что именно организация держит в секрете, на нее обрушивается волна судебных тяжб, промышленного шпионажа, а затем и неприкрытых физических атак. Одному человеку отказывают в доступе к машине из-за предполагаемой причастности к военным преступлениям; другому, также подозреваемому в криминальных делах, наоборот, разрешают. Одновременно начинают вскипать напряжения, напрямую не связанные с машиной, что еще больше усугубляет ситуацию. Мир сотрясает полномасштабная Европейская война.
– Но если говорить на чистоту, то более вероятен другой исход, а именно, что машину скопировать так и не удастся. Ее местоположение на нейтральной территории, скажем в нидерландской Гааге, становится центром сообщества больных и умирающих пиллигримов, отчаянно выстраивающихся в очередь ради однократного доступа к машине, которая физически не способна обслужить даже сотую долю пациентов, нуждающихся в ее лечении. На улицах первого города возникает новый. Сначала оба города захлестывает волна преступности, затем болезни и, наконец, насилие. В ходе заключительной серии бунтов комплекс берут штурмом, и всего за неделю машину успевают захватить с десяток разных группировок. Наконец, нидерландские военные пресекают конфликт, отключив машину раз и навсегда.
– Впрочем, шансы даже такого сценария крайне малы, потому что даже попытка вывезти машину из ДРК почти наверняка столкнется с серьезным сопротивлением. Восемь африканских наций, включая саму Демократическую Республику Конго, узнают о существовании машины и на десятилетия ввязываются в бесконечную сухопутную войну за право владения устройством. Далее в конфликт вмешиваются западные страны, и война уносит миллионы жизней, а заканчивается тем, что США уничтожают комплекс, где находится машина, тактическим ядерным ударом. Несмотря на то, что машина по слухам, необратимо выходит из строя еще несколько лет тому назад, в глазах общественности бомбардировка становится величайшей гуманитарной катастрофой за всю историю человечества.
– Правда, возможны и другие варианты. Допустим, что в войне победят США. Они захватывают машину и прячут ее в бункере под Белым Домом, где доступ к ней разрешен только президенту, его семье и Кабинету. Медицинские технологии намеренно сдерживаются в своем развитии и никогда не достигают должной вершины.
– Но вариант, при котором люди оставят машину в покое, попросту нереалистичен. Мы вводим в дело новые данные, прогоняем больше симуляций и видим, что машину подвергают инженерному анализу, а принципы ее работы адаптируют для совершенно иных целей, нежели мгновенное и стопроцентное восстановление людей – как живых, так и мертвых. Мистер Грей, вы видели, как легко вылечить человека. Можете ли вы представить, насколько проще станет убивать?
– В реальности все неизбежно сложится как нечто среднее между этими вариантами, но общий мотив тебе, я думаю, понятен. Эту машину окружает смерть. Как проклятие. Смерть и власть. Мать всех макгаффинов.
Грей представляет, как легко станет убивать. Для этого больше не понадобится пистолет. Можно просто создать пулю и привести ее в движение. Можно просто «исправить» человеческое тело, превратив его в человеческое тело с дыркой.
– И ты прекрасно понимаешь, – заключает юнец, – что тебе ничего не остается, кроме как позволить нам забрать машину и спрятать ее в безопасном месте.
– Хочешь сказать, вернуть ее вам? – уточняет Грей.
–… И то правда.
– Жуткое, наверное, было происшествие, раз эта штука очутилась внутри горы, – замечает Грей. – Как вы ее вообще потеряли?
Юноша пожимает плечами.
– Но как вы узнали, что мы его нашли? В свою команду я выбирал самых преданных. До вчерашнего дня я ни разу не намекнул им на то, чем, на мой взгляд, могла оказаться эта штуковина. И я точно знаю, что ни один из них не звонил домой по спутниковому телефону.
– Магия.
– Тогда кто ты такой?
– Не могу сказать.
– Но убить ты меня все равно собираешься.
В ответ парень указывает кивком в сторону горловины шахты. – Это все равно риск. Ты же понимаешь.
Грей понимает.
– Могу сказать лишь, что мы – это те, кто занимается расчетами. Точно предсказать будущее, конечно, нельзя, но после прогона десятка тысяч высокоточных симуляций одних и тех же событий выясняется, что некоторых исходы вероятнее других, и когда мы приступаем к активным действиям такие прогнозы возводятся в ранг самых строгих рекомендаций.
Глаза Грея расширяются от изумления. Он выставляет вперед руки, его мысли несутся галопом, сердце стучит в бешеном темпе. – Постой! Нет, постой!
Парень достает из кармана правую руку и говорит, будто бы не обращаясь ни к кому конкретному: «Еще раз, пожалуйста»; затем он направляет на Грея большой и указательный пальцы.
– Насколько хороши ваши симуляции? Какова их точность? Был ли я их частью? А ты сам? – Все четыре вопроса Грей успевает выдать секунды за три.
Пауза. Парень не опускает руку, но Грею удается привлечь его внимание.
– Каким было бы начало такой симуляции? – продолжает Грей. – Если бы вы пытались сымитировать текущее развитие событие, с чего бы оно началось? С принятия решения, ведь так?
Снова пауза, на этот раз длиннее.
– Она бы началась ровно так же, как и сейчас, – отвечает Грей. – Вне зависимости от выбранного варианта, вне зависимости от исхода. Проверяемый сценарий – это X. Для этого создают симуляцию, в которой сценарий X уже реализовался. В этой симуляции тебе отдают приказ. В ней же твоя собственная симуляция выполняет сценарий X. И по мере того, как разворачиваются события, за ними наблюдают организаторы симуляции. Они собирают результаты прогонов X, Y, Z и объединяют их друг с другом. А затем выбирают наилучший вариант, выходят в реальный мир и реализуют его один раз, но уже по-настоящему.
– Подумай об этом. Ты, ты, знаешь обо всех возможных исходах при условии, что никто ничего не предпримет, никто не вмешается, – добавляет он. – Потому что эти варианты были просчитаны. Но ты не знаешь об альтернативных путях вмешательства. Не знаешь о других гипотезах. Об Y, Z и прочих вариантах. Только так можно доказать, что речь не идет о гипотетической ситуации, потому что это единственная информация, которая гарантированно не будет доступна в рамках гипотезы. А у тебя ее нет. К тому же такое решение не может быть верным, потому что в нем попросту нет смысла. Убивать ради предотвращения новых убийств? Убивать ради того, чтобы пресечь медицинскую революцию, которая могла бы спасти буквально каждую жизнь? Все это просто обязано быть частью ложной гипотезы. А это значит, что ни тебя, ни меня не существует. Происходящее нереально. Поэтому если ты оставишь меня в живых, ничего не изменится…
– Тогда нет и разницы, если я тебя убью…
– Но ведь суть в том, что сценарий X вовсе не обязан реализоваться именно здесь. Пусть это будет тот случай, когда ты неожиданно обрел самосознание и ослушался приказа. Убери свой… несуществующий пистолет. Может, на самом деле они хотят увидеть именно это. Отдают тебе приказ X, а сами хотят, чтобы я склонил тебя к Y, чтобы выяснить, как именно будет реализован этот самый Y. Они хотят увидеть, что произойдет, если… ты позволишь мне всех спасти. – Грей фиксирует зрительный контакт с парнишкой. Он пытается убедить себя, что видит в его глазах хоть какой-то намек на сомнение.
И опять пауза – самая длинная из всех.
– Нет, – отвечает парень. – Сейчас все по-настоящему.
Он стреляет в Грея. Без пистолета. Без пуль. Просто проделывает дыру в его сердце.